В малиновом плывущем перезвоне…

Но ты права: мы не пойдем на суд

К Христу со стен капеллы в Ватикане.

Нам дом забыть и жить в земле любой,

Вместо берез глядеть на кипарисы,

И никогда не слушать литургию,

И положиться на твои капризы

Все легче, чем увидеть над собой

Всю в розовом, изящную Марию.

Но можно ль доверяться мастерам,

А их созданьям? – упаси нас, Боже,

Уж потому хотя б, что их игра

С Твоею так пленительно несхожа.

А нам, донесшим до слепых снегов

Жуть и восторг: ах, как она плясала! —

Чему нам верить? Менее всего

Посланьям обратившегося Савла.

Но им, ее собратьям, игрецам,

На наши страхи отвечавшим смехом,

И не видавшим Твоего лица.

лишь знавшим, что скитался голос Твой

Улыбчивым, неуловимым эхом

В лесах, пожалуй, где-то под Москвой —

Нет, кажется, в провинции, под Римом,

Флоренцией, где до сих пор в окне

Тот, кто писал Марию на стене

Забытой Богом, проклятой капеллы,

Достойной быть пристанищем сибиллы,

Где обретали плоть неповторимо

И так непоправимо обрели

Шесть дней творенья, книга Бытия

И люд, пришедший от краев земли

В какие-то престранные края…

И подивись, как точно рассчитал, —

Ах, как он лгал, он чувствовал, безбожник,

Что там, в Литве, непризнанный художник

Всю жизнь потом о Риме промечтал, —

Им верим. Да случалось и со мной

Два раза или три – во сне, в болезни,

И помнится немногое: спешишь,

Сухое небо, душно, ни души

На всем пути… пруды, ступени лестниц

И все шаги как будто за спиной,

Не более, не боле, ангел мой.

И то мне странно: что мне Галилея,

Пески, Ершалаимские пруды?

А в северной Венеции сады

И ночи, ночи крыл твоих белее,

Как снег зимой, как легкий снег зимой.

И ты ведь помнишь, я была не здесь:

Почти как ты, пожалуй, чуть подальше

От этих мест, от этих милых мест.

Мой ангел, я их помнила, и даже

Что небо там – подобие слюды,

Что сон Невы насторожен и чуток,

Еще двух сфинксов – царскую причуду

И между них ступени до воды.

Еще дожди, которым не отмыть

Египетской, пропахшей солнцем пыли,

Еще друзей, с которыми любили

Сюда прийти до наступленья тьмы.

Здесь, на ступенях, времена почили —

Полувремен коснулись только мы.

Здесь место нам, и разве мы не скрыли,

Как близко нам случалось быть к концу,

Как падал снег до всех краев земли,

И что в руках по небу пронесли

Две женщины – и ветер бил в их крылья,

И волосы хлестали по лицу…

Мы здесь почти не жили. Не спеши,

И сам пришел сюда ты не за тем ли?

Вот лист летит, и вот другой лежит,

Листья шуршат, в них тонет свет и земли.

Пик листопада, день всегда прошедший,

Пропущенный, поскольку – выше сил,

Как тот, второй из датских сумасшедших,

Нас безрассудно прошлым оделил.

Мы не уйдем. Если уйдем – вернемся.

Мы здесь почти не жили. У воды,

Как ты, сложив ненужные крыла,

Увидим – по реке плывут листы.

И у ступеней, где вода светла.

Свои увидим лица. Мы вернемся.

И снова заторопимся – скорей —

Опять уйти, или еще стареть

С теми, кто плачет – или с тем, кто платит

За белый снег, за белый шелк знамен,

Не все ль равно – и до конца времен

Всегда нам полувремени не хватит.

Теперь прощай. Октябрьские дожди —

Не лучшие свидетели беседы,

И этот вот надолго зарядил,

Дай Бог, чтоб завтра кончился к рассвету,

А в вышине – все, что нас так влекло

До слова, до начала мира – воды.

И ангелы ложатся на крыло

Там, в небе, уходя от непогоды.

1979

Апокриф шестого дня

«…это первая жена Адама, Лилит.

Берегись коснуться ее косы».

Гете, Фауст

Все с тем же вызовом: ценою жизни – ночь?

она одна —

здесь – и в верховьях Нила

здесь – и в полях Иалу —

тьма от дня

не тьма от тьмы в начале отделилась

так вот о тьме:

не ошибешься, дочь

отдав в рабы

и сына в Рим, на милость

врагу, которого ты не сманила

как не прельстила, думаешь, меня —

нет, отчего ж?

точнее опиши

ты продолжаешь опыты, царица,

с отрав для тела к ядам для души —

посильный путь,

чему тут удивляться

но не скупись, иль нам не сговориться

а будет жаль —

что мне за жизнь цепляться

Клеопатра:

Если ночь одна, то моя ль вина —

мало ль я их видала, ночей!

Свет тебе не мил – подойди, прими

дар из рук – отраду очей

из чужой земли раскаленных плит,

и какую ни тронь – огонь

что в ночи разлит, ночь в тебе болит

ты сестра моя по Лилит

…и глаза утонули в зрачках – далась

тебе мука – теней длинней.

Соглашайся же: меняю на власть

над тем, что смерти сильней.

Иль подарок мал? что даю сама —

тверже стали, звонче монет

после – хоть сума, но сводить с ума —

перешло от нее ко мне.

От крыла ее до крыла ее

тьма нежнее и дольше рек

свят, силен иль бос, кто коснулся кос —

затоскует по ней навек

и петлею крепче горло стянуть

не сумел бы – она ж чиста

все пропало, и будет его тянуть

как убийцу на те места

где убил – и прочь – так и канет в ночь

но на ночь и на смерть – навек

на него сошла от ее крыла

тьма – нежнее и дольше рек.

Уж таким не жить, на судьбе лежит

свист клинка да погони храп —

так и тем троим – по снегам твоим

наши тайны разнес арап.

Так вот о чем ты. И огонь палящий —

всего соблазн?

ты шутишь, госпожа!

Всех ласк твоих и губ им было слаще —

им, всем троим —

предчувствие ножа

к тому ж, дороже ценится душа,

ведь ты по душу?

Чаровница душ,

что проку в лишней? вечная ошибка.

Того гляди чужую не добудешь,

а верной не дочтешься —

и кому ж,

и знать, как не тебе:

ведь ты не будешь

мне лгать,

что перепутал летописец,

что не твоей рукою предан муж,

другой не помогла ее улыбка

и изменили чары

и всерьез

пришлось решать, что легче:

утопиться

довериться ли стали

или яд

ей предпочесть – я с выбором согласна

а ты его проверила,

напрасно

не тратя вздохов, времени и слез.