В лицо заглядывает, окликает,

и забежав вперед, глядит опять…

Не то что он меня не отпускает,

но просто так не хочет умирать.

А я – ну что же, разве я слепая,

или от слез ослепла, не пойму,

или сама его не отпускаю -

кому он нужен, маленький, кому?

Еще иду, но все больнее плачу,

о, господи, но ведь зовут, пора!

и утро, слышишь, мне сулит удачу

Удастся ли добраться до утра…

Ночи начала зимы

Я не доплачу, слезы с поспешностью утру,

оставшееся после отболится!

Заснеженные ночи, подобные утру,

до холодов уж верно не умрут

и значит, еще долго будут длиться.

И значит, я успею набросить второпях

платок, пальто, и выбежать – и с Богом!

Смеющиеся блестки от головы до пят

облепят, налетая, танцуя, ослепят

и тень мою засыплют рядом, сбоку.

Останется лишь выйти из круга фонарей,

проплыть в снегу, не чуя ног, решиться…

Снег осыпая, небо становится серей…

Остановись, опомнись, скорей вернись, скорей!

Там не для глаза красота вершится.

О, как бы тут упомнить: за кончившийся год,

за то что скоро он прошел и мутно,

что я такие ночи помню наперечет —

за все сейчас, сегодня, безумный снег идет —

избави бог мешаться в эту смуту…

Закрутит, увлекая, сотрет следы подошв,

но хоть навек – вернуться не упросят!

О, только не вздохнуть бы – ведь если вдруг вздохнешь,

вдох, раздирая горло, упрется в грудь как нож

и вскроет, и на землю сердце бросит.

Полночь рождества

Не хватит обреченности для веры,

как и ни счастия – для торжества,

чтоб вопросить по давнему поверью

венчающую полночь Рождества.

Ни конский волос, ни свечей церковных

колонны в зеркале – не отдадут

мгновений не рождённых но знакомых,

как если бы они случались тут.

Они пойдут обычной чередою

лишь миг спустя, да и не в том печаль…

Как ей дано так просто, над бедою

грядущий год на царствие венчать!

Стихи

1978–1980

Три небольших письма домой

Надежде В.

I

По черному песку да ломким тростником

я напишу о том, что я по Вас тоскую,

что здесь я не нашла и не ищу свой дом.

Да не пошлет Господь и Вам печаль такую!

По черному песку свивается волна.

Я здесь давно живу, и плача, и ликуя —

как я ждала того – как я сейчас одна!

Да не пошлет Господь и Вам печаль такую.

А то, о чем пишу Вам ломким тростником,

о чем так горячо, бессвязно Вам толкую —

по черному песку, по солнцу, босиком —

да не пошлет Господь и Вам печаль такую.

А то, что плач мой – Вам, а ревности – дождю,

который плачет сам, и голубем воркует —

на черные пески – о, нет, я Вас не жду:

да не пошлет Господь и Вам печаль такую!

II

Чуть скучновато и неторопливо

пишу про то,

как шли валы, ломая гребни с пенной гривой

и на пальто

летели брызги…

Виноград подсох.

Оливы

снимают по садам.

Я пью вино последнего разлива,

допью – стакан отдам,

и муж нальет еще, и не последний.

Потом, одна,

украдкой выпью и без позволений

еще вина!

От моря брызги, крепкие, как водка —

шалит Эол! —

на каменный, на белый, чистый, звонкий —

летят на пол.

И мне легко смеяться и нелепо

твердить, мой свет:

«Есть только солнце, только море, небо —

другого нет!»

III (римская поэма)

Пенная линия по песку —

след волны.

Солнце в водах омывает усталые очи,

воды светом полны…

Тихо.

Я скоро себя обреку

молча глядеть, как горят мои свечи и ночи.

Показалось – прощаюсь,

но я не простилась с землей.

Уходя, оставила горстку земли,

горсточку снега.

Не отпускает, болит.

Тирренский прибой

беспечен:

здесь время бесплотно —

здесь ему ведома нега.

Я случайно вошла, и я ненадолго.

Разбираю небрежные выплески пены,

волхвую, конечно.

Все пытаю судьбу —

о чем? Я не хотела обмена.

Так и вышло.

Ниточку бус —

янтарные смолки, и только,

мамин подарок —

взяла с холодного моря.

А в Риме, под сводами арок

время гостит,

да я иногда прохожу,

вспоминаю чужое:

глядеть, как кровь приливает к ножу,

сбегались римские жены,

спешили мужи…

Время теснит,

забываю свое, кто я.

Неспешная жизнь

дни разделяет бегло

и не считая.

Недавно смотрела,

на утренней площади стоя,

как тучей свивалась над нею безумная стая:

птицы – над собором святого Петра.

Столько —

едва пробивается просинь,

неба не видно.

Может быть, знак —

а кажется, просто осень,

осенние игры, и улетать пора.

Мой город, легко ли терять свое имя,

примерить другое?

Как пришлось?

Все ли таблички по площадям перевесили?

Ангел случайно остался,

приопустил крыло.

Над дворцом,

над Невою

холодно и невесело.

Дороги сошлись на Риме.

У собора святого Петра, одноименца,

я твержу твое имя.

Я сохраню твое имя.

Видно, время измерить дороги,

вглядеться в их лики —

незнакомые, иноплеменцев.

И еще обернуться перед концом —

и найти у небольшой базилики

Мадонну с тихим русским лицом,

с беспечальной улыбкой.

Как она здесь, почему она здесь, такая —

и откуда, мой Бог, с этим тонким венцом,

да у Римской стены?

Будто слушает что.

Или птиц по ночам окликая,

ждет весны.

И, наверно, дождется весны.

А тогда, от груди отнимая сведенные руки,

оттолкнет постамент да пойдет не спеша

на восход, по водам —

да по гребню волны.

Как не знала разлуки,

все улыбкой дыша.

А за нею и я потянусь, провожу до прибоя.

И спокойной воды тебе, Матерь, спокойной воды!

Где-то царство твое,

от небес и цветов голубое,

где к утру зацветают твои небеса и цветы?

Где-то царство твое,

где и дом мой…

Но все не о том…

Начались карнавалы,

отошло Рождество,

и пожалуй, пора.

А собраться недолго —

не из дома —

и то ли бывало.

Поклониться собору святого Петра,

да дойти до вечерней воды —

отсюда, наверно,

приходили ко мне виноватые сны.

Таверна на черном песке.

Полинявший лоскут над таверной.

Тонкая линия по песку —

след волны.

1978, Рим – Ладисполи

Какую Вы знали – на той же, беспутной и древней