-Потом, значит, расскажешь,– сказала Вера, подкладывая ей и мужу кусочки посолиднее. – Ешь гречку, бери мясцо, не церемонься

, среди своих ведь.

– Рассказывать – не миновать, знаю,– сказала Настя. – А мне, как по горячим углям ходить… Ладно, начну с самого начала. Вы знаете, что муж мой

работал партийным секретарем. Учитель по образованию, историк. Его из школы взяли на эту должность. Вызвали в органы и начали агитировать: ты, мол, политику текущую знаешь, народ сможешь убедить. Николай отказывался. В школе у него дела ладились. Но кто его слушал? Приказали – иди, он и пошел, иначе оказался бы без работы. Новая должность не нравилась. Сердце терзал, но работу выполнял исправно. Не знаю, что произошло, может, где-то сказал не так или не то сделал, только через три недели после нашей свадьбы за ним пришли. Брали ночью трое гэпэушников. Приказали одеться, разрешили взять кружку, ложку и полотенце. В квартире всё перевернули. что-то искали. У Коли была небольшая библиотека, так всю перетрясли, переписали. Бельё перемяли. Я начала плакать. Думала: вот заплачу -и нас оставят в покое. Коля держался спокойно, говорил: «Не переживайте – там разберутся, это недоразумение какое-то». Н

е было за ним никакой вины. А за мной –тем более!

Привезли нас в Воронеж на рассвете. Посмотрел Коля сквозь решётчатое окошко «воронка», вздохнул и сказал тихо: «Держись, Настенька, нас в тюрьму определяют». О

бнял он меня на прощание. успокоил

, надеялся на справедливость и закон. В тюрьме нас развели по разным камерам. Сначала осудили его, дали десять лет, как «врагу народа». А мне за пособничество и недоносительство пять лет припаяли… А какой он враг? К

акая я пособница?..

В чисто прибранной кухне перепутался запах дрожжевого хлеба

и домашней еды, давно позабыто

й Настей.

III

После сообщения Насти о своих тюремных делах,

А

натолий и Вера тревожно переглянулись.

Настя жалобно всхлипнул

а.

– Чего теперь плакать? – сказал Анатолий.– Время было такое. М

еня тоже забирали по доносу. сосед по коммуналке написал в органы о том, что я сын кулака, а моя бабушка закончила институт благородных девиц в Петербурге. Вот, мол, замаскированный враг возглавляет парторганизацию

в институте! В органах переполошились. За мной приехали,

забрали. Н

очью допрашивали. Если бы не инвалид, не награды за фронт, так не знаю, чем бы все кончилось. С короткими гужами ко мне подобрались. Послали запрос в М

арьевку, чтобы узнать, кто я на самом деле. А председатель сельсовета был родня, докумекал сразу. Прислал справку, что я из крестьян, и обвинение

отозвали.

В порыве воспоминаний Анатолий разволновался.

– Успокойся, отдохни, -

сказала Вера, вытирая ему рот полотенцем. – Д

ай Насте рассказать. а то сразу, з

начит, со своими бедами.

– Ой, Вера! Толя! Всего не расскажешь. Жизнь так меня подсекла, что думала, уже не жить, – сказала Настя.– Обижена я на власть…

– Как удалось вырваться? – спросила Вера.

– Бежала…

-Так ты в бегах? – строго спросил А

натолий.

– Да, в бегах.

– Знаешь, что, подруга! Давай-ка потихоньку отсюда уматывай, иначе за укрывательство нам такое припаяют… Всех нас подведешь под монастырь. Если узнают, полетит к чертям моя диссертация, карьера. Куда тогда мне без рук, а? Давай, Настя, собирайся! Ты нас не видела, мы тебя не

знаем. Вера, дай ей харчей на дорогу.

Мы тоже не меньше твоего натерпелись! С нас хватит!

– Да сиди ты! – возмутилась Вера. -

Куда ты хочешь, этот, её выставить? На вокзал? Мы же не знали, что, этот, она судимая, что бежала…Откуда мы могли, этот, знать? Встретились на вокзале, пригласили, решили помочь.

О

судимости и побеге мы, значит, ни сном ни духом не знали. Чего ты сразу «собирайся», одевайся!..

– Чего, чего!… А того, что из партии выгонят, а там прощай институт, диссертация. Сколько сил положено! И вот тебе – приехали… Секретарь парторганизации, соискатель ученой степени скрывает в своей квартире жену «врага народа»!

– Да никто об этом не узнает, послушай, Толя,– запальчиво обратилась Вера.– Да мало ли кто к нам приезжает! Мы её по-тихому переправим в Марьевку, а там, этот, пусть сама выкручивается. Может, после смерти

вождя амнистия

выйдет, – предположительно сказала Вера.– Обычно после смерти дают, этот, послабление.

– К

то заступит, а то такое «послабление» будет – хлеще

прежнего затянут подпруги, – попробовал прижать страхом Анатолий.

– Да не приведи, Господь!– вскинула руки Настя. – Да неужели допустят?.. Неужели Берия будет?.. Этот обер-плут?..

– Он самый ближайший, – своим научным знанием подтвердил Анатолий. – К

то у нас будет спрашивать?

– Я, пожалуй, пойду, – сказала Настя. – Спасибо вам, Толя, Вера, за участие в моей судьбе. Не хочу вам доставлять неприятностей,

пойду.

– Подожди ты! – вскинулась сразу

Вера. – Покушай сначала, этот, как следует. отдохни немного, а там придумаем что-нибудь. Правда, Т

оля?

Встав из-за стола, Анатолий молча отправился к себе в кабинет.

– Промолчал – значит, согласен, – сказала возбужденно- обнадеживающе Вера и подмигнула Насте: всё, мол, устроится, не переживай. – Рассказывай дальше, почему тебе

дали пять лет, а сидела до сих пор?..

Настя не хотела ворошить прошлое, медлила, тянула время, потом все же начала свою печальную исповедь:

– Давали пять, а сидела и находилась в бегах почти четырнадцать лет! Т

ак вышло по

– изуверски. Судили без всяких доказательств. Могли дать и больше… Жена врага-значит, пособница. «Почему не донесла о враждебной деятельности мужа?» А я замужем была всего три недели! Пыталась доказать. Но судья, падло, отмахивался, угрожал, доводов не принимал, сучий потрох!..

– Где ты, Н

асть, таких слов набралась? Ты же была такой доброй, ласковой, стеснялась грубого слова.

-Вера! Т

ам, где я побывала, всему научишься.

– Давай с тобой немного выпьем за приезд,– сказала Вера. – А то мы и не отметили.

-Наливай, коль есть чего… Отмокнем малость, а то в лагерях больше чифирь… да мат-перемат.

-Ты какими-то словами непонятными сыплешь, этот. Н

ахваталась культуры, в кавычках. Я даже, этот, не могу понять тебя. А раньше ведь понимали друг друга с полуслова.

Вера достала из шкафа домашней наливки.

– Своя,– показала она на вишневого цвета бутылку. – У

нас же дача, этот, машина… Сама вожу, научилась. Дача требует машины.

– Хорошо вам… Ты устроилась в жизни, а мне не повезло… Когда я приехала на бан, меня «красноперые» ваши взяли. Но я откыркалась.

-Ну, Насть, ты так заворачиваешь, что я в толк не могу взять, этот. О

ткуда ты их набралась… слов этих?

– Отвыкла я от нормально

й речи. Там, где я была, одни бандитские выражения. Они сами ко мне нацеплялись,

как репьи к приблудной собаке.

В своем сочувствии к подруге Вера не могла понять, как это нельзя отвыкнуть от тюремных слов.

Неужели какое-то тюремное коверканье стало роднее тех слов, усвоенных с молоком в деревне?

– Когда меня на вашем вокзале загребли,– продолжала Настя, – то думала