лядя на подругу, спросила: – Куда ты это тряпье собираешь? Оставь его. найдём, чего, этот, постелить и одеть…

– Нет, Вера, – встрепенулась бережливой мыслью Настя

.– У меня же больше ничего нет, не нажила…

– Найдём,– уверяла подруга и посмотрела на Анатолия, пытаясь примирить его гнев.

Настя согласилась, но, пробираясь сквозь вокзальную толчею, оглядывалась: жалко было оставлять нажитое…

По

дороге Вера старалась разговорить подругу, разузнать подробности ее прожиточного минимума. Настя медлила с ответом, осторожничала и только твердила:

– Ой, Вера, Вера! Р

асскажу, расскажу…

Город замер в ожидании срочных вестей. У встречных в тревожных взглядах

угадывались одни вопросы: что там? как там?.. Разговоры шли о будущем страны: как жить без Сталина? Кто теперь будет на его месте, не нападут ли на страну враги? Выискивались

самые невероятные слухи о причине смерти. Приезжай из Москвы сообщил ошеломляющую новость: отравление! Высокому чиновнику по спецсвязи якобы сообщили: всем быть наготове, можно ожидать самого худшего. А чего -

никто не знал.

Ветеран войны, весь в наградах, кричал истерическим голосом:

– Отравили, сволочи! Всех надо под расстрел! С

трану поставили на грань катастрофы.

У громкоговорителей собирались, как в годы войны, толпы народу, вслушиваясь в сообщения из Москвы. Свалившаяся беда уравняла и обездолила всех. Жилось хоть и скудно, в безвылазной нужде, но под надежной защитой «отца народов». Гитлеру так дали по мусалам, что вряд ли кто посмеет сунуться. А что теперь? Никто не знал. Все понимали, что нужно было это время пережить, перенести горе и всё выдержать. Потом наступят лучшие времена. Ведь есть же в стране головы, поведут по правильному пути.

Не для того кровь лили, страну поднимали из руин,

раны залечили, бомбу сделали… Только начали из нужды выбираться, а тут…

– Вон Клим Ворошилов пущай управляет

, – предлагал свою кандидатуру старичок с авоськой в руке, видать, участник гражданской.

– Клим по военной части, а тут нужен ум политический, – возражал ему державного ума

доброхот.

– Вы бросьте такие разговоры,– вмешался прилично одетый человек, к тому же в шляпе. – Власть делить… Партия знает, кого выбрать! Не вашего ума дело!…

– Да мы так… Мы ничего. Власти поперёк дороги не становимся, – взял попятную старичок с авоськой. – Партия знает, у неё всё расписано, кого и куды. В

ерно.

– Не доказано, говорят, не доказано отравление, – слышится потайной шепот в толпе.

– Этого не допустят, что вы!

.. Чтобы такого человека!.. Ведь он же за всех нас горой стоял.

– Говорят, задержали кого-то…

– З

аграница. Это их рук дело.

– Неужели одного человека в стране нельзя было уберечь?

– А что же врачи?

– Дык врачей до того арестовали. Б

ыла попытка…

К толпе льнуло уныние. Добычливый умом старичок с авоськой затормошился, когда судьбоносный голос из громкоговорителя объявил, что будет выступать Молотов. Захваченные одним вниманием, люди пробирались ближе к громкоговорителю. Ждали худшего, таили

догадки…

С обрывом в голосе Молотов начал:

– Страна, все прогрессивное человечество понесли

тяжелую утрату…

– Плачет!

– Молотов плачет!

– Такое перенести…

-Тише!

– Умер товарищ Сталин…

Известие прокатилось по толпе тяжким гулом. Людские сердца

охватила обида на тех, кто должен был спасти, но не уберег вождя. Слышались всхлипы и сморкания. Женщина лет тридцати упала в обморок. Забилась в истерике рядом другая с напомаженным видом. Мужчины прятали взгляды, крепились, но слёзы сами выкатывались на щёки.

– Господи! – кричала напомаженная женщина. – Что будет?.. Мы все пропадем, пропаде-е-ем!..

– Успокойте её! – дал команду человек в шляпе, присланный гасить отчаяния и успокаивать народ. Валерьянка есть у кого?

– Нет ни у кого! -отозвался мужчина, державший за плечи слабонервную. – Кто же знал, что так внезапно смерть пригвоздит всех!

-Дело нешуточное… Он нам дороже отца родного был.

– Как вынести такое горе?

Крики, стоны рвали терпение в последнем горестном страдании. Всеобщее горе объединило, сравняло всех.

Анатолий Бутырин шел мимо толпы и с тревожным чувством н

аблюдал за людским приливом, колебался: или выслушать речь Молотова,

или идти домой… Постоял, послушал идейно выдержанные слова и заключил для себя:всемирная скорбь только начиналась, и он успеет ещё к ней присоединиться…

Дома Вера уже грела воду, Настя снимала с

себя лохмотья, готовилась к помывке. В обычном женском азарте шёл разговор. При этом через каждое бытовое словцо Настя вставляла тюремное

, на что Вера ей

сразу заявила, что стены квартиры, пропитанные научностью, никогда не слышали таких грубостей.

– После того, как Толя начал писать диссертацию, – поясняла подруге Вера, – мы же перестали разговаривать житейским языком, изъясняемся, этот, по-научному, какими-то книжными выкрутасами. А так хочется, этот, поговорить нормально, без научно-попугайного варняканья.

Ей из ванной кричала Настя:

-А ты бросай научную галиматью и переходи на марьевский язык,

на каком мы с тобой в детстве разговаривали. Этих, туды их мать, ученых я называю мёртвоедами. Они же всю жизнь в трухе ковыряются, мертвыми трудами питаются. Всё знают, а умирают склеротиками.

– Ты, Настя, ученых не трожь. Т

ебе до них, этот, далеко. Отмывай свою грязь и получай вот смену белья подходящего. У

чёных я много повидала и на одной ноге, этот, с ними разговариваю. Мы с Толей объездили полстраны в поисках материала, с большими умами общались…

-

Околпачивают они, Вера, нас. Нашей наивностью питаются.

– Ладно, Насть, потом поговорим… Толя вернулся, пойду раздену.

Вошёл Анатолий. Взгляд у

него был какой-то отрешенный. Он досадливо поморщился, вспушил культями мелкое редколесье на голове, прошел в свой кабинет, закрылся.

– Переживает, значит, – определила Вера.

Сели втроём завтракать. Долго молчали, как будто в квартире мерещился покойник. Вера, зная необщительность мужа, припасла вопросы для Насти.

– Что же с тобой случилось? Давай, значит, рассказывай. Я тебя еле признала. Ты же среди нас была лучшая из лучших – красавица! Вышла очень удачно замуж за

партийного секретаря Николая Ивановича Горошина. Что произошло? Ты посмотри, Толя, какие у неё пальцы, этот. Все покручены, седая стала… Почему на вокзале ночевала?

– Вера, Толя! – произнесла Настя, утопив свой взгляд в свои печали. – Такое перенести, такое выдержать!.. – И Настя тихо всплакнула.

– Ладно, этот, кушай, кушай. Потом расскажешь, – спохватилась Вера. – Изголодала, исхудала вся, значит, одна душа в теле, этот, и осталась. Заблудилась в сумерках жизни, значит…

Настя радовалась нежданной встрече и даже не верила в такой поворот судьбы, с завистью смотрела на удачливую подругу, оттаивала, смягчала ожесточенное сердце.

Растраченная где-то в невольных краях её манящая

красота, уже

отдавала страстным сполохом осеннего заката,

но еще не потеряла былой изюминки.

– Дай мне немного отойти, – попросила. – Всё расскажу в подробностях. Мне не верится, что встретила вас…Вы посланы во спасение – не иначе…