тайной – то ли перед кем-то каялась, то ли кому-то мстила. Е

ё воспринимали, как случайно заблудившуюся из иного, неизвестного мира. Она поражала, удивляла, захватывала воображение и чувства, симпа

тии своей необыкновенной внешностью.

Густые в

олосы, с иссиня- чёрным отливом, прядями ниспадали на плечи, струились и та

яли. И яблочный,

белого налива, цвет лица, и счастливо

унаследованный точеный нос, и небесной лазури глаза, и вишнёвый бантик губ, и темные

дуги бровей – всё было кстати, к делу, прибавляло миловидности. Дай ей на руки младенца – и вот вам

Мадонна иконной красоты. Она будто явилась из

обжигающей песни: «Очарована, околдована… Словно с темного неба сошедшая…»

Иные, проявляя гостеприимство, пытались заговорить с ней, понять, посочувствовать, зажечь состраданием, но всё тщетно,

– кроме немых

, плотно сжатых губ, ничего не

выражавших, не было на ее лице ничего.

Однажды за странницей пришли трое в штатском, взяли в оборот. Один, показалось ей, словно сошел с плаката «Тихо! Враг подслушивает!» То же перепуганное лицо, выпученные глаза.

– Мы следили за вами все эти дни! Знаем, где вы бываете,

чем занимаетесь, какие сведения собираете

, поэтому отпираться бесполезно. Рассказывайте всё начистоту. Сначала скажите фамилию, имя и отчество, где родились? Сколько лет?

– Я ничего не помню…

-Ваша личность нами установлена, но м

ы ждём от вас чистосердечного признания. Кто вы и откуда прибыли?

– Вы работаете на заграницу. Мы установили. отпираться бессмысленно! Кто вас послал? С каким заданием?

– Я ничего не могу вспомнить…

– Мы поможем вам вспомнить! Я буду произносить города, а вы кивком головы подтвердите, откуда приехали. Москва, Киев, Рига, В

аршава, Львов… Откуда вы прибыли!? Говорите!

– У меня потеря памяти.

– Вчера вас видели у оборонного завода. Ваши пароли, связи, явки?

В ответ молчание.

– Мы знаем ваши пароли и явки! Мы задержали вашего связного, он во всем сознался. Ему ничего не грозит. Пригласите свидетеля.

Вошел мужчина лет сорока, стрижка «под ноль», выбрит наспех.

-

Вот свидетель! Он всё о вас рассказал. Так будем отпираться?

Странница молчала,

– Пусть войдут врачи.

Вошли два психиатра – мужчина и женщина – осмотрели странницу. П

рослушали, постучали молоточками и выдали письменное заключение: «На внешние раздражители почти не реагирует, психика подавлена.

В результате какого-то нервного потрясения развилась патология частичной потери памяти. Утрачен интерес к жизни…»

Странницу сфотографировали и отпустили.

А она, надломленно озираясь, вернулась в вокзал, снова устроилась поудобнее в своем

пристанище, затихла, как никому и ничего не должный человек.

II

Затяжная весна одар

ила снегом. Ночью нахолаживало, а днем капало с крыш.

Дул холодный северный ветер.

Утром объявили по радио, что умер Сталин. Вера

Бутырина услышала эту траурную весть в гастрономе. Только зашла купить к завтраку съестного, как вдруг заметила, что все продавцы в слезах, взвесить товар не могут

, слезы вытирают,

плачут, сказать ничего не в состоянии. Только заведующая тетя Клава смогла объяснить. Ее слова

затмили все

, Вера пошатнулась от неожиданно

сти, у нее сбилось дыхание. Она вышла из магазина без покупки, спросила у встр

ечного мужчины, не слышал ли он

страшную весть, оказывается, слышал и

все знает, и Вере стало не по себе, немного стыдно оттого, что все уже опечалены, страдают, а они с мужем еще не присоединились

к всеобщей скорби, как будто что нарушили, спрятались от народного горя… Обескураженная страшным известием, Вера поспешила в квартиру и с

порога, не раздеваясь, крикнула мужу:

– Включай радио! Там… Сталин умер!

..

Муж

Анатолий уже не

сколько лет писал кандидатскую диссертацию, истязая себя ночной и денной работой

, лихо, по-фронтовому вгрызаясь

в экономику, надеясь себе и людям доказать, что он, хоть и инвалид войны, но государству и семье не в тягость – даст пользу, вытянет степень, будет добытчиком

, станет вровень со здоровыми, не воевавшими учеными, чьи диссертации высижены в те лихие дни, когда он ползал с орудием по топям Смоленщины, вгрызался в мерзлую твердь под Ржевом и Вязьмой.

О

н вышел на крик жены в переднюю, встал скомканный какой-то, в тёмном халате, с потухшим взглядом. Лицо, истыканное осколками и чернотой порохового пала, застыло

в непонимании и ущербной тоске. Остаток правого уха – результат ранения – он выставил вперёд, стараясь встряхнуть слух, белесо-рыжие брови взбугрил. Обнажённо-страшная боль обдала его жестоким током.

Анатолий помрачнел, вскинул культи вверх, пороховые отметины на лице вырезались багровы

м ожигом. Вере

показалось, что он вдруг не выдержит, – у него расшалятся и «сдетонируют» нервы от такого известия. Ведь кипяток, а не человек стал. хотя

раньше был другим, непринужденным и вполне обоснованным.

Бросив срочные дела, он засуетился, и будто увял, обмельчал в плечах. Немного замешкался, а потом догадался, что делать: взмахнул по-птичьи пустыми рукавами и, лавируя между стульями и диваном, впорхнул в кабинетную дверь. Там, рядом с завалами книг, стояла старая радиола.

Анатолий часто включал её, слушал вражьи голоса, чтобы понять суть противостояния двух систем и помочь дотянуть стране до крепкого социализма. Ребристое колёсико послушно щёлкнуло. Анатолий прижал годное ухо к приемнику, ожидая с замиранием убойных слов. Эфир о

жил. Но из бездонного пространства доносился тревожный гул и шум неизвестных волн. Из трес

ка и шипения не удалось выловить ни единого слова. Анатолий расстроился.

– Одевай меня!– подступился он к жене.– Надо идти к Громовым. У них есть радио. Давай скорее, иначе прошляпим событие. Что я студентам скажу?…

Вера натянула ему сапоги, одела пальто, нахлобучила шапку. Всё застегнула, замотала шею шарфом, укутала, как малое дитя.

С тех пор, как в сорок пятом

году они поженились, она стала ему не только женой, но и нянькой, помощницей в работе: одеть, раздеть, помыть, приготовить еду, вставить ложку в культю, вилку, поднести, отнести, напечатать, найти книгу, бумагу, уложить в портфель, проводить на работу, встретить- всё от самого пустяка до главного ей теперь везти

на себе, терпеть и преодолевать. И вместе с ним нести тяжкий разлад тела, нервную боль мужа, проклиная в сердечном томлении

того гитлеровского гада, какой натворил беды.

Чтобы не ходить впустую и время не терять, Вера запланировала

на обратной дороге зайти в магазин, купить продукты. Она приспособила

на культю Анатолию пустую сумку, сама по-быстрому

собралась.

Вышли из подъезда и направились к знакомым, у которых ранее квартировали. А двухкомнатное жилье им дали недавно. Уважали инвалида, чтобы в

ласть не проклинал, какая послала его на смертный бой с Г

итлером, а оружия и патронов не дала, пришлось отбиваться кулаками. И вот теперь кулаков нет… За две п

отерянные руки дали две комнаты. Правда, в центре города, на самой главной улице и в одном доме с высоким партийным начальством. Вероятно, тот, кто решал, прикинул про себя: пусть инвалид порадуется, залижет обиды и раны в городском комфорте.