и подмигнул мне. Я скорее к выходу, прибежала на кухню и во весь

голос: там товарищ Сталин!.. Генром подскочил ко мне, зажал рот рукой, оттащил в сторону, зашипел со страхом и судорожной дрожью. «Запомни, – сказал он мне,-ты никого не видела и никого не знаешь! Поняла?» Я молча кивнула головой

, села в уголке, задумалась. Подбежали подруги, заговорили, спрашивали меня, кого же нам приходится обслуживать. Неужели Самого!?.. Нет, говорю, девочки, это мне померещилось. И ни о чем меня больше не спрашивайте! После моего похода отправились в зал мои подруги – одна за другой, четко, строго, как на параде.

А мне, не знаю почему, захотелось прыгать от радости. Волнение распирало, чувство чего-то важного и серьезного заполняло меня. Хотелось с кем-нибудь поделиться такой важной

радостью: я обслуживаю, вижу Самого-Самого вождя! Генром сунул мне в руки очередной поднос, и я пошла, нет, не пошла, полетела в зал. Так легко, жизнерадостно на душе стало, будто я прикоснулась к чему-то главному в жизни. Принесла зак

уску, выпивку, начала раздавать, а сама глазами стреляю, пытаюсь разглядеть получше гостей. Сам разгладил усы, достал трубку, закурил и подмигнул, улыбнулся мне. Он мне подмигнул!.. У меня в голове бредовая мысль родилась: подойти ближе, рассмотреть и убедиться. Подошла на расстояние трех шагов, налила в бокалы вина, подаю, а сама глазами зырю, чтобы удостовериться… Только скажу тебе, Вер, с портретами

никакой схожести нет. Передо мной сидел конопатый мужчина с седыми усами. Ничего величественного – обычный человек. Только вот апартаменты, обслуга, охрана – все заставляло задуматься, что не прост он, нет, не прост! Возвратилась на кухню вся в сомнениях. Подруги меня спрашивают: «Ты видела, уз

нала? А того, в очках, узнала?» Я не знала, что им ответить. Вспомнила предупреждение Генрома, сказала им: никого я там не узнала, отстаньте!

– Неужели ты, этот, Сталина обслуживала? – испуганно спросила Вера. – Да такого быть не может!

– И всю его шатию-братию…

– Не говори так, Насть! – зашикала Вера.– Толя может услышать. Да он нас с тобой, этот… Не знаю, что сделает… Он же в институте партийный секретарь!

– Мой тоже был партийным секретарем. И что из этого получилось! Будьте осторожны! Должность коварная, Вер. Не то скажешь, не туда позовешь, так выковырнут с должности и посадят.

– Теперь уже не сажают. Нечего бояться, значит. Скажи мне, этот, ты правда самого Сталина видела?..

– Вот как тебя…

– И разговаривала?

-Да, Вер, не только разговаривала, даже больше… Слушай дальше. Вот мы гостей напичкали и сидим в своем уголке, ждем дальнейших указаний. Зашел к нам Мавр и попросил идти за ним в банкетный зал. Мы пришли, остановились в сторонке, ждем

, Сам чуть приподнимается и спрашивает: «Где ты таких красивых невест нашел?» – «По всей стране искал!» – «Маладэць, маладэць!» И пальцем меня поманил к себе. Я подошла к нему. Он налил полный бокал вина, подал мне и сказал: «Давайте выпьем за красивых женщин лучшего грузинского вина!» Мавр тоже налил моим подругам по бокалу, предложил выпить. Мы, конечно, не пили, а только пригубливали – так нас и

нструктировали. Мавр расплылся в улыбке. Его рожа говорила: угодил, угодил шефу! Гости о чем-то беседовали своем. Вероятно, это было продолжение какой-то беседы. Мавр дал нам знак, мы поблагодарили и удалились. Только возвратились на кухню, тут же прибежал перепуганный Генром и дрожащим голосом спросил: «Как вы себя вели?» Мы ответили, что главный куратор

остался доволен, даже Сам благодарил.

Через некоторое время пришел Мавр

и спросил, кто из нас знает русские народные песни. Гости хотят , мол, послушать.

Ты знаешь, Вер, что голос у меня не блещет. А Валя выставилась, сказала, что много знает, даже «Во поле березынька стояла…» и может спеть. Видно, ей вино уже в голову стукнуло. Мавр махнул рукой, пригласил в зал, сказал, чтобы пел

и хором. Д

ал сигнал начинать. Мы, все пятеро, стояли в торце стола, как на расстреле. Валя тихо начала: «Во поле березынька стояла, во поле кудрявая стояла….» А мы хором: «Лю-ли, лю-ли, стояла…» Дрожащими голосами еле дотянули песню. Гости

ржут, аплодируют и о чем-то переговариваются. Мы поклонились, стоим в оцепенении, ждем, какие будут

указания дальше. Тут Сам поднялся, обратился к гостям:

«Нам красавицы пропели сейчас « лю-ли, лю –ли», так не пора ли нам отправиться спать?» Все гости, а их

было шесть человек, зааплодировали. Мы по сигналу Мавра удалились. На дворе уже было совсем светло. Так закончилась моя первая гастроль. Наступал новый день, непонятный и тревожный.

Лежали мы в своем флигеле с подругами, рассуждали, куда нас занесла нелегкая, в какую переделку судьба забросила и чем придется расплачиваться за такой «подарок» судьбы. Мысли тревожные навещали, ото

ропь скребла сердце. Ну,

держись, Настя, марьевские нигде не пропадали!

Работой нас не утруждали, относились с почтением – как-никак высокое руководство обслуживали. Жить можно было. Немного отмякла я от горя, стала сама себе нравиться. Посмотрю в зеркало, прихорашиваюсь, любуюсь. О муже начала вспоминать, беспокоиться. Где он?

.. Как бы ему весточку дать, рассказать о своей жизни?

Ютились во флигеле, бока отлеживали.

Перезнакомились с подругами. Валя Романцева – курянка. Муж у нее тоже был партийным секретарем. Взяли их после партийной конференции, где муж выступал с речью. Муж не туда загнул. Судьбы у нас с Валей схожие, мы с ней подружились. Зоя Нарожная –

жена директора крупного завода, казачка. Сама темноволосая, а глаза синие-синие, как весной

подснежники. Шла по одной с нами статье – пособничество, недоносительство. А Тоня Бобрешова – тихая, скромная, полноватая, флегматичная такая… Мы ее спрашивали: «Тоня, а тебя за что загребли? Нас за красоту, а ты к

аким образом попала в лапы?..» – «Окорочка им мои понравились!» – отвечала Тоня и хваталась за бедра. Муж у нее тоже партработник. Взяли за одну неосторожную

фразу на собрании.

Тоня даже боялась ее вслух произносить…Всех нас страхом обложили. Еще одну подругу по несчастью звали Ниной, фамилия Зимянина. Она была скрытная, замкнутая. О себе ничего не рассказывала. Муж у нее –шишка, в кооперации работал. Осудили за то, что ржавой селедкой кормил народ. Забрали за вредительство. Вот такая компания собралась. Мы сидели и

ждали, что вот придут и скажут: мол, извините, ошиблись, перегнули малость, езжайте

по своим домам. Но извинениями, освобождением и не пахло. Однажды приезжает наш куратор Мавр, приказывает мне и Вале Романцевой собираться. Мавр посадил нас в автомобиль. Дорогой расспрашивал о нашем состоянии, здоровье, не обижают ли нас, на что жалуемся, какие вопросы имеются по содержанию.

Мы с Валей отвечали, что устроились – грех жаловаться, кормят хорошо, отношение хорошее, только понять не можем, за что нас так наказали. Мавр пообещал лично во всем разобраться и наказать тех негодяев, какие превысили полномочия. Дайте срок – и он душу из них вытрясет! Ночью подъехали к железным воротам, каких мы перевидели множество. Шофер передал охране документы, ворота распахнулись. Завели нас в какое-то полутемное помещение. На стенах горели одни ночники. Нам стало страшно. Мы даже боялись разговаривать, объяснялись знаками – могли подслушивать. Через некоторое время забежал возбужденный Мавр

и сообщил: все уже готово, можно начинать. Непонятно только было, что готово и что начинать?.. Шли следом за Мавром. Под ногами непривычно шуршали ковры. Зашли в большой зал. Посередине стоял длинный стол с рядами мягких стульев, на стенах приглушенно горели светильники