. На тумбочке белые

телефонные аппараты. Мавр щелкнул выключателем и добавил света. Нас пригласили за стол, уставленный всякими яствами. Чья-то искусная рука расположила все по правилам. Я сразу заметила: накрыто на четверых, значит, ждать придется еще одного. Кого? Вопросов никаких не задаем. Вопросы тут не положены. Рассматриваю помещение. Ясно, что кабинет казенный, не квартира. Мебель дорогая – значит, хо

зяин или большой начальник, или с большим достатком. Чувствую, как у Вали дрожат коленки – волнуется. Я тоже в смятении, но ста

раюсь вида не подавать. Решила рассмотреть Мавра. Череп лысый, губы тонкие, мокрые. Загривок красный, взгляд из-под пенсне

прожигающее – ядовитый. От этого человека можно ожидать всего, только не добра…

Пока я изучала куратора, откуда-то из полумрака появился официант, он разлил вино по бокалам, вытянулся перед Мавром в струнку. «Иди», – пренебрежительно махнул ему рукой Мавр. Он пытался нас расположить к себе, жаловался на то, что много работы. Вот выбралась свободная минута, можно немного отдохнуть.

Ему жалко своего товарища, которого заклюют враги, если его оставить без помощи. Приходится ему трудиться день и ночь ради счастливого будущего. Мавр предложил выпить по чуть-чуть. Мы с Валей выпили, стало проще и беззаботней. Вино развезло.

Неожиданно откуда-то из боковой двери появился Сам. Подошел к столу, улыбнулся. «У нас ту

т гости! – произнес он.– Старые знакомые! Рад приветствовать…» Я его узнала. Полувоенный френч, медлительность во всем, схожесть с портретами, но не совсем. Сам важно уселся в центре стола, достал трубку, набил табаком, медленно, с явным удовольствием закурил. Мы с Валей следили за каждым его движением и сделали вывод: это – Он! Сам поднялся из-за стола, начал ходить по залу, потягивать трубку.

Говорил о каких-то проблемах, врагах. Он говорил, говорил, а у меня не проходило наваждение, что это я смотрю сон или кино в сельском клубе, где главную роль исполняет вождь.

Когда у него трубка потухла и дым перестал окутывать нас, Мавр предложил выпить за здоровье всех присутствующих. Сам поддержал. Поднял свой бокал, но ни с кем не чокнулся, а просто выпил несколько глотков и поставил на стол. «Мне о вас рассказывали, – начал Сам разговор. – Это обычные перегибы… Надо разобраться. Берут кого попало, а настоящие враги ходят на свободе. Много работы еще предстоит… Не для того мы по тюрьмам сидели, чтобы теперь отдать в руки врагов завоеванное. А с вами разберемся, разберемся!»

Мне хотелось обнять и поблагодарить его за такое участие в нашей судьбе. Сам ус

покаивал, велел не отчаиваться – в жизни все бывает. Он в свое время отведал ссылки, сибирского мороза. Мне запомнился его рассказ о том, как у ссыльных месяцами не было еды. И он думал, а не зажарить ли товарища по партии? При этом на нас посматривал, какое впечатление произведет на нас его рассказ. Я ни с того ни с сего расплакалась. Сам посмотрел на меня и спросил: «Тебе товарища по партии жалко, да?» Вас жалко, сказала я тихо. «Нас нечего жалеть – мы из твердой породы! Правда? – спросил он у Мавра. – Не один круг ада прошли». Тут Мавр встрепенулся и предложил за тех, кто сделал для народа счастливую жизнь. « Ты многое перенес, – сказал он ему в глаза, – прошел ссылки, лаг

еря, – так поживи хоть сейчас, поживи…»

Выпили за тех, кто осчастливил нас. Валя под столом толкала меня коленкой, шептала: «Давай попросим, давай попросим…»

Я знала, о чем она хотела просить… С горем пополам мне удалось высказать просьбу. Сам сразу насторожился, посмотрел на Мавра. Тот пояснил: « Да это они обращались ко мне по поводу ареста их мужей. Я дал распоряжение. Проверяют»

. Сам дал

указание: «Разберись! Чтоб нэ адын в

олос нэ упал с их головы! Лично разберись!» Потом помолчал, добавил: «Иначе шкуру с тебя спущу! Понял?» И постучал трубкой по столу. «Решим, решим. Завтра же займусь», – пообещал Мавр. Сам начал рассматривать вина, которые были на столе, называть, какие еще не пили. Часы пробили полночь. Мавр захмелел, водил близоруко носом у стола, потом встрепенулся, сказал нам: «Надо спеть. Сможете?»

Валя порядочно выпила, предложила спеть страдания. Мавр сразу насторожился. Наши благодетели переглянулись, пожали плечами. Мол, что ж, давай страдания. Валя поднялась из-за стола, вышла на середину зала, запела:

Сталин Троцкого спросил:

«Где ты ступу заносил?»

Троцкий Сталину сказал:

«Я колхозникам отдал –

Пусть колхозники толкут

Да лепешки пекут».

Ой, ра-ра-ра-ра…

Сталин, Троцкий, качай воду,

Коммунистам дай свободу!

Коммунисты голытьбой

Ходят летом и зимой…

Ой, ра-ра-ра-ра…

Мавр сверкнул стекляшками пенсне, сказал со злостью: «Довольно!

» Потом извиняющимся тоном обратился к Самому: « Они перепутали аудиторию… Понесло не туда».

Сам молча размял сигарету, натолкал в трубку, закурил и продолжа

л молчать, думал. Конопатое

лицо сделалось серым, желтые глаза сузились. Он спросил: « Это такие страдания поют у вас?» Валя молча кивнула головой. Сам сказал Мавру: « А ну-ка налей им покрепче

чего-нибудь! Чтоб помнили». Мавр засуетился, налил. Чувствовалось неладное. Тоста никакого не было. Я проглотила вино. Люстра поплыла перед глазами, закружилась голова, появилась слабость, веки отяжелели, захотелось спать. Сопротивляться слабости не было никаких

сил, я уронила голову на стол…Утром я очнулась

в незнакомой комнате.

Рядом со мной на диване лежал

полуголый мужчина и колол усами мою щеку… Я все поняла и заплакала. Он начал гладить меня по голове, успокаивать, при этом говорил тихо: «Ах, это коварное вино! Ах, это Цинандали! Берет исподтишка! Хоть плачь…» Я рыдала и не могла успокоиться. А он молчал, смотрел в потолок. Потом резко повернулся ко мне и ска

зал: «Хватит дурочку строить! А то определим в настоящую турму! Узнаешь, что такое…»

Мне нечего было сказать. Я не знала, как быть, кому жаловаться за позор и унижение, за обман и слезы. Он долго лежал молча, чувствовал свое неприличие, затем, не сказав ни слова, оделся и вышел. Чуть позже заскочил Мавр, спросил строго: « Ты хорошо себя вела? Хорошо?» Я молча стояла у окна. Слезы меня душили. Во дворе видно было, как суетилась охрана, подавали машины. Наши ухажеры собирались уезжать. «Ты не пер

еживай,– наклонился к моему уху Мавр,– все устроится, все будет хорошо. Главное – чтобы Он остался доволен. Его надо поддержать. Он много пережил за последнее время…» Я осталась одна. Смотрела сквозь решетку во двор, размышляла о происшедшем, о злой черной ночи. Сердце мое плакало. В голову лезли самые страшные мысли. Жить не хотелось… Тут откуда-то появилась Валя. Я уловила е

е потухший взгляд, спросила: и тебя – тоже? Она заплакала. Мы обнялись. Обнялись и плакали навзрыд под аккомпанемент уезжавших машин

…

V

… На улице стояла по

луночная темнота. Охваченный

неожиданной утратой город

, тонул в великом горе. Народ страдал и не мог еще до конца осмыслить тяжелую утрату.

В комнате Анатолия горел свет.

– Работает? – спросила Настя, кивнув на приоткрытую дверь.

– Работает, – вздохнула Вера. – То, что он культей нацарапает за ночь, мне, этот, разбирать и отпечатывать на машинке. Понапихает одного марксизму, этот, терминов непонятных, ломаю, ломаю голову, никак не пойму, иду к нему разбираться. И лекции ему, и статьи,

и рефераты чертовы – все перепечатываю вот этими руками. Дел по самое горло. Лето придет – огород и дача. Мотаюсь из одного края в другой. Выращиваю на