Далеко за полночь меня подняло неведомое раньше понимание, что надо идти на берег. Там люди, им нужна моя помощь. Прихватив автомат, я налегке пошел по отчетливо понятному мне маршруту. Луна не проглядывала сквозь облака, было темно и совсем не холодно, ветер опять гнал на меня потоки воздуха с востока, насыщенные все тем же запахом послегрозового озона.

Миновав пару скал, я оказался почти напротив распадка, по которому спускался недавно к морю. Что-то остановило меня.

«Люди приплывут именно сюда», – как данность возникло понимание в моей голове. Они не знают, что их ждет, они измотаны, голодны, им хочется пить, но главное, у них в душах отчаянье и страх. Это все появилось в моем сознании и запечатлелось, как хорошо усвоенный урок в школе, хотя мне его никто не преподавал. Моря не видно, только слышно. Берег, судя по шелесту гальки, метрах в десяти от меня. Больше никаких звуков, но я слышу слова людей. Они все взаимосвязаны, разговаривают три человека, не могу понять слов, но вот все стало на свои места – это разговор на английском языке. Разговаривают две женщины и мужчина. Внезапно смысл их беседы становится мне абсолютно ясен. Странно, я, что, обрел знания иностранного языка? События не позволяют мне разобраться с происходящим внутри меня.

Одна из женщин говорит, что надо убрать парус, берег уже должен быть близко, можно наскочить на скалу и разбиться, другая возражает:

– Не убирай, Сэм, лучше разобьемся, чем окажемся как на ладони перед убийцами, когда рассветет. Бери не хочу. Ты этого хочешь, Мария?

Та, кого назвали Марией:

– Мы же разобьемся, хоть скорость давай погасим, тут везде скалы. Держи лопату, просто держи поперечно движению, она сама затормозит ход.

– Так?

– Правильно, Николь, ты молодец.

– Сэм, возьми руль правее, мне кажется, я слышу звук прибоя прямо по курсу, чтобы хоть чуть-чуть вскользь удалось причалить, – обратилась Мария к третьему попутчику.

Я прислушался, оторвавшись от их разговора, но никаких звуков, кроме шума прибоя, не услышал. Потянулся пощупать свой лоб: часом не заболел ли, не брежу… И в этот момент справа из-за скалы выскочила белая яхта на полном ходу, с наполненным ветром парусом пересекла оставшееся расстояние и с грохотом врезалась в скалу у самой береговой кромки. Скрежет, крики, хруст ломающейся древесины, мачта валится вперед, бьется о скалу и ломается на несколько частей, парус накрывает весь нос небольшой яхты, под ним кто-то орет и бьется, пытаясь освободиться.

Подскакиваю к борту, вижу ужас в глазах молодой девушки, пытающейся перелезть через поручни. Понимаю, что для нее я «бес из табакерки». Кричу им всем, перекрывая все шумы:

– Не бойтесь, я здесь тоже после крушения, успокойтесь, вы на берегу!

Девушка замирает в стопоре, но пересиливает испуг и кричит:

– Что орешь как потерпевший, так и заикой можно стать, – на чистом русском и совершенно по-русски орет она на меня в ответ, выставив в мою сторону указательный палец, как дуло пистолета, затем оглядывается на вылезшую из-под паруса подругу. Та, внимательно вглядываясь в меня, говорит что-то ей на английском, но мне ясно каждое слово:

– Представь, он мой соотечественник.

– Да уж, встретились два одиночества. Узнай сразу: он женат?

Наконец первая, что посветлей, перелезает через борт. Я подскакиваю и подхватываю, чтоб помочь спуститься. Вторая сверху кричит подруге, чтоб не позволяла:

– Дай ему по рукам, не успели приплыть, а он уже руки распускает.

Мы все дружно хохочем, причем так долго, что мне становится ясно: таким образом они освобождаются от стресса.

– Ты русский? Откуда ты здесь, откуда? – подойдя в плотную, сыплет блондинка вопросами и от нетерпения в ожидании ответа стучит меня кулачками в грудь.

– Объясню, все потом объясню, сейчас давай спасать всех.

– А никого больше нет. Я, Николь и, вот, Сэм, – указывает она на спрыгнувшего с яхты худого высокого белобрысого парня, потом переходит на английский, разъясняя все спутникам; и они начинают здороваться, тряся мне руку и называя свои имена.

– Матвей, из Москвы, из России, – представляюсь я, пожимая протянутые руки в ответ.

Они начинают бойко обсуждать что-то между собой. Понимаю лишь некоторые слова. Знание языка куда-то улетучилось, но я уже смекнул, что не надо вслушиваться в речь.

С самого начала изучения английского языка в школе у меня была характерная особенность: я не мог разделять слова в быстрой речи, все сливалось. Бывало, ничего не понимая, прошу написать на бумаге, и выходит, что все слова я знаю, но произнесенные вслух не могу разделить, а значит, понять.

Пытаюсь абстрагироваться от звуков их голосов, и мгновенно все становится ясно как белый день. Звуки их разговора как бы отодвинулись на дальний план, стали для меня незаметны, еле-еле слышимыми; зато смысл стал отчетливо понятен до мельчайших деталей, потому что я не только все понимаю, но часть и вижу, как происходившее при мне. Так передо мной предстал их путь к суше, начатый с наступлением темноты от восточного острова, они радовались, что доплыли.

Наговорившись, они замолкли, как по команде, обняли меня со всех сторон, крепко прильнули и заплакали, все трое, уткнувшись в меня. Мне стало настолько тяжело, я уже чувствовал, что мир с момента крушения самолета стал совсем другим, произошло что-то страшное, непоправимое, понимаемое моим сознанием как жуткое предчувствие чего-то страшного.

Боль и их, и моя собственная слилась в одно невероятно тяжелое чувство, и я постарался отторгнуть все от себя, представляя, как закрываю глаза и ничего не вижу. Мгновенно все исчезло, мы молча стояли на берегу, обнимая друг друга, плакали и радовались, что живы, что встретились. Все пронесшееся у меня перед глазами я списал на усталость и игру воображения, разбушевавшегося от радости встречи с людьми. Нас вернули к действительности скрежет и звуки ломающихся досок яхты, ее стягивало с берега, разламывая одновременно о скалу. В носовую пробоину с шумом захлестывала вода, но она еще держалась на плаву. Надолго ли? Сэм, о чем-то крича, бросился на палубу. Мария объяснила, что он хочет забрать компас и бинокль, фонарик и винчестер, больше на яхте ничего нет, из порта они вышли на морскую прогулку, рассчитывая поплавать часа три-четыре. Я остановил его:

– Если дело только в этом, то не стоит рисковать, в моем укрытии все есть.

Мария громко перевела ему, Сэм послушался, вернулся, и мы пошли к моему пристанищу. Шли попарно, негромко переговариваясь. Николь спросила у Сэма, как я понял, бывал ли он в этой части побережья раньше, от городка ведь недалеко, на это он ответил, что несколько раз проплывал и что до их поселка отсюда более пятидесяти морских миль. Мария поведала мне, что она из России, из города Воронежа, приехала восемь лет назад по приглашению старшего брата, ставшего американцем после брака с девушкой из США, и до сих пор учится.

– Двоечница, второгодница? – попробовал пошутить я.

– Нет, уже второй институт, и, наверно, будет еще и третий. Учиться интересно, когда втянешься и начинаешь разбираться в предмете. Я закончила биологический, теперь учусь на биохимика, и еще мне очень интересна тема биоинженерии и искусственного разума на основе биохимических процессов, – улыбнувшись моей шутке, ответила Мария. Так, за разговорами мы подошли к катеру, и я широким жестом пригласил:

– Прошу проходить. Ты у меня на корабле, впрочем, он совсем даже и не мой. Я летел в Сан-Диего к родственникам, попал в авиакатастрофу, выжил… – попытался в свою очередь поведать свою историю я, но Мария остановила меня, приложив палец к губам:

– Расскажешь позже, им ведь тоже интересно. А я буду переводчиком, – указала она на спутников позади нас. Мы подошли, я запрыгнул на борт и повернулся к Марии, чтоб подать руку, но в этот момент она увидела медведя, развернулась и бросилась к отставшим немного друзьям с криком: