“Неужто, − думала Дюна, испытующе взглядывая на нас и обращая к нам свои мысли, − вы не понимаете, что сейчас я не в форме и не гожусь для охоты? Мое оружие при травле зверя − быстрый бег, но я им нынче не владею. И вообще безобразие: в летнее пекло выводить борзую на охоту! А осень на что?!”

“Вот попала! – мыслила Дюна уже про себя, отводя от нас глаза. – Хозяева новые − вроде люди неплохие: подобрали, лечат, ласкают, с едой не жадничают. А посмотреть иначе – не докормили, не долечили, и уже в поля за зайцем потянули, словно ничегошеньки в борзых делах не смыслят. Меж тем должны бы − в доме и до меня борзые жили, причем долго, запах их повсюду чую. Чудно и другое: в поля привели, а с поводка не спускают. Тогда зачем привели? Жалеют меня, немощную, и подышать воздухом свободы дают? Душу мою охотничью зрелищем вольного простора ублажают? Не смешите – кто ж нас, хортых, ублажает?! С нас заяц – нам похлебка. Вот и вся предначертанная для нас блажь. М-да… странно. Одно утешает: хуже, чем было, не будет. Надеюсь…”

Мы распознали думы хортой не сразу.

Когда же те неизбежно в нас проникли, то есть когда она телепатически, как это умеют делать собаки, их нам внушила, вслух и наперебой принялись растолковывать девочке, что действительно, жалея ее, полями хотим ободрить − поднять, как говорится, дух. Что мы – из тех “странных”, которые способны чувствовать душу животного, как свою собственную. Мы умеем сострадать братьям нашим меньшим и рады их ублажать, насколько хватает сил. А охота – да, когда наступит осень!!!

Мы уверяли Дюну, что до осени она непременно окрепнет здоровьем и сможет осилить свой легендарный борзой галоп, что к тому времени привыкнет к нам и не захочет от нас убежать. Вот тогда мы отстегнем карабин, и девочка насладится прелестью своего стремительного бега по восхитительно бескрайнему степному простору, погоней за зайцем и даже славной его поимкой.

Дело было дома, на кухне. Заканчивался второй месяц новой жизни Дюны.

Она внимала нам самозабвенно: поставив ушки, затаивая дыхание и не сводя с нас своих бездонных глаз.

Так продолжалось, пока мы говорили. Как только человеческие голоса смолкли, девочка раскрыла в улыбке пасть и подала жене лапку – она все уразумела своим хватким собачьим умом.

Выразив признательность жене − своей кормилице и врачевательнице, − Дюна подошла ко мне, расположившемуся на сиденье кухонного уголка, и боком прижалась к моим коленям.

Она все не отходила от меня, и мне подумалось: тем самым хортая показывает, что воспринимает меня персоной, в семье доминантной. Я же мужчина, и, по борзому осмыслению, должен стать главным компаньоном в предстоящей ей охоте. В ту пору Дюне было невдомек, что в нашей семье всему голова жена, и шиш она уступит мне приоритет в охоте. У нас и по документам все собаки в ее владении. В дом их поставляет тоже она. Короче, будет, как было: хортая получит двух компаньонов, и лидирующим из них станет женщина.

Руки сами подхватили слабенькое собачье тельце, и Дюна очутилась на моих коленях – льнущая, благодарная, доверяющая.

Но самым важным было, что от Дюны исходила безмятежность.

Она исходила от нее впервые, и ее невозможно было не ощутить.

С того времени Дюна стала совершать загородные прогулки с удовольствием. Она заинтересованно присматривалась и принюхивалась к местам своих грядущих ловецких подвигов.

Хорошее настроение собаки, улучшение ее самочувствия и возникшее к нам доверие воодушевляли. Совместное наше бытие омрачали только мои и жены мысли о возможности появления у Дюны щенков.

Но мы убеждали себя, что щенки маловероятны и страхи наши напрасны. Объяснением этих оптимистических надежд служило следующее.

Важной образующей при становлении породы хортая были крови русских псовых борзых – древние и сильные. Мы провели с русскими псовыми многие лета и, изучив их натуру, знали, что она в потомках чужой крови не приемлет. Причем не приемлет осознанно. К сукам это относится в первую очередь. По доброй воле чистокровная псовая сука вяжется исключительно с особями своего племени. Представители других пород любовного влечения у нее не вызывают. Человеку несведущему такое объяснение может показаться неправдоподобным, и, тем не менее, это факт, проверенный нами на долгом опыте общения с русскими псовыми. Феноменальный, но факт! Уж поверьте мне на слово.

В Дюне текли древние и сильные крови русских псовых борзых.

С другой стороны, учитывая, в какие обстоятельства она была поставлена своей бродячей жизнью, дворовые кобели могли просто-напросто загнать девочку в тупик и, пользуясь ее физической немощью, надругаться над борзой честью.

Как бы то ни было, я и жена были уверены, что, даже совершенно обессиленная и беспомощная в свои последние дни блужданий по неприветливым городским улицам, Дюна отстаивала себя, отважно сражаясь с приставучими дворовыми кобелями за незапятнанность борзого рода.

Но хватило ли ей сил отстоять себя до конца, утверждать мы не могли.

***

Истекли два с небольшим месяца, и семья вздохнула свободно – Дюна щенков не привела. Девочка доказала свою чистокровность.

***

Этот борзой триумф совпал с общим триумфом семьи. Десятком дней ранее сын сдал летнюю сессию. С первой попытки. На осень у него не осталось задолженностей и вытекающих из них пересдач, которые, как мы еще не знали, станут в семье притчей во языцех на всех последующих курсах его обучения, включая пятый.

Но на этот раз он сдал сессию сразу. И перешел на второй курс! Я и жена ликовали, а он имел растерянный вид измученного, но просветленного человека. Наверное, после всех испытанных неудач, сын уже не чаял, что сдаст летнюю сессию, притом с первого захода. Ведь прежде на факультете не было прецедента, чтобы кто-либо обучался на первом курсе дневного отделения три года и в итоге курс закончил.

      Настойчивость и труд все побороли, и прецедент был установлен.

***

Начался преисполненный семейного счастья июль, и настал черед делать Дюне прививку. Ее здоровье прививку уже позволяло. В пользу этого свидетельствовало и состояние шерстного покрова девочки. Вши и их гниды его покинули, а сам он практически утратил седину.

Жена провела Дюне дегельминтизацию и, выждав положенный срок, вколола ей приобретенную в ветеринарной аптеке вакцину. Дюна перенесла прививку без проблем.

Хотя наружные паразиты девочку больше и не беспокоили, жена повела с ними борьбу профилактическую, систематически обрабатывая Дюну спецсредствами. В теплое время года такая обработка показана всем собакам. Ее жена проводила и нашим ушедшим псовым. За несколько дней до обработки она их купала.

Теперь купала Дюну.

Купание за купанием мы убеждались, что пребывание в ванне является для Дюны вещью непривычной. Ни душем, ни шампунями, ни полотенцем во времена оные хортую не баловали.

Каждый раз, когда девочку на руках вносили в ванную комнату и водружали в покрытое белой эмалью чугунное корыто, она делалась неподвижной, как памятник, на весь срок водных процедур. Без того огромные, глаза Дюны становились еще огромнее, а взгляд делался завороженным.

В такой нерушимой позе, донельзя возвысившись на коготках, Дюна стоически держалась, пока ее поливали теплыми водными струйками из душа, до пены намыливали пахучим гелеобразным шампунем, терли мягкой мочалкой, поливали из душа снова и в заключение обихаживали пушистым махровым полотенцем.

Но лишь только, закончив с купанием, жена произносила волшебное слово “вылезай” − из памятника Дюна моментом превращалась в живую собачью особь, стремглав выскакивая из ванны и вылетая в коридор. С неимоверной радостью она принималась носиться по квартире, на бегу обтирая влажную шерстку о диваны, подушки, ковры, покрывала, шторы − обо все, что могло впитывать влагу и попадалось на пути.

Глаза буйствующей девочки светились задором. Раскрытая до ушей пасть являла взору все зубы, включая длинные-предлинные верхние клыки, каковыми их предусматривала ее порода. С таким “веселеньким” оскалом Дюна гарцевала и гарцевала по комнатам, пока не начинала чувствовать в теле холод.