Можно, конечно, не напрягаться и без особых хлопот просуществовать у горных подножий. Но того, кто не отыщет в себе мужества к преодолению, будущее ждать не станет. А настоящее подленько и как бы невзначай утащит на затерянный островок, с которого не уплыть, не улететь, и где всегда одно только прошлое.

Без борьбы, без попыток – разве это жизнь?! Нет, забвение. Результат бытия − ноль. Ноль – пустота.

Я не желал судьбе своего ребенка данного символа.

Моя собственная персона в последние годы также претерпела множество испытаний. Оговорюсь сразу, что себя она посвятила обороне государства, а конкретно − его оборонке.

Занятие это не из легких, поскольку требует самоотдачи полной. К примеру, многие годы кряду – да что уж скрывать, одиннадцать лет − я не мог позволить себе ни ежегодного месячного, ни – так же предусмотренного трудовым кодексом – полноценного еженедельного отдыха. Из недели в неделю во всей этой пухлой пачке годочков на мою беспросветную участь технаря выпадал лишь один выходной вместо положенных двух. А трудился я в каждые свои рабочие сутки часов по десять, уж не меньше.

Но однажды предпринятый мной стахановский темп негативно отразился на здоровье. Внезапно оно дало всесторонний сбой. Я как раз заканчивал сдачу крайне важного государственного заказа и затем решительно намеревался воспользоваться правом на ежегодный месяц заслуженного отпуска, когда у меня стала неметь ниже колена правая нога.

Не совру, если скажу, что она давала о себе знать уже издавна. В общей сложности, лет пять-семь как. Началось все с бедра. Глубоко внутри оно ни с того ни с сего затеяло покалывать. Однако изредка и не пугающе. От одного покалывания до другого я даже успевал забывать об этой новации в своем организме, отдаляющей меня от здоровых людей.

Как вдруг к покалываниям добавились неприятные ноющие ощущения.

Теперь я мог поклясться, что происходили те и другие от некоего постепенного, но необратимого сдавливания где-то внутри ноги. Разница меж ними заключалась в том, что изменения новые воздействовали на память с более сильным эффектом: уже ее не покидали.

Однако звала нескончаемая работа, необходимость систематического пополнения семейного бюджета, и на посещение врачей времени не выкраивалось. Да и как его было выкроить, если каждый не занятый работой промежуток жизни требовался мне для восстановления сил, и с этой целью я спал.

Спал я сладко!

***

Где-то за год до сдачи заказа и совпавшего с этим онемения ноги – ее периодически стали одолевать судороги. Правда, судороги случались не в бедре, с которого все началось, а в икре. Тем не менее, появившись, они наведывались ко мне значительно чаще, чем боль в бедре.

Я стойко терпел, исполняя задание Родины и миссию по содержанию семьи.

С конца ноября терпеть сделалось затруднительно, но я превозмогал боль и самого себя, нацелившись на апрель. В апреле наступал срок изготовления доверенного мне изделия, и тогда я мог позволить себе все что угодно: отпуск и врача!

Справляться помогал мой сладкий сон, но к нему присоединилась и сладкая вода, потребление которой день ото дня увеличивалось в геометрической прогрессии.

Меж тем, в январе, сын вторично провалил первую сессию первого курса, что здоровья мне явно не прибавило.

***

Апрель таки пришел. Многолетний заказ был сдан. Я получил отпускные. И как только − так сразу…

… нога знакомо онемела прямо у окошка кассы, едва в моих руках оказались отпускные, а следом я впервые перестал ее чувствовать совсем. На какой-то момент.

В тот момент от неожиданности подкосилась и нога левая. Чудом удержав ее в полусогнутом положении, а на ней − в таком же положении себя, старясь совладать с исторгнутым сердцем и резанувшим по сознанию адреналином, я как-то заторможено выпрямился, возвратившись к своему нормальному росту.

Тогда мне сделалось по-настоящему дурно: тело пробрал липучий пот, пространство поплыло, сердце в смятении заколотилось еще сильнее, извергая все новые и новые порции адреналина, а в голове заголосила паника: “Что со мной?! Неужели начало конца?!”

В ответ на ее возгласы я не взял себя в руки – не позволили фонтанирующие гормоны страха, а кроме того, слишком устал я за прошедшие годы.

Все стоял и стоял у кассового окошка, пребывая в состоянии какой-то полоумной прострации. От страха и непонимания происходящего не мог сообразить, что должен делать.

В себя меня возвратила судорога в икре. Она − родимая, спасительница! – придала ноге чувствительности, и я стронулся с места, чуть не плача от ощущения, что мой правый ботинок приобрел все необходимые признаки тисков.

Путь домой оказался долгим. Спазмы и конвульсии в ноге перемежались с ноющими болями и временными ноги онемениями. Останавливался на длительные передышки через каждые пятьдесят, а под конец – через каждые двадцать метров.

Когда в изнеможении рухнул дома на кровать, трясущиеся руки жены, снимающие с меня носки, почувствовали холод, идущий от пальцев моей исстрадавшейся правой ноги.

“У тебя пальцы ледяные, и к ступне кровь почти не приливает!” – закричала она диким голосом мне в лицо.

Точнее – в глаза, словно они были моими ушами.

В скорой помощи на телефонный призыв жены откликнулись своеобразно: никакого лекарского энтузиазма оказать эту скорую помощь не выказали. Уточнив, что ходить самостоятельно я пока еще способен, ее бездеятельный представитель настоятельно посоветовал назавтра же, не откладывая – что б мы без его совета делали… − обратиться в районную поликлинику к хирургу.

“У Вашего мужа, по всей вероятности, тромб”, − высказал он страшное предположение.

Но тогда мы с женой не понимали, насколько оно страшное.

На следующий день хирург районной поликлиники подозрение относительно тромба подтвердил и назначил анализы, чтобы на их основании выписать мне направление на операцию.

Через пару дней я мог перемещаться лишь при помощи такси. Таким способом и прибыл на прием, чтобы узнать результаты анализов и, получив направление в больницу, прямиком туда отправиться.

Сидя в бесконечной поликлинической очереди, я и думать не думал, что к тромбу − до конца не охваченному моим сознанием − уже приплюсовывался и был поставлен во главу угла вполне понятный диабет.

Слово “диабет” штыком пронзило грудь, как только врач огласил диагноз. Мне словно коротко зачитали то ли пожизненный, то ли смертный приговор – из уст врача он прозвучал не слишком вразумительно.

− Операция, значит, исключается? – только и смог я произнести, да таким безжизненным голосом, что, казалось, шел он не наружу, чтобы быть услышанным, как и предначертано голосу, а втягивался в направлении кишок, чтобы спрятаться там навек. Память назойливо терзали всплывающие познания о плохом заживлении при диабете любых ран, включая операционные.

− Ну почему же! – горячо и с неподдельным оптимизмом воскликнул молодой румяный парень в белом медицинском халате на плечах и с дипломом врача где-то в тумбочке домашнего комода. – Операция Вам показана! С тромбом и без операции Вы по любому жилец неперспективный, а после операции, но с диабетом протянуть можете ого-го! Дольше многих с нормальным ныне сахаром. Простые смертные ведь что: за его уровнем в крови не следят, и помирают. А Вы теперь особенный − всю жизнь будете сахар специальным приборчиком контролировать и инсулином сдерживать. Доживете припеваючи до глубоких седин!

− Что ж это за болезнь, которую лечить придется всю жизнь? – спросил я с потерянным видом человека, подвергнутого публичному осмеянию.

− Диабет! – непередаваемо почтительным тоном, относящимся исключительно к обсуждаемому заболеванию, констатировал хирург. – Требует внимания и заботы, а отвечает долголетием. Поди поищи другую такую болезнь – не сыщешь, – заключил он, понижая тон до шепота и тем дополнительно подтверждая свое глубочайшее почтение к диабету.

Испуг, вызванный диагностикой диабета, скрутил мои внутренности в узел, и в своих думах я уподобился путнику, увязающему в богом забытой болотной топи, но последовавшие обнадеживающие слова врача превратили меня в путника, нащупавшего в болоте тропку, ведущую к людям, а внутренности стали возвращаться к своей естественной конфигурации. В голове, несколькими минутами ранее настраивавшейся на замогильные холод, темноту и вселенскую пустоту, вдруг потеплело, прояснилось, и в ней будто приветливо зачирикали птички.