Борзые, проводив селянина глазами, растворились в воздухе, из которого возникли, но неведомого вида существо никуда не делось, и с ним жена и сын возвратились домой. Там они вымыли существо в ванной, и седина с него сошла, а в бывшем светло-желтом окрасе его шерсти проступил рыжий оттенок. Ножки существа, сплошь серые до купания, после него стали белыми. Безусловно, искупанное ”неизвестно что” осталось жить в нашем доме.

Православные продолжали справлять пасхальные праздники.

***

Поутру второго мая я, приготовившийся встретить праздничный денек как истинный диабетик: отварной куриной грудкой, кашкой на воде, овощным салатиком и жиденьким компотом из сухофруктов, − был осведомлен женой о ее сне.

Настроение вмиг испортилось, и желание есть пропало.

С борзыми из сна было яснее некуда: щенки родятся, прибудут в семью и сядут на мою шею. Но к мысли о них я привык, и эта часть сна особо меня не тронула.

А вот невиданная собака-выдра, которая являлась подарком Божьей Матери, вызвала большое волнение. Да и у кого не вызвала бы? Небесные Силы шутить не любят и подобные сны просто так не посылают. Если же Они чем-то одаривают, то выражают доверие, и от человека требуется доверие оправдать, безоглядно следуя Их заповедям и бережно храня принятые от Них дары. Ответственность это великая.

Дошедши мыслью до ответственности, я разволновался куда сильнее. Сахар моментально упал ниже нормы, и перед глазами поплыло.

Чтобы сахар нормализовать, я вынужден был поесть.

Проглотил свой завтрак безо всякого аппетита, и осознал, что в ближайшем времени количество нахлебников в семье возрастет не на два, а на три рта. Отсюда вытекало, что в дальнейшем, чтобы прокормить все семейство, мне предстояло трудиться еще усерднее.

Я осознал… и понял, что ничегошеньки со своим осознанием поделать не могу. От даров Божественных Особ не отказываются – тут уж никуда не денешься.

Но грешным делом стал надеяться, что в отношении третьего – неземного – рта сон не сбудется. Мало ли как – может же эта часть сна оказаться иносказательной!

Совсем упустил, что сновидение было не кому-нибудь, а моей жене. Она сама прямее некуда, и сны у нее такие же.

Сыну материн сон понравился. Сама жена была от него в восторге, и, как мне виделось, даже размечталась о необыкновенном небесном подарке. Впервые после принятого в семье решения об ее увольнении, она улыбалась, а в глазах ее плясали столь знакомые мне задорные и словно всеведущие искорки.

Однако к вечеру следующего дня настроение жены испортилось опять, и искорки погасли – наутро ей предстояло получить увольнительные документы.

Мы с сыном не находили себе места, не зная, как будем ее утешать, когда она вернется с теми документами домой.

***

Четвертого мая мне позвонили на работу по городскому телефону. Это была жена. Как и у большинства, у меня имеется мобильник, но на время работы я его отключаю, чтобы никто из домашних не мешал моему важному творческому труду, а больше мне на мобильник звонить некому. Жена знала номер моего рабочего телефона. Набирала она его редко, так как меж нами был уговор, что вызывать меня по нему можно лишь в экстренных случаях.

      Взяв трубку, я был оглушен знакомым “алло, это ты?!”, и весь напрягся, стараясь предположить, что за экстренный случай толкнул позвонить мою радость. Последовавшее же ”у меня новость” заставило напрячься сильнее − жизнь сейчас такая, что новостей боишься, как огня.

Продолжив слушать, я стал представлять телефонную трубку раздувающейся, как шар, который вот-вот лопнет. Трубка не успевала передавать переполнявшее жену счастье.

Сама им захлебываясь, жена оповещала меня, что день сегодня бесподобный, что она благополучно уволилась, ощущает прелесть обретенной свободы и собирается посвятить себя семье, которую не мыслит без обожаемых ею борзых, а меня дома поджидает сюрприз.

При слове “сюрприз” в груди заскакал шарик, словно в ней заиграли в пинг-понг, а в голове кольнуло, как если бы по ней ракеткой от той игры пристукнули.

На мгновение мир померк.

Мгновение истекло, и я прокричал жене то, что почувствовал:

− Быстро говори, что за сюрприз, иначе до вечера мне не дожить!

В ответ раздалось:

− Я оформила увольнение и вышла на улицу. Вся такая потерянная и несчастная…

      Уяснив, что быстро мне ничего не расскажут, я запасся терпением.

***

Жена покинула отдел кадров, села в автобус и поехала домой. Была как в тумане. По пути зачем-то сошла на три остановки раньше, возле местного рынка. Ноги сами вынесли ее из автобуса.

Уже оказавшись на тротуаре и недоумевающим взглядом проводив удаляющийся автобус, пришла к заключению, что ею движет провидение и тому угодно, чтобы перед возвращением домой она немного развеялась. А где же развеяться, как не на рынке?

Попасть в тот можно было, лишь миновав ряд с торговками, продающими живые цветы. Двигаясь мимо торговок, жена поравнялась с одной из них и возле нее увидела седеющую собаку, которая была измождена донельзя. Достаточно было мимолетного взгляда, чтобы оценить бедственное состояние животного. Но, невзирая ни на что, собака была красива необыкновенно. Поджарая; с короткой ровной шерсткой полового окраса по всему туловищу, хотя и значительно поседевшей; на тонких высоких серых ножках; с продолговатой и точеных форм головой; длинной узкой шеей. В общем, стройная, как лань, и очень на ту похожая.

Жена потупила глаза и по инерции сделала несколько шагов по направлению к рынку, а в голове ее промелькнула вереница мыслей, и все они были о собачке: “Тоже борзая. “Хортой” зовется. Выведена в России, как и порода русской псовой, но исторически позже. Сука. Экстерьер превосходный! Но почему она такая истощенная?! Все позвонки и ребра наружу. Кожа да кости. Форменный дистрофик! Ну уж нет!!! Сейчас же разберусь, кто довел это благородное животное до столь ужасающего состояния. Небось, муженек этой торговки − он и замордовал. “Охотник” так называемый. По полям гонял, а кормить не кормил. Изверг!!!”

Резко застопорив шаг, моя решительная женщина по-военному развернулась на носках и, стремительно приблизившись к торговке, атаковала ее грозным окриком:

− Чья собака?!

− Не знаю. Приблудилась ко мне и уже час стоит, − испуганно ответила женщина.

Сердце жены стиснуло жалостью, и она почувствовала, что не может оставить хортую. Та была в большой беде, и без срочной помощи ей оставалась неделя, не больше. Жена взяла хортую за ошейник – простенький, дешевый, потрепанный − и по его виду определила, что претерпел он множество дождей. Весь сморщился, местами потрескался. Она оглядела хортую уже вблизи и обнаружила, что та пустует. А пустовка в той стадии, когда, с учетом бездомного образа жизни, хортая уже может быть повязанной бродячими дворнягами, что нехорошо совсем. Про ее возраст сказать что-либо было трудно. На первый взгляд она не выглядела старой, но обилие седины в ее шерстном покрове указывало на обратное. При этом все шерстинки – и половые, и седые − осыпались на глазах. Немыслимое их количество подхватывалось каждым порывом майского ветра, разносилось по сторонам и массово оседало на черном брючном костюме жены, предназначенном на выход.

− Я ее забираю, − твердо сказала жена, и испросила у торговки веревку, дабы использовать в качестве поводка.

− Сейчас подыщем, − с готовностью откликнулась женщина и обратилась к картонному ящику у своих ног, в котором были припасенные аксессуары к букетам.

Извлекши из него ролик полиэтиленовой ленты для обвязки букетов, она отмотала пару метров и, обрезав ленту ножницами, передала жене со словами:

− Лента прочная. Держите!

Жена привязала один конец ленты к кольцу ошейника, на другом сделала петлю. Просунув в петлю кисть левой руки, жена с женщиной попрощалась и, обратившись к рынку спиной, повела хортую за собой к дороге.