К вечеру следующего дня Агата знает все аккорды, на пальцах левой руки пропилы, кажется, до костей, запястье ноет, но эту песню она может сыграть с любого места, хоть вниз головой, хоть на ходу. Иван нашел ей гитару в восьмом отряде, Вася решил все же выступать (сзади встанет, чтобы не видно было), итого три гитары.

И потрясающий спектакль на 12 минут.

Под звуки фокстрота Рио-Рита на сцену поднимаются несколько пар, изображающих мирную жизнь до войны: самые высокие мальчишки в белых рубашках с закатанными рукавами, девочки в платьях с пышными юбками (собирали по всему лагерю). Вася выходит на авансцену, фонограмма постепенно стихает, и он поет кусочек из другой песни, тоже военной:

Городок провинциальный, летняя жара,

На площадке танцевальной музыка с утра!

Рио-Рита, Рио-Рита, вертится фокстрот…

На площадке танцевальной сорок первый год.

Звучит сирена воздушного налета, грохочут взрывы, по большому экрану в глубине сцены мечутся широкие лучи прожекторов, ловящих в перекрестье фашистские бомбардировщики. Пока идет заставка из-за кулис появляется хор (и гитаристы, Агата справа, Даша слева, а Вася посередине, между двумя группами). И дальше – как кино: вот ребята переодеты в военную форму, вот девочки машут им вслед платочками, кадры атаки на экране, вот оставшиеся в живых солдаты возвращаются в объятия любимых. Только уходило шестеро, а назад вернулись двое.

Вспомните, ребята! Вспомните, ребята!

Это только мы видали с вами,

Как они шагали от военкомата

С бритыми навечно головами.

Агата поет изо всех сил. У нее разрывается сердце от жалости и боли, она сразу и те девушки, что провожают, и те солдаты, что поднимаются из окопа, и мать одного из солдат. Но музыка ведет ее, не дает развалиться, требует продолжать, допеть до конца.

Последний аккорд – несколько секунд паузы – и зал просто обрушивается. Все встали, хлопают яростно, никак не прекратят. Агата видит, что многие женщины в зале вытирают глаза. Выступающие быстро спускаются по боковым лесенкам и идут на свои места – сквозь ливень аплодисментов, хлопков по спинам и плечам, зрители никак не могут успокоиться. Ведущий конкурс старший вожатый СанСаныч давно вышел к микрофону, пытается что-то говорить, но его не слушают. Наконец буря стихает, СанСаныч объявляет следующее выступление: «на сцену приглашается восьмой отряд с песней «Землянка».

Ого, думает Агата, вот уж кому не повезло! Восьмеркам. После нас петь «Землянку» – это сто процентов провал, их даже слушать никто не станет. То возбуждение, что держало ее под током последние два дня, исчезло, она устала и хочет побыть одна.

Агата выскальзывает из переполненного душного зала и выходит на пустынную площадь перед зданием столовой. Весь лагерь – там, в клубе, им еще долго маяться, пока не пройдут все выступления, включая самые дурацкие и пафосные, потом еще ждать, пока жюри объявит победителей. А она – свободна, внутри какая-то незнакомая пустота и усталость. Очень болят стертые пальцы, в голове гулко и просторно, ни звука. Агата идет к качелям в глубине сада, ложится спиной на автомобильную покрышку, исполняющую роль сиденья, и начинает тихо-тихо отталкиваться ногой. Господи, как же хорошо! Просто быть здесь одной, никуда не бежать, ни с кем не разговаривать, только бездумно смотреть на темнеющее небо сквозь листья огромных лип и кленов, чувствовать остывающий воздух, слышать начинающийся вечерний пересвист в кустах и поднимающийся из травы стрекот. Мягкое вечернее тепло обнимает Агату, она чувствует только покой и незнакомое прежде удовлетворение от победы: я смогла это сделать, я справилась. Я умею играть на гитаре.

– Морковка! Морковкина! Гуси-гуси, га-га-га!!

«Два-дебила-это-сила», «весь вечер на арене», совсем-не-братья Ежов и Еремин надрываются у нее за спиной. Агата стоит, уперевшись лбом в грязноватое стекло огромного окна в рекреации, привычно отключив слух, уставившись взглядом в раскрытую на подоконнике книгу. Она все равно ничего не видит, просто пережидает, пока уродам не надоест надрываться впустую, и они уйдут. Подходить ближе идиоты боятся, знают, что у Агаты не задержится врезать ногой, куда достанет. Ноги у Агаты длинные и сильные. «Страус эму» – тоже одна из кличек.

Однако идиоты не уходят. Агата дожидается паузы в потоке детсадовских обзывательств и резко разворачивается к ним лицом. Молча смотрит в переносицу Еремину, у него вроде остатки сознания теплятся, какой-то самоконтроль остался. Крупный, тяжелый, стриженный под ноль пацан осекается и толкает в бок напарника, которому тормоза забыли установить при рождении.

(Всего через шесть лет Ежов откроет собственную заправку, женится, родит ребенка и разобьется на своем мощнейшем мотоцикле, влетев под бензовоз. Еремина это так потрясет, что он временно бросит пить и даже сможет закончить институт. На встрече выпускников, единственной, на которую пойдет Агата, он будет выступать со сцены с благодарственной речью школе и педагогам (очень ему идущий синий блескучий костюм, значок гербалайфа на лацкане. Оказывается, у него яркие синие глаза, кто бы мог подумать!). И совершенно обалдеет, поняв, что вот эта высокая взрослая женщина, похожая на сразу на инопланетянку и египетскую принцессу, и есть Морковка. Пытается подкатить, но осекается, встретив такой знакомый, холодный и отстраняющий взгляд Агаты).

– Ну? – говорит Агата в пространство над дурными стриженными головами, – Будем молчать или сразу каяться?

– Чивооо? – снова окрысившись пытается борзеть Ежов, но Еремин быстро выступает вперед и тараторит: – Тебя завучиха искала, велела в кабинет зайти.

– Благодарю вас, добрые гонцы! – роняет Агата и делает шаг в сторону выхода. Но дурак Ежов не может просто так выпустить добычу, он сильно поддает ногой портфель Агаты, так что тот улетает в противоположный конец рекреации.

– Га-га-га, гагара глупая!

Агата садится на корточки, подбирает вываленные учебники и пенал, шепчет проклятья себе под нос: чтоб у тебя печень отвалилась, чтоб ты сдох, чтоб тебя автобус переехал!

– Ежов, Еремин, звонок на урок не для вас? – металлический голос гулко разносится по пустому коридору. Оказывается, звонок был, пока она тут разбиралась с недругами, а она и не услышала его, бормоча свои бессильные заклятия. Агата выпрямляется, остро чувствуя, какая она сейчас нелепая и смешная: лицо красное, волосы разлохмачены, черный фартук, как всегда, перекрутился и съехал набок. Над ней возвышается Останкинская Башня – Директриса-Биссектриса, Алла Олеговна. Очень высокая, натянутая до звона, всегда в шелковой блузке с жабо или бантом, с фантастической укладкой, косметикой, помадой, туфлями на высоких и тонких каблуках – вся, как с обложки журнала Бурда. В ее присутствии Агате обычно хочется немедленно провалиться сквозь землю, что странно, потому что директриса ей явно благоволит. И еще она помнит всех по фамилиям, именам и букве класса, что совсем уж невероятно, учитывая, что только в их седьмой параллели – шесть классов по 36 человек.

Под ее ледяным взглядом Ежов и Еремин делают тщетную попытку развоплотиться, потерпев неудачу бочком просачиваются мимо Башни в коридор и там уже включают сразу третью скорость. Топают при этом, как стадо диких бизонов.

Алла Олеговна переводит прицел на Агату и говорит странное:

– Маркович, спустись, пожалуйста, в кабинет физики, там сейчас идет репетиция, проводи Илью Александровича в кабинет музыки. Скажи, все уже собрались и их ждут.

Слегка контуженная Агата кивает и идет в сторону лестницы.

– Агата. Кабинет физики по левой стороне, – информирует АО. Она точно с Сириуса, думает Агата. Она меня загипнотизировала, я не могу даже шевельнуться, полный паралич воли. Я боюсь обернуться, вдруг у нее глаза светятся синим огнем? И никто никогда не видел, чтобы она ела. Питалась, в смысле. Едой.