– Поклон их величествам! – требует Мишка.

Они синхронно разворачиваются и церемонно кланяются в сторону «королевской ложи» – крылечка, на котором сейчас курят «кухня» и «обслуга»: Людмила-повар в высоком колпаке, коренщик Серж и котломой Юрец. С обслугой дружим, с кухней воюем. Ребята из обслуги постоянно угощают «пионеров» разными объедками, помогают чистить великанское, необъятное количество картошки (в лагере 800 пионеров и человек 200 взрослых, картошки каждый день надо примерно дюжину огромных котлов). «Кухня» гоняет их нещадно, обзывает и преследует. Вполне пригодно на роль капиталистов-эксплуататоров. Королева-Людка милостиво кивает и делает некий великосветский взмах рукой, Серж с Юрцом салютуют бутылками с пивом. Публика беснуется.

– А чего это ты тоже кланяешься? – тихо спрашивает Андрей. – Ты же девочка, должна реверанс делать!

– Кто девочка? Я?! – Агата ощетинивается и даже слегка замахивается ракеткой. – Какая я тебе девочка, нашел тоже! Я Макинрой!

Андрей окидывает ее оценивающим взглядом. М-да. На девочку и правда не похожа: вылинявшие шорты, одна и та же футболка всю смену, разбитая коленка, развороченный локоть… Соломенно-рыжие волосы разлохмачены и больше похожи на стог, все лицо – в грязных потеках пота.

– Голова обвязана, кровь на рукаве, – затягивает Андрей, и Агата подхватывает: – След кровавый стелется по сырой траве!

Андрей закидывает раненную руку Агаты себе за шею, Агата тут же начинает опираться на ракетку и очень натурально хромать, и таким трехногим подранком они ковыляют круг почета, продолжая во все горло распевать песню о злоключениях отважных красноармейцев.

Горн на обед застает их на середине лестницы в столовую.

Как ни старается Агата, проскользнуть мимо вожатых в свою комнату не получается. Валя и Галя отлавливают ее возле входа в корпус, причитают, хлопают крыльями, тащат сначала мыться. Еще раз мыться. А теперь мыться как следует! И голову тоже!

Отмытой до скрипа Агате заклеивают огромным пластырем коленку, пластырем поменьше – разодранный локоть, отбирают, невзирая на вопли, любимую желтую футболку и грязные шорты («Они всего немножко грязные! Их можно отряхнуть! – Агата, ты же де-во-чка! Ты должна быть опрятной! – Я вообще никому ничего не должна!»), крайне бесцеремонно залезают в чемодан, выуживают из глубин синий сарафан с ромашками, пахнущий домом и бабушкиным утюгом, заставляют переодеться.

И чтобы уже полностью сломить волю – причесывают. Заплетают две аккуратные короткие косички, закрепляют какими-то дурацкими заколочками, хотя Агата и отбивается, и кричит «насилие над ребенком!», и просит, чтобы кто-нибудь пристрелил ее и тем самым прекратил ее мучения.

Галя и Валя попеременно делают зверские рожи, улещивают, восхищаются необыкновенным цветом ее волос, а так же их необыкновенной густотой, уговаривают, сулят, угрожают, и в конце концов добиваются своего: на кровати в комнате «девочки, номер 2» сидит чистенькая хорошенькая пастушка в синем миленьком сарафанчике, чистых носках и нормальных девчачьих сандалиях. А не в этих ужасных кедах, на какой помойке ты их нашла. Полюбовались, удовлетворенно поцокали языками, сказали «вот видишь, теперь совсем другое дело» и велели идти на полдник.

Агата вернулась с полдника и стоит перед корпусом, пытаясь придумать себе хоть какое-то занятие. Как вообще девчонки живут в этих идиотских платьях и не кидаются под поезд от отчаяния? Ничего же в них делать нельзя, совсем ничего!

Вот, например, качели. Агата чемпион лагеря (в своей возрастной группе) по прыжкам с качелей. На дальность – когда надо очень точно поймать нужный угол и вылететь с сиденья по самой правильной траектории, и на высоту, когда ты просто поддаешься мощной силе, выталкивающей тебя в небо в тот момент, когда толстые железные прутья ударяются о верхнюю перекладину. Тут никакого особого умения не требуется, одна только храбрость, потому что летишь потом к земле с высоты примерно трех своих ростов и ударяешься довольно сильно. Но зато летишь. И сначала – вверх.

И как вы себе представляете этот процесс в платье? Качаться, как остальные девчонки, попарно, зажимая подол между ног? А лететь как? Чтобы все видели твои трусы, позорнее вообще ничего на свете не бывает?

Так что, качели мимо.

Горка тоже мимо, и лазилка, и все игры с мячом, а также невозможно залезть ни на какое дерево. Даже побежать толком нельзя, дурацкие сандалии совсем непригодны для бега. Что остается? Библиотека сегодня закрыта, выходной. Постояла посмотрела, как девчонки из седьмого отряда прыгают в «козлика». Тоска.

В довершение всех бед мимо проносятся мальчишки с мячом и не узнают ее! Агата рванула было за ними, окликнула, так они разглядывали ее, как будто у нее рога выросли. Потом Андрюха как-то неуверенно сказал: «Мак, ты прости, у тебя нога покалечена, тебе, наверное, лучше сегодня не играть». И умчались.

Агата чуть не плачет, потом решает, что ей наплевать на любые запреты вожатых, она пойдет в корпус и переоденется в нормальное: кажется, есть черные треники и какая-то футболка, сойдет. Она резко поворачивается в сторону дорожки и натыкается на необъятную женщину, несущую несколько необъятных тюков, из которых вываливаются какие-то разноцветные обрезки и обрывки.

Уффф, говорит женщина, отдуваясь совсем как всплывший из Марианской впадины кашалот и пытаясь перехватить расползающееся добро, уфф, детка, ты не поможешь мне все это дотащить? Ура, хоть какое-то дело нашлось, радуется Агата и с готовностью подхватывает часть мешков. Они идут в сторону «старого» клуба, болтая и хихикая, придерживая мягкие и пушистые облака подбородком, так что в носу щекотно и как-то особенно приятно.

Великанская женщина Лена оказывается мастером «мягкой игрушки». Агата ни разу здесь не была, когда в первый день на общем сборе объявляли список кружков, этот был обозначен «для девочек», что сразу сделало его непригодным для Агаты. Они сидели с Андрюхой-Коннорсом и Мишкой и презрительно морщили носы, когда старпёр Саша выкликал: «Бальные танцы! Бисероплетение! Макраме!», и показывали друг другу большие пальцы, когда пошло всякое авиамоделирование и стрельба из лука. Но записалась Агата только в библиотеку, для всего остального не хватало времени.

Агата входит вслед за Леной на широкую светлую веранду: много небольших столиков, по стенам развешаны игрушки, какие-то кружевные абажуры, неясного предназначения обручи с вплетенными перьями и яркими стекляшками. В углу стоят три огромных сундука, наполненных обрезками меха, кусками разноцветных тканей, в них активно копаются человек пять, и девочки, и, что удивительно, мальчики. С огромным изумлением Агата замечает за столиком у окна Мишку Левина, который – о чудо из чудес! – ничем не размахивает, не гомонит, а очень сосредоточенно, молча, шьет из коричневого меха пока непонятно кого.

– Садись, помощница, выбирай себе модель, я покажу, что дальше делать, – ласково говорит Лена, уже успевшая вывалить принесенные облака в сундуки. Агата отмечает, что с приходом мастера все как-то оживились, все машут ей, подзывают, хотят что-то показать, а Лена успевает и взглянуть, и по голове погладить, и что-то объяснить моментом. Агата смотрит во все глаза, ни разу в жизни ей не встречались добрые и веселые учителя. Особенно – учительницы. Учительнице полагается грозить, наказывать, отнимать, орать и «вон из класса!». Точно не целовать в макушку, как только что сделала Лена. Погладила и поцеловала. Вообще.

И совсем уж необыкновенно: девочка чуть старше Агаты приветливо улыбается ей, приглашает за свой стол, открывает большую папку с образцами и объясняет, что надо выбрать. Не кривит презрительно губы, не задвигает демонстративно стул «здесь занято!», не закрывает локтем свою работу, чтобы никто не подсмотрел! Чудеса!

Агата выбирает забавную рыжую белочку («Для сестры, ее тоже Белка зовут», – объясняет она новой знакомой, Оле), обводит и вырезает выкройку, находит в сундуке подходящий лоскут оранжевого меха и белую фланельку для грудки, начинает шить – все это в состоянии какого-то радостного изумления. Так бывает? Вместо надсадного ора – деловитое жужжание, иногда вполголоса смеются, все друг другу помогают, передают лекала, поднимают укатившуюся под соседний стол катушку, подсказывают, делятся дефицитными хорошими иголками. В одном углу, где совсем большие девочки, поют тихонько какую-то древнерусскую песню про пряху.