Теперь уже одна легкотня осталась: пересечь двор, войти в чистый и светлый подъезд башни, где живут «кооперативщики», быстро взбежать на второй этаж, перевести дух и позвонить в дверь ведьмы.

Тяжелая дверь обита драконьей кожей, по центру блестящими гранеными гвоздиками выложен магический знак. Дверь приоткрыта, Агата осторожно входит в увешанную всякими ведьмовскими побрякушками прихожую и останавливается: прямо на пороге большой комнаты сидит огромный кот (не черный, а разноцветный) и смотрит на нее не мигая. Обойти? Заговорить? Фиг знает, кот ли это вообще или кто-то из домочадцев ведьмы. На всякий случай Агата прислоняется спиной к двери и вежливо говорит: «Добрый день!». Кот перекладывает хвост справа налево и молчит. Но взгляд не отводит. Шуршит бисерный занавес и из дальней комнаты выходит тетя Ира. А, это ты, равнодушно говорит она. Проходи, открывай ноты, я сейчас подойду. На ведьме блестящее длинное платье-халат, оно не очень плотно запахнуто на груди, видна самая обычная, мятая белая ночнушка, такая же, как у Агатиной мамы. Эта ночнушка внезапно отменяет морок, напавший на Агату, паралич отступает, кот оказывается просто котом и с просительным мявом бежит за хозяйкой: мияяяса мнеу! Агата усмехается и уже совершенно свободно проходит в комнату, где стоит старинный инструмент с канделябрами и пунцовым бархатом за деревянной решеткой.

Бесконечно тянется время урока.

В комнате душно, пахнет ароматическими свечами, пудрой, от тети Иры – сразу духами и сигаретами. Агата раздражает ее в той же степени, что и она Агату. На очередной ошибке она захлопывает крышку пианино с такой силой, что Агата едва успевает выхватить руки. «Ты что, идиотка? – шипит ведьма Агате прямо в лицо. – Не можешь выучить э-ле-мен-тарный кусок? Что тут сложного, я не понимаю?!». Она спихивает Агату с вертящейся табуретки, садится сама и начинает играть: громко, уверенно, бегло. Под ее руками бедный Petrof гремит и содрогается. На верхней крышке слабо позвякивают цацки в хрустальной конфетнице.

Громоподобный пассаж заканчивается, брезгливо открывается тетрадка в зеленой клеенчатой обложке, желтый сложенный вчетверо рубль летит в конфетницу.

Поняла? Усвоила? Занимайся!

И Агата вновь оказывается на улице. Свобода! Можно дышать, даже петь, подпрыгивать на одной ножке. Вокруг только милые приветливые лица, давешний тролль – дядя Алик с шестого этажа – торопится с авоськой в магазин и дружелюбно кивает Агате. Бабульки у подъезда смотрят ласково, умница девочка, музыкой занимаешься, не то, что наши вертихвостки, молодец!

До вторника можно снова быть просто Агатой, 2А класс, третья парта в правом ряду.

– Мяч на игру!

Мишка Левин снова укрепился на шаткой верхней перекладине постоянно рушащейся загородки, победно оглядывает замерших болельщиков и торжественно провозглашает в большую еловую шишку.

– Подача Коннорса.

Андрюха-Коннорс выходит на линию подачи, слегка хмурится, сосредоточенно, как будто сквозь стену смотрит. Он замахивается и с резким кхеканьем подает. Подачи у него пушечные, Агата пока так не умеет: высоко-высоко подбрасывать над головой мяч свечой и доставать его в самой верхней точке, так, что кажется – рука оторвется и полетит вслед за мячом. Это умение так восхищает ее, что иногда она забывает тронуться с места, чтобы принять и отбить. Но сейчас Агата готова, она ждет, слегка пригнувшись, присев на напружиненных ногах, ракетку держит обеими руками строго перед собой. Его подачи надо брать в лоб, сильным прямым ударом справа, чтобы ему пришлось отбегать к задней кромке площадки. Тогда следующий удар можно будет подвесить прямо под сетку, он не успеет добежать. У Агаты есть шанс обойти его в этом последнем сете, на его подачах, они идут ноздря в ноздрю, по сетам счет равный.

– Макинрой берет мощную подачу Коннорса! – надрывается Мишка. – Зрители замерли в ожидании развязки!! Решается судьба Кубка Большого Шлема! Какая битва, какой накал!

Андрюха досадливо морщится: ему все эти Мишкины кривлянья просто отвратительны, он педант и очень не любит «как будто». С ним невозможно договориться насчет «понарошку», только «по правде». Сейчас он кривится, потому что это не настоящий Уимблдон (при том, что называться Коннорсом он очень даже согласился, еще бы, кто ж откажется!). А вот Мишка легко соглашается на любые придумки, и сам он тоже мастер перевоплощений. Смешной увалень, всегда в желтой майке, очки слетают, вечно он подшмыгивет и подхлюпывает носом, ходит, размахивая руками, как мельница. И начинает разговаривать с тобой еще за пять метров, как будто не может удержать слова, они его заливают. Мишка тоже рвется в игру, но обычно вылетает на первом же круге, максимум – втором, потому что вместо того, чтобы вцепиться и бороться, он болтает, скоморошничает, работает на публику, короче. Ну и пропускает всё, расстраивается минут на пять, потом принимается снова изображать «радио на танке». Агата относится с нему как к младшему брату с чудесностями, он родной и смешит ее до колик.

Некоторое время они качают мяч, никто не рискует атаковать. Хлесткие, звучные удары отдаются эхом в высоких елках вокруг, резкие выкрики Агаты и взвизги со стороны болельщиков давно распугали всех птиц, зрителей становится больше: приближается время обеда, народ тянется к зданию столовой, у высокой глухой стены которой и идет решающий бой.

Жах! Опять Агата отвлеклась и чуть было не проворонила мяч. Она делает сильный, резкий прыжок вправо, тянется, тянется, тянется, превращаясь в длинную сосиску и достает-таки желтый всклокоченный мяч самым краем ракетки, но не ободом, а струнами, мяч летит в стену, исполняющую роль сетки, а Агата грохается на асфальт и перекатывается, чтобы успеть вскочить до следующего удара.

Следующего удара не слышно: Агата отбила слишком слабо, мяч едва коснулся стенки и вяло упал рядом с ней. Андрюха, конечно же, даже рыпнуться не успел, сделал движение и сам остановился, понимая, что без шансов. От досады он резко взмахивает ракеткой, но даже помыслить нельзя, чтобы шваркнуть ею об асфальт, как это делают профи. Не дай бог что-то случится с драгоценной ракеткой, это же невосполнимая потеря! Те ракетки, что им выдает физрук, годятся только на дрова, как презрительно объясняет Мишка Левин, большой знаток отпадного и классного. У Агаты мамина ракетка, легкая, ухватистая, «женская»: всего одиннадцать с половиной унций, с отличным балансом и рукояткой, оплетенной тончайшей замшей цвета слоновой кости. Андрей играет шикарной «фирмой», из углепластика, которую ему привез отец из загранкомандировки. Какой там – жахнуть об асфальт, он с ней спит, скорее всего, в обнимку, другой у него не будет.

– Партия! Гейм! – беснуется на своей жердочке Левин и снова валится кулём, на этот раз, слава богу, не спиной, а вперед. – Со счетом 3:2 этот матч выигрывает Макинрой!!

Зрители – их уже человек двадцать собралось, свистят и аплодируют. Агата выходит к (воображаемому) центру площадки и протягивает ладонь для финального рукопожатия.

– У тебя кровь, – вдруг обеспокоенно говорит Коннорс. – Смотри, и на коленке тоже.

Агата смотрит на свой локоть, потом на коленку: ну да, разодрано все, локоть немного саднит и кровоточит, коленку она даже не чувствует, девочка вся дымится, лицо горит, по нему текут горячие дорожки пота, она слизывает капли вокруг губ и сдувает их с носа. Ее распирает радость победы, она легко отмахивается – а, фигня, не бери в голову, – рот сам собой разъезжается в довольной улыбке. Андрей тоже тяжело дышит, хотя с Агатой не сравнить. Он всегда, даже после самых тяжелых матчей, чистенький, выглаженный, хотя вот, пепельные волосы на лбу тоже прилипли и глаза как будто немного обведены коричневыми тенями. Игроки смотрят друг на друга, она счастливо, он тревожно.