– Вот так и дыши. Грудь наливается, как мне нравится. Да, мне очень нравится, крошка, и ты знаешь об этом, – выпалил он и раздвинул её ноги так, что ей от стыда хотелось провалиться сквозь землю. Это было видно по её смущённому лицу.

Ловким движением он сорвал с неё нижнее белье и положил себе в карман.

– Ну расслабься ты. Давай пошалим немного, ну самую малость. Ты такая аппетитная, – он уже не понимал, что говорит.

Пьяные глаза возбуждённого мужчины видели сейчас только одно. Крепко сжимаяягодицы молоденькой девушки, он жадно причмокивал, а его голова между её ножек то и дело поднималась и опускалась.

– Ты хоть и глупая, но вкусная, – рухнув на диван, сказал он. – Давай за работу, – дотянувшись, он шлёпнул ее по влажному животику, взял за волосы и потащил в свою сторону. Потом снова завалился обмякшим мешком на диван и расстегнул ширинку.

– Я хочу удовольствия. Детка, постарайся для любимого хозяина. Если зайдет Аннабель, сразу убирайся из комнаты, я все решу сам. Ну давай-давай, чего ты ждешь?

Что оставалось делать беззащитному созданию, оказавшемуся в лапах богатого дикаря. Да что там дикаря, настоящего чудовища. Всё, что он вытворял с девушками, здесь на моих глазах, я рассказывать не буду. Я устала. Устала носить эту боль в себе. С детских лет и до недавних пор я наблюдала эти жуткие сцены, в каждой из которой отчим себя проявлял, как зверь, которому было чуждо что-то человеческое. Мать знала о его оргиях, но даже не пыталась что-то исправить. Главное, что со временем Оле-Оле избавил её от необходимости принимать участие в его вакханалии. Наверное, за это она была ему очень благодарна.

Я часто слышала, как Маша плакала у себя в комнате. Но могла ли я что-то для неё сделать? Едва. Думаю, она ненавидела меня. Сложно представить, как всё, связанное с ним должно было быть ей ненавистным. Уйти она не могла. Отчим составлял контракт с персоналом так, что в случае ухода по собственному желанию, ему выплачивалась астрономическая сумма, если быть точнее, зарплата за год вперед работы в нашем доме. Для прислуги цифра поистине неподъемная, а для него самоутверждение за счет слабого и ощущение безграничного всемогущества и анархии. Как-то он сказал нам за столом, что всегда мечтал быть политиком. Перечисляя выдуманные воспалённым сознанием законы, которые бы он ввёл в стране, он становился красным, как варёный рак и очень нервным. Упаси Боже от Нерона или Коммода номер два, вдохновителя анархии современности. Говорил он сбиваясь. В уголках губ собиралась такая белая слизь, липко тянущаяся и ужасно мерзкая. Для меня он и был той самой слизью. Это не человек, не зверь, не создание, а именно слизь, которую хочешь обойти, а сделать это, живя под одной крышей, никак не получается. Он как родинка прирос к нам. Ко мне и к матери. История его появления в нашей жизни долгая, но обещаю, я расскажу вам.

Гуляя по деревушке, я не замечала ни подвыпивших мужчин, беззубо улыбающихся мне, ни безвкусно одетых женщин, которые даже не пытались скрыть своего интереса ко мне. Да, они разглядывали меня с ног до головы, и вслух обсуждали то, как я одета и какие у меня «кукольные сандалеты». Щёлкая семечки, они, в непреодолимом желании оглядеть меня в самых что ни на есть подробностях, крутились вокруг своей оси. Это выглядело смешно и нелепо, и конечно, для меня очень непривычно. Я видела это, но не замечала. Зачем? Зачем видеть плохое, когда вокруг так много хорошего.

– Петровна, выйди, если живая, – громко крикнула моя знакомая, остановившись у такого же покосившегося домика, каких здесь было несколько десятков.

– Аушки, – выглянув в окошко, ответила розовощёкая тётушка и стала ловко поправлять бретельки от бюстгальтера.

– Покарауль мою девочку, а я пока до стайки[2] прошвырнусь.

– Иди-иди. А ты, детонька, проходи, не бойся.

Петровна – так женщину называли в деревне, была женщиной приятной. В доме уютно пахло выпечкой. Зажиточная по меркам деревушки, она даже имела надомницу. Как я поняла, Петровна была знахаркой. К ней приходили люди со своими бедами. Кого-то она лечила, кому-то давала советы, а кому-то просто давала заговорённой водички и отпускала с миром. В благодарность, те приносили ей кто что мог: кто кур, кто яйца, кто фрукты, кто козу. А был и такой случай, когда в соседней деревне нужно было помочь роженице, дочери председателя, его машина сломалась, и отвезти дочь в больницу не было никакой возможности. Он приехал за Петровной на повозке. Тётушка помогла роженице разродиться. Дед староста был так счастлив, что подарил знахарке двух коров. Хозяйство Петровны разрасталось, но никакой выгоды она не искала.

– Хочешь холодца?

– Я н-н-е гол-голодна, спасибо.

Мне было интересно разглядывать висящие у печки чулки, набитые луком. Везде пахло сушёными травами. Запахи были свежими и даже бодрящими. Меня, прибывающую в состоянии вечной сонливости и слабости, что называется «пробило». Голова очистилась, и я даже перестала зевать. Хоть и делала я это всегда воспитанно, прикрывая рот ладошкой, но все же не дело зевать на людях… Разговаривать с человеком и пересиливать себя в желании послать всё куда подальше и уронить голову на подушку – моё естественное желание.

– Катька его с утра сварила. Вкусный холодец получился. Не хочешь как хочешь. На нет и суда нет. Но чайку-то мы с тобой попьём.

Поставив чайник на стол, она стала старательно разглаживать и без того прямую, накрахмаленную скатерть.

– Ну как? Вкусно? Ешь малинку. А здесь лимончик. Ешь-ешь. Вот дырявая моя голова. У меня же печенюшки есть, вчера Ася принесла. Я ей помогла с сыпью на лице, так она спозаранку стучится значит мне в окошко. Стоит довольная такая с пакетом. Ну я открыла окошко, взяла, что там было. А как открыла его так и ахнула. Самое дорогое печенье купила для меня. И спрашивается чего это она уж так. А вот благодарна. И воздастся ей за это. Боженька всегда милосерден к тем, кто умеет благодарить.

– Я не хо-хочу печенье. А вот ма-малиновое ва-варенье с удовольствием попробую.

– Так в чём дело. Наложи себе с горкой и кушай. Вот ложечка побольше, – она протянула мне серебряную ложечку. Должно быть, это тоже был чей-то подарок. В деревне люди умеют быть благодарными, это я успела понять сразу, как оказалась здесь.

– Тяжело тебе жилось, девуня? – вдруг спросила она.

Я вздрогнула от её вопроса. Резкий переход от малины с лимоном к моей жизни. Поворот так поворот, почти как на московских дорогах. Шучу. Просто смутилась я не на шутку. Обсуждать свою личную жизнь я ни с кем собиралась.

– Жи-жи-жилось, как жи-жилось, – когда я чувствовала себя неуютно, я начинала заикаться сильнее.

Хотя странное дело, мне не было неуютно в ёё доме, не было дискомфорта или отвращения. Вопрос мне не понравился, да. Но как здесь пахло травами, и какое вкусное малиновое варенье я ела. За это можно простить даже такое бесцеремонное вторжение в личное пространство…

– Усталость появляется, как гром средь ясного неба и постоянное напряжение, – она как не слышала меня.

В душе мне хотелось задать ей вопрос, но я боялась. Боялась не её. Ничего не бывает так страшно, как новое разочарование. И вдруг мне так сильно захотелось разочароваться, почувствовать эту боль, разрывающую на куски, что я только было открыла рот, чтоб задать вопрос, как она остановила меня.

– Нет, об этом не проси меня. Я не тот, кто избавит тебя от заикания. Здесь дело не в травах.

Только она договорила, как я уже стояла у дверей. Хотелось уйти, убежать, спрятаться ото всех. Главное, от себя. Но что это? На разочарование не похоже, на отчаяние тоже. Уж его то вкус я хорошо знаю. Не то. Не то…

– Девонька, ну что ты так шарахаешься? Прости меня, старую лоханку, коли обидела тебя, – она остановила меня на пороге и приобняла за плечо. – Пройдёт это у тебя. Пройдёт. Совсем скоро он появится в твоей жизни и наладится всё. Обожди немного.