– Души слепой веры есть даже среди нас… – выдержав довольно продолжительную паузу, заговорил мужчина вновь и невольно натолкнулся взглядом на неимоверно сгорбленную фигуру, возникшую у входа в церковь. Очередной гость. Приметив его, мужчина перевёл многозначительный взгляд на горбуна, – Энди…

Уродец подобострастно закивал и бросился к вновь прибывшей. То, что гостем оказалась женщина, а вернее старушка, я поняла почти сразу. По походке, по виду. Энди бережно приобнял за плечи закутанную в шерстяное пальто фигуру и повёл её к северной стороне внушительного помещения. Вскоре он вернулся на прежнее место. Спустя время я приметила старушку уже с каким-то серым мешочком в руках.

– Мир играет самыми разными красками, – говорил мужчина, возвышаясь над гостями, – и мы должны это понимать. Есть среди них грязные и невзрачные, но есть и светлые, указывающие дорогу…

Не поднимая закутанной в бледно-коричневый платок головы, старушка медленно семенила между рядами лавок и вкладывала каждому из собравшихся в ладонь – будь то манекен или живой человек – тонкую свечу янтарного цвета.

– …первые – самые пустые, самые ненужные, давно отыгравшие свою роль. Вредить им нет смысла, ибо рано или поздно они сотрутся сами. Напротив, их до последнего нужно беречь…

У старушки отсутствовало несколько пальцев на обеих руках, – я приметила это, когда она ощупывала спрятанными в рваные варежки ладонями очередного манекена. Видимо, старуха была ещё и абсолютно слепа.

– …ведь когда-то они смешались между собой, и тогда появились мы. Они дали нам жизнь… – полицейский потянул за замок; молния с приглушённым треском разошлась. Мужчина стянул форменную куртку с плеч и выпрямил руки по швам, – под курткой оказалась белоснежная рубашка. Разыгравшееся зрелище было столь фееричным и странным, что на мгновение я даже успела позабыть о том, насколько сильно замёрзла.

Но странности на этом не закончились. «Поющий» прежде граммофон вдруг зашипел и, несколько раз взорвался недовольным скрипом, затих. Старушка к этому времени успела выполнить свою нехитрую работу и беззвучно усесться за орган, и только тогда я осознала, что часть незаметной прежде рельефной груды в стене и была непосредственно самим инструментом. Покрытый толстым слоем пыли и едва видимый среди остального хлама, он всё это время прятался за горой обломков, образовавшейся после обвала внушительной части чердака.

Старушка отчего-то медлила. Наверное, годы просто брали своё, и в этом было что-то неимоверно грустное, пусть и естественное. Маленькая и жалкая, старушка стянула дрожащей рукой паутину с подставки для нот, вызволила из глубокого кармана пальто пожелтевшую от времени книжечку и закрепила её перед собой. Будто что-то видя, она долго склонялась над мятыми листочками, «муслякала» палец и листала, пока не набрела на нужную страницу.

Выходит всё же, что старушка была зрячей.

ДЕЙСТВИЕ 7

Улица Хей Бакке, церковь преподобного Трифона Печенгского (29 ноября 1984 год, 01:13).

Церковь наполнялась всё более праздничной атмосферой, но совсем не в том смысле, в котором обычные люди привыкли это выражение понимать. Так, светодиоды лениво перемигивались и освещали то один клочок помещения, то другой, а некоторые из присутствующих начинали танцевать. Некоторые подхватывали ближайший к себе манекен и, бережно прижимая его к себе, кружились под грозные ритмы органа в по-своему трогательном танце; другие же находили себе живого партнёра, ведь среди собравшихся были и женщины, и мужчины, и даже старики.

Странный полицейский больше не говорил. Он всё ещё стоял у пюпитра и, подобно мне, наблюдал за суматохой. Я видела, как Энди притащил откуда-то закопчённую буржуйку и развёл в ней огонь. Перебитая труба нещадно дымила, но к счастью, сквозняк, гулявший в основном над крышей, уносил прогорклые облачка на улицу. Стараясь не поднимать головы, я, тем не менее, так же замечала, как лавки заполняются всё новыми людьми, и не переставала удивляться той немногословной и жуткой сплочённости, что прослеживалась в каждых их движениях и взглядах.

Всё более усугубляющееся действо заставляло меня трепетать, и я с дрожью во всём теле осознавала, что каждый в этом зале, в отличие от меня, в полной мере понимал происходящее, знал о тех ужасах, что творились в кладовке, и принимал их как должное. Не смея отвечать на любопытствующие взгляды бродяг, я наблюдала за Энди. На фоне всех остальных он теперь казался мне каким-то по-своему знакомым и даже привычным… но при этом всё таким же пугающим.

Горбун был мне отвратителен. Прежде всего потому, что я замечала, с какими гримасами он отвечал на приветствия гостей, с каким подобострастием посматривал на полицейского, и как необъяснимая ненависть искажала его уродливое лицо, когда он поворачивался на парнишку, сидящему в некотором отдалении. Вообще, как оказалось, больше всего Энди уделял внимание той жалкой маленькой старушке. Он часто подходил к ней и, серьёзнея, что-то шептал, склонившись к самому уху.

– Алва – наш особенный гость, и моя давняя подруга, если так можно выразиться, – вдруг прозвучал отдающий металлом голос совсем рядом. Тяжёлая ладонь опустилась на плечо.

Я вздрогнула и обернулась, – воспользовавшись моим отстранённым состоянием, полицейский подошёл ко мне. К счастью, взгляд его был обращён на Энди, иначе, если бы мужчина ещё раз окатил им меня, то я бы наверняка свихнулась окончательно.

– Как и тридцать лет назад, Алва до сих пор приходит сюда каждый день, чтобы помолиться за души мёртвых и живых, – в своей характерной задумчивой манере промолвил полицейский. – И я позволяю ей соблюдать все её бесполезные обряды, даже когда зала полна людей. Энди покупает ей свечи, а она играет.

Я молча слушала, а мужчина продолжал беспечный монолог, будто был со мной уже много лет как знаком. Поначалу это меня пугало, но постепенно я даже начала невольно проникаться к полицейскому неким подобием симпатии. Он не пытался меня напугать, и одно это уже располагало к себе.

– Когда-то это место было полным верующих прихожан. Люди склонялись перед богом на колени и беззвучно молились. В такие моменты все чувствовали на себе его взор, его безграничную защиту. Когда я был ребёнком, мама часто приводила меня сюда и, даже толком ничего не понимая, я, как и все, заражался всеобщей атмосферой умиротворения и покоя. Довольно символично, что в своё время Советы приобщили церковь к имени Трифона – убийцы и разбойника, исконного грешника, ставшим вдруг впоследствии отшельником и святым. Ты знаешь его историю, Мария?

При обращении ко мне по имени я внутренне похолодела, но затем вспомнила о том, что мужчина – полицейский; наверняка он знал имя из сообщения диспетчера.

– Нет… – едва слышно ответила я.

Мужчина глубоко вздохнул и, наконец, отвернулся от Энди. Затем он опустился передо мной на корточки и, будто бы за что-то извиняясь, вкрадчиво произнёс:

– Слышащие называют меня Учителем, но, честно говоря, мне не по нраву это прозвище, – выцветшие зрачки обратились в сторону. – Я никого ничему не учу, а лишь показываю путь к истине…