Так, стоит копнуть глубже, сразу же становится понятно, что история городка крайне запутанна и многогранна. Во многих событиях зияют существенные пробелы, неясности, и связь между всеми ними едва прослеживается. Вообще, неизвестно, что конкретно сподвигло людей обосноваться именно здесь, в условиях постоянной борьбы, но меньше чем за сотню лет проплешина обросла свежими домишками, новыми людьми и превратилась в самый настоящий город – полноценную действующую коммуну, пусть и совсем небольшую.

Когда грянула Вторая мировая война, Скогвинд уже успел подутратить свой былой мальчишеский пыл, и пропасть бы ему раньше времени, если бы советские власти не задумали дать ему второе дыхание. Впервые климат послужил во благо города и его жителям. Дело в том, что советские учёные посчитали, что местные условия могли послужить прекрасным местом для осуществления неких своих проектов. Наверняка секретных, потому как лишь об одном из них я нашла хоть какое-то упоминание. Эксперимент «Красное дерево» – так он назывался. О целях того эксперимента мало что известно. Мне только удалось выяснить, что то была попытка Советов представить себе жизнь на Марсе, на реальном примере просчитать возможности освоения космоса и далёких планет. Вообще кажется странным, что о подобном думали в то непростое время; разве что проект был каким-то образом применим и в военных целях. Как бы то ни было, в пожелтевших от времени хрониках, да и с памяти старенькой хранительницы городского архива, сохранились воспоминания о том, что к 1955 году Скогвинд превратился в неимоверно прекрасный, наполненный жизнью и перспективами город. Исконных жителей ни в чём не притесняли и не ограничивали, приезжих почти не было, и усилия советских властей, принимаемые местными поначалу в штыки, в конце концов, всё же оценили по достоинству. Появились детские сады, школы, дома культуры и даже бассейны. Вертолётами с большой земли доставлялись самые разнообразные товары и еда, одежда, транспорт, материалы для строительства.

Но в не столь далёком 1961 году что-то вновь изменилось. Газетные выпуски того времени рассказывают о появлении всех тех многочисленных бед, которые я упоминала мной ранее.

Наверное, вы удивляетесь моей одержимостью прошлым города, хоть я и уличила себя в этом сама. Должна сказать, что дело тут не только в загадочных событиях. Точнее не в каждом из них. Прежде всего, меня интересовало одно происшествие, упомянутое в повседневных сводках лишь поверхностно, вскользь.

«В ночь с двадцать первого на двадцать второе ноября 1974 года в трёх километрах от северо-западного подъезда к городу произошла авария. Причина несчастного случая ещё не выявлена, но по некоторым источникам водитель не смог справится с управлением в связи с недостаточной видимостью в условиях усилившегося снегопада. Автомобиль марки ГАЗ 24 «Волга» занесло на крутом повороте, и он опрокинулся в крутой кювет, а затем ударился о дерево. Автомобиль нашли спустя четыре часа после случившегося. По предварительным данным, за рулём «Волги» находился 34-летний отец семейства Томас Нилсен Лангсет. По заключению фельдшера, оказавшего первую помощь пострадавшим, водитель скончался сразу после столкновения. Фрита Лангсет – жена водителя, и их семилетняя дочь – Мария, госпитализированы в городскую больницу и до сих пор находятся в тяжёлом состоянии…»

«Томас Лангсет…» – кричал броский заголовок тринадцатой страницы декабрьского выпуска. – «Первая из трёх ужасных смертей за последний месяц. Думаете, случайность?»

«Тора Карсен, 57-летняя жительница Скогвинда, жалуется на странные звуки, раздающиеся с восточной окраины Дел-Морке. Дело в том, что дом Торы располагается у самой черты города и «шепчущие, скрипящие звуки» не дают ей спать…» – будто бы между делом возвещали строки среди колонок с погодой и политикой.

К слову, вырезки эти и по сей день хранятся в моей комнате, в нижнем ящике комода, притулившегося у изголовья кровати. Буквы едва различимы за толстым слоем многолетней пыли, и наверняка через год-другой врезавшиеся в память строки скроются совсем. И никто их не найдёт, никто не вызволит на свет. Не я, и уж точно не Фрита. Не к чему ей видеть эти строки вновь. Хватило одного раза, чтобы понять, что все попытки разбудить мертвеца бесполезны. Кроме того, в вырезках я не нашла того, что искала. А больше ничего и нет. Город сплюнул эту пустую повседневную газетёнку, чтобы вскорости захлебнуться новой шокирующей новостью. И так день за днём, год за годом, без всякого подобия желания в чём-то разобраться. Все боялись, и всем же при этом было на всё глубоко наплевать, – я давно это поняла. По всей видимости, лишь я одна вижу краешек истинной сути всего, что творится вокруг.

Вообще, иногда мне кажется, что я особенная. Когда-то давным-давно один противный психиатр, странное имя которого я успешно забыла, всегда с этим соглашался, но я-то знаю, что это всё неправда. Неправда, – и всё же чувство исключительности, стойкое и регулярное, преследует меня всю мою жизнь.

Мне кажется, я ощущаю мир иначе; не как другие. Когда я пытаюсь рассказать о том, что думаю, что чувствую и вижу, люди понимающе кивают и бросаются ничего не значащими словами, а я замечаю в их взглядах полное безразличие. Одноклассники, прочие дети, взрослые, – все едины. Я – истинная дочь одиночества.

Ты спросишь, когда всё началось? Когда я отдалилась от самой себя?

Первым воспоминанием детства была та злополучная авария. Я помню, как сидела на заднем сиденье и прижимала к груди выцветшую плюшевую ворону. Её имя так же забылось, осталось там, в прохладном салоне с дешёвым запахом Океанской свежести и проникновенным баритоном Перри Комо. Знаешь, был один такой известный певец, отличающийся поистине завораживающим голосом. О, как же чудесно он пел. Молодой и красивый, мужчина с ленцой повторял имя Катерины. Однако насколько я помню, он меня тогда совсем не трогал. Скорее даже пугал. Дело в том, что я была там, за окном. Всё моё внимание занимали мельтешащие скопления тяжёлых елей и чернильных теснин между ними. Помню, как с детской непосредственностью я представляла себе, каково было бы оказаться в шуршащем лесу, за пределами мнимой безопасности салона. Не знаю, что на меня тогда нашло, но воображение разыгралось не на шутку; оно давило и усиливало страх, не позволяло оторвать от сменяющегося пейзажа испуганный взгляд. Там, за деревьями и плотной стеной снега, вихрями обрушивающегося откуда-то сверху, в тёмных проёмах и овражках как будто бы кто-то был. Этот кто-то был едва видим, скорее даже и вовсе невидим, и всё же я никак не могла отделаться от навязчивого наваждения, не могла унять дрожь в коленях и справиться с возрастающим ужасом, обрушивающимся на меня волнами мурашек.

Знание того, что лес хранит в себе что-то недоступное, страшное, – оно ведь ни на что не похоже. Это знание даёт понять человеку, что не всё в этом мире подчиняется законам, которые он якобы познал и проповедует с пеной у рта самому себе. Это знание даёт нам понять, что на самом-то деле мы, люди, всего лишь временное событие, случай, и есть силы, которые нам лучше никогда не тревожить, которые нам лучше никогда не видеть и не знать.

Мне показалось, или ты вновь недоверчиво качаешь головой? Ладно, Дневник, не буду лукавить, – эту догму я почерпнула из какой-то старой и совсем не доброй сказки, но тогда, в день трагедии, я познала её на себе. В это уж поверь.

Я помню, как ветер преследовал нас, с треском пригибал вековые деревья к земле и взметал сугробы. Когда отец притормаживал на поворотах, я начинала замечать, как нечто в лесу так же сбавляет темп, а затем в такт движениям автомобиля вновь его наращивает. И так раз за разом, пока окна напрочь не заволокло шуршащей белёсой пеленой. После пришёл мрак.