Энди заметил плотоядный интерес гостей, но взволновало его совсем не это, а нечто другое, заставившее охнуть и поспешно сбросить с меня все одеяла и пледы.

– Так-то луффе… – хихикнул он, и сразу же попытался принять серьёзное выражение лица.

Тепло, между тем, бесследно исчезло, а вместе с тем затерялись где-то и все мои остатки былой уверенности. Минутой слабости тут же воспользовались ледяные порывы. Пробравшись сквозь многочисленные прорехи в церквушке, они с явным злорадством встрепали мои волосы и пробрались под оставшуюся одежду.

Очень скоро мне стало холодно, но Энди как назло этого совсем не замечал. Горбун с головой ушёл в приготовления к грядущему торжеству, – скача из угла в угол, он расставлял столы и стулья у подступа к пюпитру и всё что-то раздражённо бормотал себе под нос. Мне бы окликнуть его, попросить отдать одеяла обратно… если бы не гости. Под их тяжёлыми взглядами было боязно не то что говорить, но и попросту шевелиться.

Когда же мгновения нерешительности всё же прошли, и я самостоятельно решилась потянуться к отброшенным одеялам, высокие входные двери внезапно распахнулись.

В церковь вошёл новый человек.

Его сопровождал какой-то сутулый парень, но я совсем не обратила на него внимания; и не удивительно – все многочисленные взгляды присутствующих были устремлены лишь на человека, стоящего в центре прохода. Тёмный силуэт скромно ступил внутрь и неторопливо зашагал к свету. Безликий подручный побрёл следом. Пока человек шёл, бродяги на лавках приветственно кивали ему головой; Энди вовсе заходился в каком-то настороженном экстазе и суетился. Ну а человек стянул с головы фуражку; аккуратно передав её случайному на вид бродяге, он стряхнул с тёмно-синей куртки снег.

Огоньки всё явственнее вырисовывали узкое бледное лицо и характерные одежды, и когда уже большая часть пути пришельца осталась за спиной, я поняла, что человек этот – полицейский, ночной патрульный, посланный, по всей видимости, Эитри по просьбе Фриты.

Моё закостеневшее тело само собой расслабленно откинулось на спинку. И меня совсем не смутила непринуждённость, с которой пришелец вошёл внутрь, будто к себе домой. Я даже выдавила из себя слабую улыбку, пусть и мимолётную. Упомянутая ранее наивность вновь впиталась в возбуждённый разум «целительной» дозой плацебо. Глаза наполнились предательской влагой, и я вспомнила все ужасы, свидетелем коих мне пришлось стать, вспомнила лицо в ящике. С одной стороны, я была рада хоть какой-то частице здравомыслящего мира, ворвавшегося в вихрь того безумия, в который меня угораздило угодить, но с другой… Я понимала, что Огоньку было не суждено меня дождаться, и осознание это было так горько…

Хотя…

После всего случившегося я впервые за всё время задумалась, а столь ли уж крепка была моя связь с таинственным другом, была ли так для меня важна. Да и вообще, существовала ли связь на самом деле… Он ведь всегда был так далеко, мой Огонёк…

Человек, между тем, уже дошагал до Энди, а его молодой спутник скромно уселся на край ближайшей к месту действия скамьи. К слову, то был вроде бы самый обыкновенный светловолосый юноша примерно моего возраста в пёстром чёрно-белом свитере и потёртых джинсах – в общем, ничем не примечательная личность – особенно на фоне собравшейся компании; поэтому я быстро позабыла о его существовании.

Зато уж образ полицейского врезался в память крепко и надолго с самых первых минут. Кажется, похожее впечатление он производил и на Энди. Так, при приближении незнакомца горбун тут же выпрямился и замер, будто провинившийся чем-то перед кем-то оловянный солдатик. Было заметно, как он сильно волнуется, и эта его нервозность полицейского явно печалила.

А вообще, пожалуй, стоит рассказать тебе, Дневничок, подробнее, каков был на вид этот человек. Так тебе будет проще его представить и, возможно, хотя бы отчасти понять. Что ж, прежде всего он был бледен и худ, но при этом крепко сложен и высок ростом. Внешне ему можно было дать лет пятьдесят, но опять же при всём при этом всем своим видом мужчина давал понять, что отличался крайней принципиальностью, и принципам этим он всегда неуклонно следовал. Те же, в свою очередь, поддерживали в нём стойкую уверенность в самом себе и, несомненно, в своей исключительной правоте.

Всё то время, которое я рассматривала мужчину, болезненное лицо с едва пробивающейся залысиной и ястребиными глазами не отрывалось от дрожащего уродца. Когда тот уже, казалось, готов был провалиться на месте, мужчина поморщился и быстро осмотрелся, а затем, не обращая более ни на кого внимания, быстро подошёл ко мне.

Я хотела что-то сказать, поведать о каморке и изувеченных зверушках, но как только пронзительный взгляд остановились на мне, я попросту потеряла дар речи. С минуту мужчина внимательно всматривался не столько в мои глаза, сколько в саму душу. Я буквально ощущала, как он перебирает все мысли, копошится в прошлом и выхватывает из памяти то, чего я не знала или же не помнила даже сама.

И в какой-то момент серый взгляд, наконец, смягчился. Кажется, полицейский остался доволен. Он оглянулся на Энди, замершего в одном положении, затем на меня, затем вновь на Энди, и вновь на меня.

Втянув узкими ноздрями прохладный воздух и, провожаемый моим растерянным взглядом, человек смиренно подошёл к пюпитру. С искренней бережливостью он подобрал небольшой вытянутый череп со свечой, будто родное дитя, задумчиво повертел его в руках, и лишь тогда окинул гостей спокойным полуприкрытым взором.

– Сегодня великий день, – заговорил он.

Голос странного полицейского оказался ничуть не менее запоминающимся, чем его внешность. Он был громогласным, но в то же время и сосредоточенным; сломанным, но и наполненным той мрачной уверенностью, которую я приметила ранее.

Мужчина вещал:

– Триста тридцать третий день високосного года. До следующего года тридцать три дня. День межпутья, так сказать, день наибольшего Прозрения. Немногие знают об истинном смысле этого времени. В эту ночь обычные люди поклоняются спящим богам, молят их о прощении и лёгкой жизни. Как мне кажется, их не стоит строго судить, – ведь они живут в блаженном невежестве. Но что касается нас… что ж, – мы должны следовать пути памяти и истинного звучания.

Вспыхнувшая было при появлении полицейского надежда обратилась в дымные разводы и сгинула во тьме. Она снова погасла, стала лишь горсткой горьких угольков, которые мне пришлось проглотить, несмотря на подступивший к горлу ком. Так, вихрь безумия оброс новыми слоями, набрал ещё большую силу, и я больше не могла ему сопротивляться.

Может, так же было когда-то и с бродягами?! Все они внимательно слушали полицейского, кивали и хмурились. В их грубых лицах я замечала поразительное понимание и принятие того, о чём разглагольствовал мужчина, и это меня откровенно пугало. Невольно вспомнились сюжеты старых ужастиков о тёмных сектах и культах, приносящих несчастных свидетелей их гнусных обрядов в жертву, а так же неправдоподобные, дурацкие, но в то же время и жуткие истории в старых газетах о странных людях, блуждающих по ночному городу, частых их сборищах в заброшенных зданиях и окрестностях. Кажется, у всего этого отребья было даже название…