Фотис внимательно оглядел пространство вокруг. Клиника была похожа на тюрьму. Вокруг крепкого здания – высокие железобетонные стены. Рядом, всякий час, за каждым шагом его следили мускулистые охранники и зоркие медсестры.

Вся прошедшая жизнь внезапно поблекла в его глазах, как намалёванная бесталанным мазилой декорация – после красочного карнавала. Страх душил его ночными кошмарами. Фотис утратил ценнейший дар, данный ему жизнью – беспечность. По утрам, просыпаясь на непривычно жёсткой постели от тревожного сердцебиения, он гнал и не мог отогнать чёрные мысли. Ворочался в постели, мучимый своим бессилием. Придумывал фантастические планы спасения и кровожадные планы мести.

Это была расплата за легкомыслие.

Впрочем, Фотис, несмотря ни на что, твёрдо верил в свою звезду. Надо было только зорко следить, чтобы воспользоваться любым удобным случаем! И этот случай, наконец, бывшему министру представился. В полдень, как обычно, подойдя к окну, Фотис лениво оглядел мокрый сад. То, что он увидел, оказалось неожиданным сюрпризом. Ему вдруг стало весело до жути.

«Наконец–то, мне повезло!» – подумал он с ликованием.

Но, ни в коем случае, нельзя было забывать о медсестре. Она, как всегда, шпионила за всеми. И Фотис на всякий случай тотчас же поднял взгляд к плачущему небу, притворяясь, что изучает состояние густых чёрных туч за окном. Изо всех сил пытаясь не глядеть на предмет, взволновавший его до глубины души. Ведь в саду, с восточной стороны, полускрытая пластмассовой листвой, возле низкого бетонного чуланчика была прислонена к стене лестница садовника.

– Вот оно, спасение…, – пробормотал бывший министр, пряча улыбку от всевидящего ока медицинской сестры.

Оставалось только ждать. Фотис уселся в холодное серое кресло и, закрыв глаза, принялся обдумывать детали плана побега. Беспокоило одно: не выдать бы своего радостного волнения случайной улыбкой. Только бы дождаться, сохраняя на лице унылую покорность! Ждать однако надо было долго. В три часа их, как обычно, выводили на прогулку в сад. Время, казалось, не двигалось. Агония сжигала бывшего министра.

Воистину, бессилие тождественно ожиданию смерти.

15

Адонис из Фэб был так удачлив! Голодным, изнурённым юношей переступил он когда–то заветный порог Института Искусственной Жизнедеятельности. Тело его едва прикрывал дырявый тулуп из искусственного барана. Нательное бельё, выглядывающее из дыр в тулупе, было изодрано. На ногах были изношенные лапти.

Голодное детство в феодальной деревушке, впрочем, сказалось на внешности, но не на мечтах молодого человека. А надо сказать, что Адонис из Фэб верил в свою звезду исследователя! И не напрасно!

В столицу он пришёл пешком, сбежав из темницы, в которую его посадили за то, что в ходе научного эксперимента он случайно сжёг барский сарайчик. Этот сарайчик ему когда–то предоставил его лендлорд. И в этом сарайчике в течение года Адонис с успехом разработал несколько сельскохозяйственных механизмов новой технологии, работающих на солнечной энергии.

Но однажды он увидел репортаж с профессором Диагором и с тех пор лишился покоя. Ему вдруг стала понятна цель его существования: он был рождён для великих открытий, для жизни, полной высокого смысла. Поняв это, Адонис стал потихоньку готовиться к побегу. И как–то воспользовался благоприятным случаем и бежал.

Взглянув на беднягу, пришедшего в декабре 3003 года после Великого Переселения просить у него работу, Диагор, помнится, только брезгливо сморщился. Вид, надо сказать, у юного героя нашего был ужасный! Но Адонис был настойчив.

– Профессор, я стану работать на вас и даром, – сказал он своё последнее слово и взгляд его был полон голодной решительностью.

Диагор посмотрел на него с любопытством. Ему приходилось видеть немало аферистов от науки, с хорошо подвешенным языком и ленивой головой. Но этот юноша, похоже, к ним не относился.

– Ну что ж, – решил, наконец, профессор, – я возьму вас на испытательный срок. Только постарайтесь не оплошать.

– Я не оплошаю, – твердо заявил Адонис, задорно блестя глазами.

И этим окончательно убедил Диагора в правильности только что принятого решения. С тех пор прошло несколько лет, за которые Адонис стал правой рукой профессора.

И вот, эти последние три года они работали над проблемой выживания клонов, продолжая исследования, которые не только в Хватляндии, но и на всей планете Зиг, никак не двигались к успешному завершению вот уже второе тысячелетие.

Увлечённые своей работой, профессор с учеником месяцами не вылезали из лаборатории. Но клоны продолжали гибнуть, иногда прожив месяц, иногда другой.

– Я долго думал над нашей проблемой, – как–то признался профессор своему ассистенту во время обеда.

Им, как раз, подали репейное рагу. Мимо, мягко ступая, скользили по блестящему пластику пола вымуштрованные официанты в коричневых коленкоровых фартуках до самого пола и в ужасающих белых плиссированных беретах, нахлобученных по самые брови.

Рядом бездумно жевали десятки горожан, еле слышно скребя по одноразовым тарелкам пластмассовыми ножами и вилками. Бубнили равнодушные голоса. Белые блестящие стены лениво поглощали лишние звуки. Всё здесь было размерено, определено и учтено. Всё, кроме того, что было неподвластно учёту.

Меж тем Адонис с удивлением глядел на учителя. От профессора бежали, вибрируя, беспокойные волны. Диагор отодвинул свою тарелку на середину стола, положил перед собой записную книжку, открыл документ, весь состоящий из математических формул и, тыкая пальцем в формулу фон Гнитона, принялся объяснять:

– Сегодня я, наконец, понял, почему столько лет мы не могли добиться положительного результата. Ответ таился в самом подходе к вопросу. И всё потому, что такого понятия, как самый важный вопрос в природе не существует. Главное в науке – это правильно ответить на все возникающие в процессе работы вопросы.

– Ответить? – удивился Адонис.

Учитель всегда удивлял его не своим талантом. Нет. Он удивлял молодого человека самим способом мышления.

– Истинно так, мой мальчик. С ответами ещё можно спорить, а вот с вопросами не получается никак. Все устаревшие ответы выветриваются со временем. Всё ненужное каждый раз превращается в прах. И остаются только вопросы, вечно питающие дух настоящего учёного.

Он подумал минуту и добавил:

– Открытие, как известно, всем обязано искусству постижения. И тут всё важно: умение наблюдать, запоминать свои наблюдения, анализировать и систематизировать знания, а также извлекать их из памяти в нужный момент. Все учёные, занимающиеся проблемой клонирования до меня, ставили вопрос так: почему клоны гибнут?

За закрытым окном, над бездной огней, будто по чёрным трассам, мчались блестящие роботы–скакуны. В тумане мутно зажигались рекламы. Дождь стучал по крышам, по серому тенту ресторана.

Рагу стыло на столе.

– Ну а я, после долгих размышлений, пошёл другим путём. Я спросил себя: какова информация, которую несёт в себе клон? И не является ли эта информация непосредственным результатом его гибели? И тогда ответ пришёл сам. Клоны гибнут от некого генеалогического дефекта, который в процессе клонирования, умножается во много раз, вместе с ростом клеток. Таким образом, ошибка растёт и множится, провоцируя смерть клона.

Адонис удивлённо изучал расчёты этого сверхчеловека. Ведь столько лет они сражались с этой проблемой вместе. Но решение, казавшееся сегодня таким простым, почему–то не пришло в голову Адонису.

– Да это же революция в области эволюции! – воскликнул молодой человек с восхищением.

– Да! То, что я сделал, выходит за рамки обыденного! – согласился мэтр.

И захлопнул записную книжку. Да так неловко, что опрокинул свою тарелку на пол. К ним тут же подбежал стильный официант и ловко затёр зелёные подтёки на невыносимо–белой поверхности пола.

Другой официант деловито оттирал несуществующие пятна с пиджака Диагора. Профессор только раздраженно отмахивался от назойливых рук. Его лицо, освещённое неверным светом настольного бра, казалось раскалённым. Покраснели его гладко выбритые щеки, воспалились глаза. Разгорячённый, взволнованный, он ждал, когда официант, наконец, удалится. Тогда Диагор заговорил снова.