…А сейчас, проходя мимо своей палатки со спящей невестой внутри, Август почти дословно вспомнил давнее признание профессора, странное и неожиданное для человека, имеющего все необходимые атрибуты состоявшегося ученого мужа:
– Знаешь, вот что занимательно, дружок, мне приходится частенько выслушивать истории от разных молодых и не очень, кстати, бывают и великовозрастные «Ромео»… значит, выслушивать монологи несчастных влюбленных. Веду такие душещипательные и в некотором роде душеспасительные беседы. Одни – устали очаровывать и разочаровываться, другие – не могут никак очаровать кого хотят. И мне легко принимать на себя груз их проблем, так как я сам никогда в сознательном возрасте не страдал любовной лихорадкой. Подростковые шалости не в счет. Как-то раз, получив лошадиную дозу противоядия от неразделенных чувств, я навсегда, видимо, покинул ряды женских воздыхателей, чему, признаться, очень рад. А вот женился как-то автоматически, словно по расписанию. Глупости до свадьбы были? Вроде бы да. В общем, миновала меня эта лукавая катавасия с «да нет, нет да», и все прошло как под наркозом – безболезненно. А сейчас думаю, раз так это безболезненно прошло, то стоило ли мне вообще жениться, стоило ли следовать общепринятым установкам? Точно сказано: то, что не вызывает боли ценится… ну или оценивается неправильно. Искаженно. Да… А были бы тогда монастыри в горах, как сейчас, – ушел бы в монахи. Наверное, поэтому и хожу в горы. Сублимация мечты о духовности. В горах все покрепче и почище. И очарование не проходит.
И моя благоверная и единственная, можно сказать, нашла меня в горах, вот в таких, как сейчас, походах. Вошла, видимо, в отношения с духом гор и околдовала меня. На это ей потребовалось, правда, лет пять. Познакомились мы с моей Наташенькой в первых походах и были долго друзьями-туристами. И я долгие годы был ни сном, ни духом, ни в ухо, ни в рыло, как говорится, об истинных причинах ее увлеченности туризмом. А он оказался довольно эффективным методом достижения ею сугубо практичной цели – заманить меня в… воронку. Знаешь, на Караби-яйле есть карстовые воронки? Такие перевернутые конусы до 1015 метров глубиной, с трещинами и провалами и даже пещерами на дне. Ага, видел. И даже ночевал в них? Ну вот. В один осенний поход ночевку туристической группы было решено провести прямо посреди лунного пейзажа яйлы, хотя опытные горцы там не рекомендуют оставаться на ночь. Уж больно место необычное. Но бывает всякое, особенно когда в группе много творческих или просто эмоциональных элементов: художников, музыкантов, просто женский контингент. А вода поблизости там есть только внизу плато – живописный источник Су-Ат. А поздней, но еще теплой осенью, как ты знаешь, там проходят атмосферные аттракционы. Внезапно, частенько среди ночи или под утро, ложится плотный туман – «обезьяна» – и люди попадают будто в молочный суп. Или как в коробку с ватой. Ощущение инопланетности. И тогда по Караби нельзя ходить: во время посещения вас «обезьяной» можно банально шагнуть в обрыв или свалиться в воронку. И в одной из таких конусообразных ям мы как-то и очутились с моей будущей женой. Искали утром всей группой одну пропавшую ночью истеричку, которая поругалась со своим кавалером и ушла в рискованную темноту яйлы, решив, видимо, за одну ночь сделать из своего второстепенного избранника первоочередного спасителя. Ее расчет оказался неверным, так как парень и не мечтал о карьере ночного героя на плоской сцене Караби-амфитеатра, более предпочитая амплуа выпивохи у костра с друзьями. Утром вся группа переполошилась и с воодушевлением принялась искать пропажу, весело крича и улюлюкая. Такие происшествия вносят в стандартный поход запоминающиеся на всю жизнь часы киношного триллера, которые потом обрастают фантастическими вставками и диалогами. Мы вдвоем с моей Наташкой бродили между воронками, пока не утомились от безрезультатных поисков. Спустились на дно очередной воронки, так как сверху нельзя было ничего увидеть. В густо-молочном тумане мы оказались внутри перевернутого каменного конуса, а на его остроугольном дне зияла среди высушенной лежалой травы четкой чернотой трещина узкой пещеры. Мы заглянули в нее, но в темноте трудно было что-то разглядеть. Я достал фонарик. Когда тонкий луч нашарил узкие белеющие предметы внизу, Наташка вдруг вскрикнула и шлепнулась на траву. Лицо ее побелело, губы дрожали. Я тут же суетливо принялся ее успокаивать и обнял за плечи. Она уткнулась мне в грудь и обхватила вокруг спины так крепко, что я сам перепугался неизвестно чего. Кажется, именно тогда я всем существом ощутил жуткую суть человеческого одиночества. Потом я объяснял ей торопливо, что яйла это всего лишь пастбище для овец крымских татар и кости внизу это всего лишь старые останки какой-нибудь козы или овечки. Наташа долго слушала молча, будучи в объятьях, потом вдруг взглянула прямо мне в глаза и серьезно подвела итог: «Я хочу за тебя замуж».
Так карстовая воронка стала началом нашего брака. В ней я нахожусь и теперь. И каждый, кто связывает себя брачными узами, поселяется на луноподобной Караби-яйле, плоском плато. И бродят пары в тумане по этому полю боя, рискуя свалиться если не в обрыв, то в воронку.
Август ясно помнил, как будто это было вчера, что профессор после долгой паузы внятно и сухо добавил:
– А сбежавшая девчушка пришла сама. Да… Уже под вечер, когда мы все напряженно молчали и каждый наверняка не завидовал моему жребию гонца печальной вести к ее родителям. Она пришла и потом до конца похода молчала, несколько блаженно улыбаясь. Знаешь, как будто познакомилась с тем, кого долго искала.
Доктор геолого-минералогических наук в свои тридцать был коммунистом и секретарем парторганизации института, а в свои шестьдесят – глубоко верующим православным христианином. В природе не часто, но встречаются подобного рода замещения. Август после долгих блужданий по лабиринтам переплавленной профессорской сущности остановился на том, что затравкой при ее кристаллизации послужила банальная соринка шаблонного размера и незамысловатой формы, каких, в общем-то, пруд пруди на пыльных путях природы. Однако эта оказалась преднамеренно придавленной сверху тяжелым, более тяжелым, чем следовало бы, грузом. Оттого и пришлось здорово надуться душе, чтобы, непрестанно трудясь, одинокая тусклая песчинка изловчилась вырасти и стать, постепенно замещаясь и преображаясь, профессором-мегалитом. Как со стороны – значительный рост.
Уже покидая общество своего учителя, Август вдруг вспомнил про странные звуки-крики, то ли разбудившие, то ли приснившиеся ему. Остановившись в нерешительности, он резко развернулся в пол-оборота и снова оторвал профессора от научных раздумий:
– Гордей Лукич… Вы не слышали сегодня утром… такой звук странный? Откуда-то с моря. То ли птица кричала так загадочно, то ли… люди гоготали, как птицы… не слыхали? Или мне это…
_– Птица? А… так это не птица, дружок. Это насекомое такое… – профессор говорил, не отрываясь от своих бумаг и не покидая мира своих научных формулировок, – точнее, машина, называемая в народе стрекозой. Да… значит, если еще термограммы и ренгеноструктурный… да-да, дорогой мой лежебока, это была стрекоза… по-научному называемая геликоптер. Смешное слово, правда? Да… но вот что любопытно… – он вдруг поднял свое ученое лицо и внимательно взглянул на Августа. Снял очки, отчего его глаза вдруг выглянули жутким минотавром из глубокой пещеры.
– …Ты знаешь, вертолет был белого цвета, то есть не военный. Это были не пограничники, а частники. Что, в общем-то, и странно. Да… и они два раза очень низко пролетели над нашей бухтой Любви. Звук был действительно похож на лопающиеся шарики. Вот так. Видимо, богатеи развлекаются… Ну ступай, а то мне нужно закончить к обеду.
Профессор Бектусов снова надел очки, принял человеческий облик и ушел в мир науки, для него более животрепещущий и не такой сиюминутный.
Август пошел по тропе к морю мимо разноцветных палаток лагеря, в которых слышалась утренняя какофония пробуждения: девочки шептались и тонко хихикали, обсуждая перипетии прошедшей ночи; мальчики неудовлетворенно бурчали осипшими от ночной прохлады и горячительных напитков голосами. Контрастно молчали немногочисленные семейные палатки. Там царила упорядоченная тишина отрепетированного годами совместного утра.
