Август устало вздохнул, посмотрел на притихшую, будто оглушенную взрывом Василису, и положил на ее мягкое колено свою руку. Василиса, не меняя выражение лица, буркнула:
– Продолжай. Не стесняйся, пророк, перед блудницей вавилонской. Хм. Новый Иезекииль.
– Я слышу в твоих комплиментах слабое эхо одного вопроса: как это ты за эти годы не спился, не умер, то есть не женился и не разлюбил? Да? Слушай, а как же тебе идет это прозвище: блудница вавилонская! Я ее себе такой и представлял: чертовски соблазнительная и дьявольски многоликая! Впрочем, все женщины немного блудницы, ведь так? И этот разгул страсти честнее, откровеннее и, кстати, просто веселее скрипящей чистоты домохозяки, каждый раз выключающей поздней ночью монитор компьютера с одним и тем же выражением: «Ох, блудница я, блудница!».
Последовал очередной жадный глоток пенного.
– А я? Что же я? А может, и пророк! Чем черт не шутит! Да, в пустыне, черт бы ее подрал, мрачной я влачился… как Исайя. Да… все эти девять лет после твоего кульбита с американским замужеством… Я в пустыне искал тебя! Стенал, как Иеремия, проклинал, как Исайя, но искал! Боролся за твое прозрение и подлиное счастье силою слова! Ты, бросив меня, одновременно, казалось, попросила и судьбу бросить мне вызов. За мной был выбор оружия. Я выбрал слово…
Стало сереть небо, и на его фоне пограничной белизной вечности еще ярче заблестели заснеженные хребты далеких гор.
– Сейчас познакомлю тебя с идеологией собственного сочинения. Видишь этот хребет на горизонте? На его чукотского двойника я пялился, не разгибаясь, два года. Там, на Крайнем Севере, и познакомился с золотом. В россыпном его виде. При его добыче и сейчас, как тысячи лет назад в мифической Колхиде, используют руно. Только вместо ворсинок шерсти шкуры барашка в деревянной колоде золото теперь ловят резиновые волоски на ковриках в металлическом шлюзе… Вода и галька с песком те же. И та же вокруг алчность человеческая. Только теперь она пугает в тысячу раз сильнее. К ней добавился рев дизельных насосов, вид упертых бульдозеров, и повсюду отравляющее зелье солярки и машинного масла в воде и грунте. Но больше всего удивляет природа! Она настолько креативна в сопротивлении человеческой агрессии, у нее столько изобретательности в запасе, что становится иногда страшно! Помню, как покореженный обрубок лиственницы в предсмертной своей агонии на свежей зимней колее героически вскакивает под мощными колесами «Урала» и пробивает дно салона пассажирского лайнера прямо под пассажирскими креслами. Видимо, по божьей милости минуту назад вставший со своего места промывальщик сначала белеет, потом неумело крестится и вслух посылает ко всем чертям «кляту» работу, и это мертвое дерево со всей тайгой, и почему-то весь Крайний Север сразу.
Также и медведи: выпрашивая «сгущенку», большими шерстяными игрушками забавно топчутся по рабочему полигону с рычащей техникой, а то медведица без предупреждения, молча, но стремительно «препарирует» пятерых дорожных рабочих, решивших поиграть с ее медвежатами. Тревожно было смотреть и на само золото. Но даже не из-за легендарного его блеска, а именно из-за его количества.
Когда мы на ЗПК выплавили первые триста килограммов драгоценного металла девятисотой пробы, я взял два десятикилограммовых золотых слитка в обе руки и почувствовал себя на минутку царем Мидасом: он до чего ни дотрагивался, все превращал в золото. Но я, как и он, не хотел умереть с голода, потому попросил у высших сил сделать печать всего лишь на одной золотой монетке. Знаешь, есть такая золотая монета английская – соверен? На ней отчеканены королевские профили. И мне тоже захотелось, чтобы на моем соверене был отчеканен профиль королевы и звали ее Василиса Прекрасная.
Свой клад мне посчастливилось найти в 1996 году. Я надеюсь, ты помнишь этот судьбоносный год? Да, семнадцатого апреля, в вагоне поезда № 26 Львов-Одесса плавно отъехала дверь купе, и орбиту одинокого астероида пересекла ослепляюще яркая комета. Солнечный свет освещал ее. Это была ты. Правда, холод льда я почувствовал несколько позже. После твоего отъезда в Америку. И еще, блеск этой кометы точно соответствовал цвету лицевой стороны моей золотой монеты. Еще во время учебы в «школе выживания» Одесского университета я осознал себя как двуликое создание. Обратная сторона была достаточно прорезана картинами приключений и знаками самоутверждения. А вот лицевая оставалась абсолютно гладкой, так как лик королевы мне еще не встречался. Потому золотая монета существовала, но назвать ее совереном было нельзя. И вот явился лик королевы! Да… Но я не успел его нанести на свой аверс, так как уникальный и единственный на свете золотой соверен был, как ты знаешь, украден предприимчивыми рабами Мамона. Они поклоняются этому своему древнему божеству богатства под религиозной вывеской самодельной заокеанской церкви. Рыщут по свету в поисках свежей красоты, невинной жертвы для доказательства бессмертия их культа. И тогда я подумал, что мне придется отлить другой соверен. Только он будет не из благородного металла, который брезгует связью с чем бы то ни было и награждает своим одиночеством тех из людей, к кому все-таки прилипает. Свой мир, свое королевство я решил создать с помощью общительных и общедоступных печатных букв на бумаге. Слово, не имея пробности золота, обладает и его блеском, и весом, и ценой. И еще, слово – признак начала, а золото – просто расплата в конце торга. Была, правда, одна загвоздка. Нужен был живой образец, модель для моего нового соверена. Я ничего лучше не придумал, чем снова выводить твой исчезнувший профиль в каждой букве. И, как видишь, все-таки сказочно обогатился.
Август замолк, а Liss плавно притормозила и выключила мотор. В окутанную дорожной пылью машину из жаркой степи резко ворвалась тишина. Их обоих она, вроде бы, изъяла на несколько минут из действительности. Когда пылевой занавес упал и стали снова видны четкие линии хребтов на горизонте, Liss посмотрела ласково Августу в глаза и вкрадчиво прошептала:
– Август, милый, ты, наверное, и не знаешь, насколько ты прав. Но если бы не это рабство, как бы мы тогда смогли оценить вот эту тишину и свободу. Я не знаю. Видимо, поэт знал это до нас: «…Ударил первым я тогда, так было надо!» Я первая ударила тебя больно. Прости. Но, видит бог, так было надо.
Август смотрел в лобовое стекло. Потом обернулся с улыбкой к возлюбленной и, положа на руль свою руку поверх ее, победно объявил:
– Васенька, нам нужно ехать только вперед. Так ведь?
Лицо Liss озарилось ответной улыбкой, она энергично завела двигатель, и они продолжили свой совместный путь по пыльной степной дороге. Через несколько минут Август прервал вполне комфортное молчание игривым предложением:
– Василиска, давай я включу радио? Нет, не FM, а свою волну. Ты помнишь, как тебе нравилось мое чтение рассказов старых сатириков? Ну вот, сдуем пыль, как говорится, со старых пластинок. Я сейчас расскажу одну эротическо-философскую историю. Нет, не скучную. Нет, говорю, не пошлую. Я когда-нибудь тебе в письмах скабрезнул хоть раз? Что это значит? Вот поживешь у нас чуть подольше и поймешь. Все-таки это же родина твоя… Мать твоя с Урала? Ну? Вот так. Ладно. Слушай. И самое главное – не перебивать и не убегать.
Я же созревал в Одессе, как ты знаешь, и потом в других городах-героях. Но это будет не одесский анекдот. Я расскажу тебе про философскую суть обнажения вообще. Чтобы тебе было не скучно, сразу скажу, там будут твои любимые пляжи с морским песочком.
В самом конце XX века ездил я как-то с двумя девицами в Крым отдыхать. После тебя я пребывал в состоянии озабоченного поиска невесты. Почему-то страсть как хотелось жениться. Хотя было мне всего ничего – едва за четвертак. Видимо, что-то генетическое играло и бродило внутри, как шампанское: отец мой женился в таком же возрасте. Итак, звались они… богема! Были родными сестрами и потомственными художницами, дочерьми известного в нашем городе скульптора. Так вот, они сразу по приезду в Малореченское устроили мне сюрприз! Мы сразу же пошли на пляж. Пляж был что надо, в твоем вкусе: безлюдный абсолютно, чистый до миража в глазах. Но, как говорят твои американцы, «but». Это «но» было настоящим «ню». Девки мои оказались нудистками! Они спокойно так стояли передо мной голышом, с великолепными… так, все, без детализации! Да, конечно… да, я знаю – ты можешь, можешь выпрыгнуть и из джипа. Итак, я… сразу пошел купаться, так как на пляж начали сползаться другие адепты культа Адама и Евы. Но, увы, некоторые из этих «жриц» жрали чебуреки на ходу, считая, видимо, что в раю можно все. В общем, тугие и спелые плоды этого райского сада можно было пересчитать по пальцам. И два из них лежали на моем полотенце. Трудно и смешно мне было находиться на пляже среди голых и сексуальных девиц, за одной из которых я еще к тому же и волочился. Не смотри на меня так. Сама, значит… а как же! Я заслужил это право домашнего инквизитора своими стигматами… Но сейчас не об этом. И это шутка. Ты скоро привыкнешь. Творчество такое ежеминутное: играть словами, фразами, судьбами. Последнее, кстати, по твоей части. Разминка перед настоящим выступлением. Каким? Сам еще не знаю. Но чувствую… и, Василиса, как бы ты мне крылышки или клыки не приклеивала, все же, по большому счету, я – обычный мужик. Просто ты сама из меня сделала гения ожидания. На минутку, как говорят в Одессе. Да. Но не нудиста. В общем, слушай. Просил же не перебивать!
