Уже через каких-то полчаса они сидели в баре телецентра. Наплевав на инструкции горластой помрежки, вышли из студии, отстранив от дел, авторитарно уволили режиссера, бросили на произвол судьбы шоу, послали к чертям ведущих со зрителями и теперь сидели и пили какую-то ядовито-зеленую гадость из высоких бокалов. Теперь Август понял: это она, Василиса, слепила из него эмпирика с императорскими амбициями, переучила отчаянного бродягу на разведчика недр в поэтических маршрутах, вдохнула рыцарство с пожелтевших страниц древних манускриптов, благословила на странствия в философских и научных течениях. Василиса была его самым главным учителем, упорным противником и прекрасной пленницей. Да, скорее всего, это она и есть его императрица, королева его соверена. Августа сзади будто бы коснулась невидимая рука, и ангельский голос уже не трубным зовом к битве, а переливчатым шепотом флейты пропел: «Закрой глаза, замкни уста, открой сердце, отдай душу, забудь боль, не трогай раны… так было надо… так было надо… чтобы стать настоящим эмпиратором, нужно не констатировать происходящее, а что-то с ним постоянно делать… делать… Открой глаза!».

Василиса сидела напротив Августа за стеклянным столиком в терракотового цвета маечке с тонкими бретельками. Золотые завитушки филигранью выбивались из слегка взъерошенной россыпи ее волос. Она ласково улыбалась и как-то сочувственно смотрела на Августа, который понимал, что в данную минуту только эпитет «блаженный» можно приложить к его имени. Ему так хотелось сразу одним предложением или одним жестом очертить суровые пределы своего острова, своей тюрьмы: этой зоны одиночества, на которой он пробыл без нее эти девять лет от звонка до звонка. Слова, как обычно, в такие важные минуты куда-то «тикают», прихватив на загривок, как подлый вор, мешок с красивыми эмоциями. И теперь они оставили Августа один на один с лопающимися, как воздушные шарики, мыслями в голове.

От обнаженных плеч и всей кожи Василисы как от русской печи пахло уральским здоровьем, и совсем не находилось в ее облике ни следа от американской модернизации. Она внимательно слушала комплименты и турбулентный вздор Августа, ласково бралась переставлять его пальцы на столе и иногда очень искренне смеялась, подзадоривая собеседника. Когда миновали первые десять минут их совместной жизни, Август оборвал свой монолог, чувствуя что-то новорожденное внутри Василисы. Он не ошибся: и через волшебное мгновение раздался удивительный звон – это его королева выронила золотой соверен вопроса:

– Август, а ты хочешь приехать ко мне в Америку?

Мадам Нет жила в другом доме, далеко от Августа. А может, она обитала даже в другом городе или стране. Потому Августу ничего не оставалось как без оглядки сказать:

– Да!

– Значит, так… причина всех твоих глупостей… – бородатый пророк лет сорока с пиратской косичкой и голым мускулистым торсом устало вздохнул. Облокотившись мощной рукой на подоконник широко распахнутого окна, он сидел в профиль к его свету и теперь прищурился одним глазом в него на уходящий летний день, – причина глупостей… хм, достойная тема, неправда ли? Впрочем, ты не одинок в этом мире. Вас много. Вернее, вы и есть этот мир. Так что в этом смысле – берем тебя за образец этого мира. Приятно? Если хочешь быть образцом этих… всех… эхе-хе… аж смешно! Какое себе название придумали – «Homo sapiens»! Человеки! А может, все-таки поскромнее нужно быть: «агрессивный отряд гоминидов». Пока фактически так. Как-то поспешили вы, не так ли? Насмешили меня. Я помню, как узнал всю историю этого «разумного» рода, в кавычках, конечно, то теперь все, что его касается, беру в кавычки. А потом так сразу и решил – все, не хочу! Не хочу я быть «гомо сапиенсом». А знаешь, если посмотреть с моей исполинской высоты, то невольно становится стыдно, как в детстве после кражи игрушек у детсадовского друга. Вот… стало быть… и решил я стать нечеловеком. Точнее придумать для себя другое название вот такого нового вида. Для себя и всех, кто захочет так же, как я… Вот так… значит… э… ну, пошли дальше…

Он помолчал, задумавшись. За окном шевелился темно-зеленый мешок раскидистой липы, прошитый голубым узором неба. Август лежал где-то в углу на земле и с совершенно немым удивлением таращился на это живописное полотно. «Мастерски выполнено», – автоматически отметило картинку сознание. Август имел отношение к живописи и точно знал, что это рука какого-то «чиквенчентонутого» итальянца: они обожали эти пророческие бороды с проседью колец и матовый свет мясистого тела. Вокруг этого полотна не было рамки. Но почему-то и за ним вообще ничего не было.

– Так, значит, запоминай или записывай! Так, еще раз: причина всех твоих глупостей, исходящих из общечеловеческого капитала заблуждений, лежит в…

Учительский диктант слышался почему-то отрывками, и многие слова были едва различимы.

– …посреди пространства, которое изначально ограничено самими исследователями, то есть самими людьми, и нужно…

Августу стала надоедать его лекция, но сама картина нравилась, и нравился игривый голос, и сам размытый образ мудреца, видимо, с лепным лбом и лукавыми глазами. Август хотел его попросить повернуться лицом, но почему-то его собственный голос, не очень приятный и глухой, вовсе не рождался внутри, и динамик исторического гостя беспрепятственно вещал истины у раскрытого окна в темнеющую вечернюю зелень уходящего лета. Вибрация звуков усилилась, и тембр стал незаметно набирать силу и колющую четкость.

– …сводится к поиску. Бросающие вызов темноте, идущие на поиск, заметь – свободный поиск – единственно способные приблизиться к познанию как таковому. Но страх и лень – противники познания – не дремлют и предлагают нечто попроще, побыстрее и покороче. А что коротко, то не имеет цены ни у времени, ни у пространства! Так? Там все бесконечно. Выбирай самое сложное, медленное и долгое и ты не ошибешься. Но выбирай тогда, когда ощутишь себя свободным от догматов предшественников. И знаешь что? Верь! Верь в свою звезду и свой счастливый случай! Даже если ты не родился для счастья в общепринятом понимании этого слова, все равно эта вера поможет тебе испытать счастье не общепринятое, а потому, возможно, и истинное. А раньше я, уже в молодости ставший классиком европейского просвещения, говорил, что смешно утверждать случайность в какой-либо гипотезе. Или потом так: «Случайность, или, что то же самое – свобода, видимо, не должна иметь место в какой-либо гипотезе, скептической или религиозной».

Не нравились мне когда-то ни волшебный случай, ни соблазнительная свобода! Вообще я ничего и знать про них не хотел! Я просто не знал, что с ними делать! Я боялся их, как неопытный юнец боится красивой раскованной женщины. Я был ужасом предопределенности. В общем, «свободу» я опустил в своих трактатах. Так и вошел в историю с опущенной свободой и распятым случаем.

Записал? Передашь тому, кому сочтешь нужным…

Здесь наступила пауза. И Августу казалось, что было тихо, как в пустыне, совсем до безжизненности, и потому этот момент запомнился очень четко. И снова:

– Ты будешь эмпириком! Значит, будет так: назвать его эмпирик-лаборант небес… Практикующий пророк! Хотя, ничего нового. Обычный экспериментатор. Только практикующий про рок людей! Практика важнее любой теории, ценнее ее. Опыт – это твое сокровище, бесценный клад. Эмпирический способ самый надежный! Можно не иметь никакой теории, так как при наличии опыта она тебе просто не нужна. Получается, что теория эта – такая ширма, за которой прячутся невежество, честолюбие, тщеславие. Простая глупость тоже в этой самодовольной компании. А мешают им эту ширму содрать два их тюремщика – лень и страх. Ну, еще и обстоятельства человеческие. Какие? Да… эти ограничения в развитии – время еще не пришло. Однако даже если отнять этот временной недостаток, то все равно можно сбиться с пути и застрять навсегда в теориях. Можно еще больше все запутать логикой и анализом, так как в их основе все те же непроверенные опытом теории. Так что пока так. Пусть они спешат, пусть не успевают подсчитывать количество ошибок за собой. Но есть некоторые из нас – самокопатели с опытом. И их мало… Пока.