Вася купаться не стал, спросил угрюмо:
– Мы успеем на танцы?
– Не знаю… «Плечом взрезая синь, безумствуя на воле»… – бежали узкими тропинками теперь вверх, сокращая «серпантину».
– Твои мудрёные «сократы» нас могут сбить с пути…
– Тогда станем все любителями клуба «железной логики». Куда показывает палка? – потешался Сергей.
– Бежим! – командовал Егор.
Ия осторожно коснулась пальцами локтевого сгиба у Серёжи, не спеши. Разве мало того, что я рядом? Звенели цикады....
– Выскочить бы от звона к звёздам! – прокричал Василий.
В одиннадцать часов танцы заканчивались. В бессмысленной и жуткой судороге суетились пары.
– Брат, давай через забор, – взял руководство Вася, сообразив, что Ия в походе с отроком своим только смута на душе.
– У меня неверные часы, сейчас половина. Вы подождёте? – спросил Сергей. – А хотите, можете идти…
Никольская смутилась, она тоже могла бы перелезть – тут просто. На днях все четверо сидели на заборе санатория и смотрели кино. Но там было темно.
– Мам, пошли отсюда!
– …Мы подождём у моря, – согласилась Ия. – Егор подремлет у меня на коленях.
– Ну, заяц, погоди! – пригрозил Василий. – Сам же хотел в поход!
– Брат, пошли отсюда! Молодому пора на отдых.
– Ты чуешь, брат, – покорно согласился Вася, оглядываясь на подсвеченный у моря сад в красных каннах и самшите, – ведь обезьяны были травоядными. А эти, видать, сырое мясо жрут!
Утомившись за день, они поднимались к своему «шатру». Ия просунула ладонь под локоть Сергея. Руки почти устали друг от друга, вдох и выдох. Вот и «шатёр».
Егор и Вася поспешили наверх. Сергей отстранил руку Никольской:
– Чур, не сердитесь на меня пожалуйста. Хотите знать, что сказал один известный поэта? «Бегство от проблем пола это ханжество».
– Это не проблема, – Никольская смутилась. – …Ты, Серёжа, ведь будущий конструктор тонких нанотехнологий?
– А что вас так интересует?! – насторожился он.
– …Как соединить тело, душу, судьбу, два разных века и разницу несоединимую? – Прохладой безмолвного «прости», лёгким бризом с моря, какими-то лекарствами повеяло от неё. – …Распался мир систем и правильных ответов. Где тот цемент, чтоб и дальше не рушить мир?
– Ищите. …Может мяты вам под подушку нарвать?
10.
Ия лежала тихо, прислушиваясь. Над полуостровом качался тихий шёпот-перезвон. Вдали пели собаки, гах-ах-аа… – не мешая сверчкам, давая складной разноголосице насекомых заполнить дыхательные паузы, хаг-ах-оо… обнажая в отличной проводимости самого крайнего звука целебный воздух степей и моря.
– …Помню, – спросонок буркнул Вася, – в прошлом году я спал в Ялте на клумбе, стало холодно, сорвал попону с «Москвича» и ей укрылся.
Ия вытащила из-под головы шерстяную кофту и укрыла Васю. Надо бы и ей заснуть. Но сон не шёл. «Молод тот, кто не жил», – сказал один из мудрецов. Оставались белые кофточки, неношеные туфли. Такого дня, чтобы их надеть, уже не будет. Где взять у мира нерастраченности? Вот и Серёжа почти старше Ии.
…Был у Никольской муж, физик по образованию, курил трубку, носил академическую бороду. В первые месяцы их жизни Анатолий сидел перед телевизором, чистил картошку, смотрел мультики и смеялся как ребёнок.
Потом неожиданно для Ии заупрямился на том, что «каталог по микросхемам ему дороже любой классики» и включал телевизор. «Зачем тебе эта чепуха?» – «Интересно наблюдать, это самое… за людской глупостью, примитивом и пошлой режиссурой», – отвечал Анатолий, попыхивая трубкой.
Иногда к ним в институт приглашали лектора. Молодая женщина, разложив богатейший веер высоких мнений, умела повернуть поиски великих умов наиболее острым углом к современности. «Пойдём!» – каждый раз приглашала мужа. Лекции оставались той горелкой, на которой разгоралась жарким пламенем внутренняя невысказанная жизнь Никольской. Если она не была связана лабораторным опытом, спускалась в зал. Вечером сбивчиво пыталась пересказать мужу, как оставить случайное необязательное счастье поэзии жизни, и строить жизнь сознательно в строгости праведника.
«Это самое… зачем мне тогда твоя классика?» – отмахивался Анатолий, приваривая очередной микроблок.
Анатолий был талантливым инженером, увлекался всевозможными железками, любил всё разбирать, собирать, но не бескорыстно. Попал в неприятную историю, подписался о невыезде, дело отдали в прокуратуру. Он долго напускал туману: «Это самое… да плыви она, железка ржавая!» «То-ля, успокойся, теперь уж ты не властен над ходом событий. Ходи на работу и жди, что о тебе решат». «Почему не властен? Это самое… разве я не мужчина?» – и трубку теперь изо рта не вынимал. Трубка, что соломина поверх течения, держась за которую он поплыл. Теперь остыть к нему Ия не имела права: «То-ля, буду носить тебе кроликов, бананы, – мука была так шутить. – Попроси, чтобы тебя поближе к дому посадили».
Оказалось пока не за левые дела. Случай был проще. У его отца остался от войны браунинг. Отец умер. Браунинг нашли у Анатолия на работе в письменном столе. За хранение незарегистрированного оружия полагался год условно.
Однако иметь судимость, считал Анатолий, любую, хоть какую, для порядочного человека, который пострадал за свою любовь к технике, – это позор. «Это самое… значит, если что, прибавят этот срок и новый». – «Что?! – недопоняла Ия. – Ты собираешься получать новый срок?» – «Лучше бы их вообще не было. Имею я, так сказать, право свободного человека заработать на своём таланте?»
Время тянулось непонятно долго.
«Когда же суд?» – спрашивала Ия. – «От суда отказался». – «Как?!» – «Ещё раз повторяю, разве я не мужчина постоять за себя? – и расчесал гребешком бороду. – Дело выбросили в мусорную корзину, это самое… Твой мужик цел и невредим», – он попытался притянуть её к себе. «Подожди, …каким образом?» – не верила Ия. – «Каким, каким?! Уровень сознания трёхлетнего ребёнка. Всё уладил – честь дороже, так сказать, и впредь буду умненьким». Она отстранилась от его рук: «На это, между прочим, тоже есть статья! Посолидней первой».
«Слушай сюда, таких дур баб поискать надо! Это самое… оторвать бы тебе голову, так сказать, а оставить кое-что посущественней. …Я тебе за неделю в два раза больше принесу». Она резко повернулась и всем средоточием невысказанных мук вожгла ему в лицо: «Больше ко мне не прикасайся!»
С этого момента, не прожив и трёх лет, они всё более отдалялись друг от друга. Раз в месяц клал ей на кухонный стол, как человек благородный, двадцать пять процентов: «Это самое… так сказать».
Устав от пренебрежения к себе, подыскал вариант женщины более терпимой и сам подал на развод.
Ия не могла заснуть. Бесполезные мысли терзали её… Вспомнила, как приоткрыла однажды дверь в кабинет Гагиной показать результат очередного опыта; на кресле у неё сидел подросток в позе провинившегося, закрыв лицо руками. Голова мальчика была в облаке кудрей таких же светлых, как и у Гагиной. Сквозь жиденькую водолазку просвечивали худые лопатки. Наталья Юрьевна стояла у двери, молча требуя от парнишки что-то исполнить. Мальчик не спешил. И резкая просьба: «Никольская, закройте дверь с той стороны!»
По институту стали ходить слухи. Но из-за этой случайно приоткрывшейся тайны Никольская стала испытывать со стороны Гагиной желание не заметить её научный поиск, оставить реактивы для других, не помочь с дополнительным штатом лаборантов.
Через неделю опять на работу. «Как отдохнули?» – спросит Наталья Юрьевна. «Прекрасно», – ответит Никольская. – Не каждому положен отдых в пансионате с излишками удобств. …Увы, вышколенную, хорошо одетую даму выбирают в президиум; Гагина заботится о согражданах, об их научной работе, – на трибуне такой женщине всё можно простить. …На весы кладётся вклад Гагиной в дело преуспеяния… – слипшаяся мысль Ии стала в тупик, – «пре-ус-певания общества, сулящего жизнь в глубинах космоса». А на земле? …На этой чаше весов судьба заморыша, ещё не выросшего человеком… Какой он всё-таки жалкий, растоптанный, – подумала Ия.
