Ия Петровна Никольская писала диссертацию уже третий год. Эта угасавшая бенгальским огнём надежда, постоянное купание в огне и в проруби истерзало её окончательно. Не давало покоя жаркое предчувствие, что вот-вот выхватит из слепоты чутко осязаемый верный ответ. Но след нечаянно пропадал, как разбитая во сне пробирка.

Казалось, не по своей воле попала в капкан иной системы отсчёта времени и ценностей. Если же преследовать цель, работа и цель могут разойтись путями. Доказать это никому невозможно, поэтому не спеши… И упорный поиск начинал вдруг бить, как водяной напор, в самом неожиданном месте.

Мать в учёные притязания дочери уже не верила. Отец – инженер, мать – врач. Ия выросла в советской семье, без православных премудростей, где в небрежении друг к другу, в постоянной и тихой обиде изматывалась и увядала душа. Ия задыхалась аллергическим насморком, от этого недомогания была бестолкова и рассеянна.

Исчерпав себя в нравоучениях, отец пытался Ию ещё в школе «поучить» подтяжками. После школьных лет у Ии появился едва заметный горестно-ироничный уголок рта.

В институте Никольская училась с радостью, не веря тому, как ей всё легко даётся, будто здесь было не продолжение школы, а нечто противоположное.

После диплома осталась в аспирантуре. Нередко вопрошала себя, разумны ли её притязания на фундаментальную тему? В их НИИ старший научный сотрудник, претендуя на доктора наук, посыпал листья порошком ДДТ от клопов и смотрел активность одного и того же фермента.

Ия работала на уровне молекулярной биологии. Дойдя до определённой точки, фундаментальные исследования распадались на несколько дорог. Какую выбрать?

Существуют две системы в растениях, регулирующие их функции, одна гормональная, другая – фитохрома, которая реагирует на свет. В животном мире при подобном исследовании обнаружили нарушение связанное с образованием саркомы… А здесь? – и вздохнула.

Нужен штат, которым младший научный сотрудник располагать не могла. Нужен хотя бы исправный коллектор, хороший электрофорез. В её глазах тяготилась безнадёжность, язык проваливался в гортань, чтобы просить. Завладеть аппаратурой имеют основания более авторитетные сотрудники. И жила надеждой, что затруднения временные. Здесь её и прозвали однажды, переименовав из Ии в Надежду Микроскоповну.

Никольская предвидела свой потолок. Но этот предел так заманчив. Упереться в границы познания и закричать от радости, осознав макушкой второе рождение.

Ночью один и тот же сон посещал Никольскую, – бесконечное поле снега, серое небо. Снег вдали начинает двигаться, искриться фиалковым цветом, и столбики зелёной травы, что посеяла для опыта в чашку Петри, возникают теперь на снегу…

Некий холодный интерес к Никольской проявляла Наталья Юрьевна Гагина. Будучи в звании доцента, консультировала тему Никольской. Она была настолько серьёзной, что её решительного мнения побаивались многие. Однако Ия Петровна не раз убеждалась, что Гагина в её проблеме разбирается плохо.

Одевалась Гагина весьма элегантно. Но примечательны в ней не перстни, броши, прочий драгоценный металл, а голова, убранная плотным облаком русо-пепельных волос. Взоры двух коллег Никольской и Гагиной нередко сталкивались после крайне неприятного случая, о котором Гагина пыталась делать вид, что забыла. Никольской тоже вспоминать не хотелось… Решила перебить эту муку немых противоречий, и уехала с сыном на море к двум немощным старикам.

3.

Шёл десятый час вечера, но было пока светло. Ия склонилась в лоджии над своей работой, взяв в дорогу несколько научных журналов. В дверях раздался звонок. Жулька залился радостным лаем. Открыла Антонина. За ней нередко приходили в ночь звать на работу. Она быстро надевала форму и уходила до утра. Но сейчас мужской голос грубовато потребовал:

– Сойди вниз.

Антонина смешалась.

– Из-за этой ведьмы не можешь?! – сказал так, чтоб расслышали в дальних комнатах!

– Я сейчас… – Антонина ринулась к себе, надела платье и вышла, шумно хлопнув входной дверью, будто шла в ночную смену. Знала, что она под особым прицелом матери. Жулька опять залаял. Взяла деньги и проводила Виктора до угла. Он, вспомнив, вынул плитку шоколада, положил на парапет и ускорил шаги.

– Галюся, кто приходил? – окликнул её из комнаты Никанор Карпович, не получив ответа.

Галина Владимировна сидела у стола, чиркая пустой зажигалкой. Одинокое раздумье старой женщины, заставило Ию сесть рядом. Быть свидетелем монолога о «не такой» дочери, как её Антонина, Никольская не хотела. Галина Владимировна начала сама:

– Когда Серёжа был маленьким, всё говорил: «Бабушка, пойдём с тобой гулять». Куда же мы пойдём? «Пойдём по переулкам». – Сначала с ним в одну подворотню заглянем, потом в другую, зайдём на пустырь, где одни перекати-поле гуляют, и к морю выйдем. Посидим на камнях. Серёжка всё расспрашивал о камнях, о пиратах… – говорила это Галина Владимировна так, будто плыла под толщей воды, выныривала, чтобы оглядеться, и плыла дальше…

– А однажды Серёжа уже в девятом классе приходит из школы и говорит: «Бабушка, я девочку ударил!» – «Как же ты ударил?» – «Вадик всполошился: «Ребята, у меня книга пропала!» Все сказали, что не видели, я тоже не брал. Тогда Ленка достаёт у меня из парты и говорит: «Вадим, вот где твоя книга!» Когда все ушли, Ленка призналась, что это она подложила. Я и ударил её! Ба, наверное, не стоило?»… – «За подлость, Серёжа, бьют». – Галина Владимировна вздохнула:

– Когда я была здоровей, праздники помогала им устроить. Сюда полкласса приходило. Девчонки за Серёжкой до сих пор бегают, а он подружками их называет, и ко всем пока одинаков. Уехал в другой город, выдержал конкурс. Через год институт вычислительной техники кончает. Сюда, конечно, не вернётся. Хочет в большой мир. Да и сейчас их с Васей домой не заманишь, готовы спать на скалах, грызть камни, круглые сутки нырять в море.

– Это… – тема была деликатная, и голова её слегка заходила из стороны в сторону. – Антонина за подлость всё прощала Виктору. Но дети в адрес отца не слышали ни одного плохого слова. Однако Серёжа туда не ходит, – за него я спокойна. Вася, – тот бывает! – и стукнула легонько спичечным коробком по столу. Серёжа ведь жил у нас, а Вася с ними… Как-то Вася гулял с отцом по набережной: «Папа, купи булочку». – «У меня нет денег» – купил себе вина»… – Она загасила сигарету, отгоняя дым. – «…Я никогда не стала бы мужа выслеживать». – «Не выслеживать, а понять…» – «Антонина, что ж тут понимать?!»

Проводив Виктора, Антонина села на тахту и обнаружила, что давно не плакала. Зачем-то вспомнила, как развешивала ещё недавно детское бельё, и через арку узорчатых, запертых всегда ворот, увидела Виктора. Хотела протянуть сквозь решётку руку, но он прошёл мимо. …На другой день стояла и ждала перехода, – хотела броситься под машину. Водитель затормозил, погрозив ей пальцем…

Антонина решительно встала, надела халат, вышла на кухню. Налила молоко в запотевший стакан, взяла хлеб и, присев к ним, задумчиво смотрела на молоко. «Пока оно не скиснет», – подумала Ия.

– Почему у вас, Антонина, два обручальных кольца – на левой руке и на правой? – спросила Ия.

– Как же вы пишете диссертацию, а таких простых вещей не знаете? – и усмехнулась. Она была сейчас роскошная, в ночном халате, чёрные волосы в соблазнительном беспокойстве легли на влажный лоб. – На левой руке – разведена, – прощая Никольской незнание, – а другое модно. Мне подарили. С внутренней стороны оно разомкнуто, – доверчиво протянула руку и запала в Ию тягуче тоскливым взглядом.

Галина Владимировна ушла, унеся свой тихий протест в дальнюю комнату.

– Он красивый такой, видный… Шофер. Голубые глаза… Я ему сразу сказала: «Будешь с женой ссориться, – ко мне лучше не приходи!» – Голова её, как и у матери, заходила зигзагами, делая бодливое движение вниз. – …Скажите Ия, если будем принципиальны слишком, что мы обретём в жизни? – в шерстистых дрогнувших бровях, в медлительном, исподлобья взгляде крупной сильной женщины появилась растерянность девочки. – Помедлив, добавила. – Я понимаю вас отлично. – Помолчали обе. – …Но однажды мне пришлось увидеть такую правду, которая дороже жизни!