По Гурзуфу текли шелковичные реки. Там был «на шару» миндаль, маслины, грецкие орехи.
– Где вы орехи брали? – спросила белая пара недавно прибывших сюда людей.
– А вот, пожалуйста! – Сергей щедро развёл рукой, как покоритель Крыма.
– Можно рвать? – опешили те.
– Разумеется! – Отойдя, все четверо оглянулись, как молодая пара с воодушевлением принялась трепать доверчивое дерево.
– Мы передали им свою «шару»! – обрадовался Вася.
Местным жителям нравилось, что обрывали их деревья, которые росли из крыш, разваливая сарайчики. Собаки в садах сидели на деревянных подставках и не тявкали. Гурзуф был похож на коммунальную квартиру. Через дорогу можно дотянуться из одного окна, до графина с водой в окне напротив и утолить жажду.
Но более всего приморский город походил на музыкальную шкатулку: каждый час выдвигался свой ящик, и происходило действо. На крыше, служившей балконом, играли в карты, внизу стирали, на крыльце варили варенье из шелковицы. Открывались двери с медными ручками, закрывали окна. Стараясь не поцарапать стены, полз наверх «Москвич». Из переулка по ступеням выходили нарядные люди. Пожилая пара сидела на красной трубочке ограды в центре площади, чинно ужинала молоком из пакетов. И никто никого не видел. Со дна шкатулки рвался тонкий свист – в голубом мигании наплывал из окон взволнованный голос теледиктора.
Только дворник с золотыми дужками очков на переносице, в тельняшке-безрукавке был в натуральную величину. С важностью профессора, который вынужден отвлечься от серьёзных дел, успешно накалывая на остриё палки бумажный мусор.
Устав от солнца, Ия легла на тёплый парапет и положила осторожно голову на колени Васе. На улицах зажёгся свет. «Ой, фонаря надо мной теперь не надо бы…».
Где-то заиграла музыка. Братья насторожились, как боевые кони. Четыре уха, пятое внутри – Васино – ловили звуки музыки, способной или бездарной к прихоти экспромта. Но последний катер на Фрунзенское, где была их палатка, отходил в девять вечера. Остаться на танцы не получалось.
Из ватно-чёрного небытия, где небо покачивалось в море, дуновеньем с губ приближался катер, обнаружив светом воду, как узнают улыбкой старого знакомого. Обшивка его ещё не остыла от жаркого дня. Грузно перекатывалась под ним вода горячей медью. Люди двинулись по трапу…
– Серёжа, расскажи мне, знаешь про какое животное, про Мурлупку.
– По раскалённой лаве… – начал Серёжа загробным басом, глядя на огненную воду – плыла Мурлупка со своими мурлуптятами.
– А Ерундук где был?
– Плыл за ними. Но Ерундук не был так огнеупорен, как наш брат Вася, и испёкся на лаве.
Все начали захлёбываться смехом. Ия отвернулась. Но смех Серёжи был так заразителен, что пришлось и ей рассмеяться.
Катер огибал Аю-даг. Тьма за бортом обжигала брызгами. Квартет пожилых людей затянул «Подмосковные вечера». Серёжа с Васей заявили, что так может спеть любой пошляк. Надо петь так, чтоб была Великая импровизация! – и запели своё на английском языке с украинским акцентом.
На другой день пытались поесть «на шару» в кафе – не получилось. Обливались душем «шарко» с подогретой морской водой. Спали на голубых топчанах правительственных санаториев. Серёжа продолжал учить Никольскую: «Надо смотреть в глаза и прямо идти туда, куда направились!»
Ия выходила с моря на закрытый пляж. Пожилая матрона спросила:
– Девочка, это ваши вещи? – она была ничуть не старше Никольской.
Ия соображала, какое лицо должна при этом сделать, чтобы жену важного министра немного припугнуть.
– Убери! Это мой топчан.
– Простите, сейчас уберу – продолжая стоять перед ней в удивлении, потому свободных топчанов было вокруг полно.
– Позвольте! – вмешался Сергей. – А-ту её! – говорил его взгляд, предлагая Никольской учиться отвоёвывать достойное место да ещё под солнцем. Ия прижала пальцами рот, – молчи! Сейчас Серёжа начнёт требовать, чтобы дама предъявила ему санаторную книжку.
Но озорная наглость у Серёжи получалась безобидной. Южного солнца на всех хватало. Ия собрала вещи, Серёжа надел битловку, сшитую по последней моде из мешка для муки, перекинул через плечо красную лямку-шнурочек, на котором болтались привязанные к ней порты, и пошли через горы на «дикий пляж», где начинал краснеть шиповник.
– Что такое «шара»? – спросила всё же Ия.
– А разве вам плохо живётся «на шару»? У нас в общежитии разработана широкая теория, как бороться с теми, кто вредит обществу. «Шара» имеет радиус действия.
– Протяжённость влияния «шары» не ограничена?
– Нет, конечно… Для себя, моим друзьям, добрым людям! – Серёжа продолжал беспечно хлопать по холму вьетнамками. – Есть потенциальные «шаровики». Они излучают радиоволны и могут захватывать большие территории. С «шарой» прожить гораздо легче. Чувствуешь себя без комплексов и вполне свободным.
– А если это излучение убивает, а не ищет связь?
Озадаченный Сергей поспешил за созревшим шиповником и уколол палец. Значит …стараясь услужить Ие, он всё время «крыл не в масть»? Брёл теперь с унылым видом, отсасывая кровь, и изучал долгую и скучную дорогу.
Замыкающим шёл Вася наблюдая, как Ия, вработавшись в ходьбу по горам Киммерии, оставляла следки на песке, на траве примятой…
– Следы могут оставаться даже на камнях… – задумался о чудесах Сергей.
– У нас от УПК практика была в столовой, – ожил Вася, – так они сами учили, как порции недовешивать. …На фабрике, там вообще хохма -колбасу к ногам бинтами привязывали, чтобы миновать проходную. …А вы робеете лишнюю порцию не оплатить!
– Я вам вот что скажу… – Серёжа терялся, как теперь называть Ию. На южном солнце она походила на сверстницу. – Знаете, отчего вы такой невесёлый человек? Вас мучают собственные добродетели. Окружили себя частоколом правил, сели на коня доходягу, а куда ехать – не знаете. Жизнь эти правила разбивает тут же.
Пришли на «дикий пляж». Серёжа упал рядом с братом на песок, подгребая под себя горячее золото:
– Насекомых, птиц, рыб понимать проще, чем друг друга.
– Вася, мы когда-то пытались защитить с тобой вымирающий вид растений. А есть ведь ещё вымирающий вид людей. Реликтовый вид понятий и чувств. Вдруг эти выродки окажутся жизнеспособней и долговечней нас с тобой – взглянув серьёзно на Ию. – И корневая система у них ветвистей, – ну там история, религия, всё прочее. …Я пошёл купаться.
– Брат, смотри, что я нашёл! – Вася вынул из воды какую-то железку.
У него в Красном уголке был музей. Комнату ребятам отдал домком для кружка игры на гитаре. С кружком не получилось. Вася развесил по стенам афиши, на них трубы, краны, проволоку. Разложил гильзы, простреленную каску. Нашёл место и металлическим шарам от старых кроватей. Дворовая общественность смотрела на это кое-как, – у ребят появилось дело.
– …Любуйся, Афродита!
– Брось дурить! – Сергей забросил Васину железку подальше в горы.
После купания отправились в кафе. Егор съедал свою порцию, сгребал порцию Ии, сладкое тоже забирал себе. Сейчас появилось только одно пирожное. Серёжа так посмотрел на Егора, что подросток понял, лучший кусок теперь маме. В тарелку к ней заглядывать перестал.
…Четверо туристов бежали по «сократам» – путь, который сокращён и краток. Летели к мерцающему морю, огибая Аю-Даг. Гора Медведь оказалась бобром, заползавшим в воду; плоский хвост его порос редким лесом и слегка шевелился. Крохотная девочка выскочила из-за поворота, споткнулась в колени Никольской, так и стояла ошеломлённая.
– У меня дочь появилась – пошутила Ия. – В Артеке, как в аптеке, пахло южными растениями. – Егор, показывай, где твой корпус.
Лагерь был пуст – вчера окончилась последняя смена. Пересчитав весь попадавшийся под ноги каскад ступенек, сбросили на гальку одежду и кинулись в вечерние волны. Полноводно-тихий вал большой воды насыщал покоем, дав ногам и телу желанный отдых.
Ия вышла на берег, оделась… Серёжа, прикрыв бёдра полотенцем, остановился перед ней, заложив скрещённые на затылке пальцы. Будто долгую разлуку дня утолял тихо длящимся созерцанием, – и отвёл глаза.
