– Не на тебя же. Пока и течи нет! Ма, ты слишком уж практичная.

– Пока не поздно, надо заняться обменом на плош-чадь лучшую, с лоджием, а не с балконом! – Мать полагала, переменит место Юра, забудет эту истерзавшую его женщину и подтянется духом.

– Я меняться не буду, если меня отсюда на носилках с отцом не вынесешь.

– Тогда надо начинать ремонт!

– Валяй, могу подвинуться.

– Что разговаривать так храбро со мной стал? Храбрец на овец! С лоджием не хочешь?! Значит надо навес над балконом делать!

– Во хозяйка-то прыткая. И что тебе мой балкон покоя не даёт?!

– Инкрустировать его надо плиткой метлахской, чтоб не размывало. У одной жен-чины такой узор видела, – как ковер смотрится. Для ванного помещения чешский кафель я уже достала. Там у меня жен-чина одна знакомая работает, которая может достать обои под шаляпинский рисунок.

– Это ещё что за диковина? Накат из Шаляпиных с открытым ртом?

– Зачем? Вовсе не Шаляпин. Везде корзины с разными цветами. И хватит разлеживаться, надо быть муш-чиной.

– Ма, не муш-чина, а мужчина! – сейчас встаю.

Спасовав перед матушкиными домогательствами, Юра встал, пожевал энергично губами. Не решаясь посильней высказаться на её дотошность, сплюнул в унитаз, и начал клеить в уборной чешский пластик под «клён». Зажав в зубах сигарету, выедающую дымом глаз, гонял окурок из угла в угол рта, отклоняясь от дыма, и мычал вполголоса – «клен ты мой опавший…», подрезал ножом пластик и думал, – хорошо бы завести себе колли.

Но эта обаятельная идея, не оставлявшая его много лет, казалась ещё более абсурдной, чем шаляпинские обои. С кем собака здесь будет жить, гулять, когда срочный заказ, командировки?

Нет, мать колли совсем не хочет. А ему теперь никто не нужен, кроме собаки, тем более иных подруг жизни в облике человечьем, да еще на вкус матери. Уж это её пристрастие он изучил сполна, когда и женат не был, потому и на свадьбу не звал.

Скоро должна подойти очередь на машину, о которой так мечтала его матушка. Предки жили в обкомовском доме, где почти у каждого было своё авто. Сима пока не обладала такой заводной игрушечкой на мягком ходу. От легкого отжима педалей откидывает тебя и прижимает к спинке кресла. Ты держишь её руками всю, летишь вперёд, а над тобою крыша, как собственный твой дом, – это должно стать для Юры новой жизнью, с путешествиями по всей стране.

Но какой-то ключик к этому богатству был потерян. Без жены он не чувствовал нигде моральной опоры. Старался не пить в ожидании машины. Тушил в квартире свет, чтоб не захаживал на огонек всякий нетрезвый посетитель.

И слышно было, как на пятом этаже по кровле шумит непогода. Накатит на лист железа и отойдет. Снова пройдется по крыше, будто беглый каторжник скитался на чердаке.

Отошедший кусок железа и на самом деле грозил течью в потолке. Бесприютный шум мучил Юру. Он терпел, мог прожить теперь в любом бомбоубежище, даже нисколько от того не страдая. И ему долго не приходило в голову слазить наверх и подбить кусок железа самому, полагая, что это обязанность жилищной конторы.

Однажды Юра проснулся довольно рано опять от этого шума. Полез на крышу и подбил кровлю. Врезал в дверь ещё один замок, отключил холодильник, взял кошку: «Гопки ещё не разучилась делать?» Посадил в кошёлку и пошёл жить к матери.

37. Предварительные итоги.

Москва менялась, ширилась, гудела. Раздавшаяся по бокам дорога потеснила памятник Гагарину. Но герой оставался невозмутим, будто в орлиных перьях он возносился в небо, покидая металлический стакан. Небеса над ним были густые, как асфальт, обтекая строения, оставаясь бездыханными.

Вера шла от мамы из больницы. Бездомная собака перебежала наискосок затихшую мостовую. Из собачьей пасти клубился пар, и показалось, что запахло винным перегаром.

Посеял дождь. Внезапный порыв ветра высушил сито влаги, и выпало из неба солнце, разбившись о дома, о стекла. Засеребрились парапеты, окантовка крыш, антенны, троллейбусные провода. Брызнули неживым холодным светом слепые фары автомобилей.

И этот расколотый повсюду свет, прихлынувший из недр, зависимость человека отчего-то неизбежного казались жутковатыми.

Дома позвонил из Энска Юра. Звал Мишу к себе.

Каждые каникулы отрок приезжал теперь к отцу. Отдых на мотоцикле, рыбалка, подвыпивший дядюшка. Забравшись в палатку, Юра с Мишей принимались обнюхивать друг друга, подражая дяди Севиному псу Дружку. И смеялись от души.

…Вера купалась в Москве-реке. По воде плыли опавшие листья, веточки подмороженной рябины. Когда выходила на берег, тело, обретая защиту от простуды, как бы погружалось в хрустальный стакан, продолжало вытягиваться, сокращаться, гнуться расплавленным стеклом. Ветлова могла вместить в себя теперь сколько угодно холода, ветра, загасить боль. Подставляла спину, грудь дурной погоде, пытаясь испариться и рассыпаться, наконец, вместе с последними листьями.

Тем временем в кабинете Загорюева – секретаря правления художественно-производственных мастерских города Энска шёл разговор:

– Павел Андреевич, в Белеве нет отделения Союза художников. К тому же Гулов активный участник выставок. – Сева заложил ногу за ногу и упрямо покачивал ботинком на молнии.

– Всё это творчество его хорошо, – отвечал Загорюев, – но образования художественного у Гулова нет. Он врач. Вот Жилкин, дружок твой, живет один в трехкомнатной квартире, – потолок низкий – не поднимается на мольберте планка. Квартиру дали, мастерской обеспечили. Так и всем, – создай условия! Кстати в Москве во врачах нуждаются не меньше. Там большое строительство. И родственники, я слышал, у него в Москве живут.

– Гулов давно созрел до вступления в Союз! Наши ряды крепче станут.

– Правильно, тоже мастерскую подавай! Потом заказ хороший! Вы ведь такой народец, молчать не станете, прав своих не упустите! А обязанностей никаких знать не хотите! Пускай снимет подвал и работает. Давай проясним ситуацию. Персональную выставку могли бы ему устроить, а там посмотрим.

…Однажды, осенним вечером в московской квартире раздался междугородний звонок: « Вера! Вера?» – Она узнала в тембре голоса знакомую мелодию настойчивой просьбы. «Да, я слушаю», – растерялась Ветлова, голос её дрогнул. «Хочу тебя слышать ещё и ещё!» – последовал его ответ. Вера молчала. Повременив, Вячеслав тихо повесил трубку.

Часть вторая: «СУХИЕ ЗВЁЗДЫ».

«На языке у него вертелось что-то о математических задачах, не допускающих общего решения, но допускающих разные частные решения, через совокупность которых можно приблизиться к решению общему».

Роберт Музиль. «Человек без свойств».

Глава первая.

1. И повесил ключ ему на мольберт…

Надежды на полноту творчества у Ветловой в провинции не оправдались. Вернулась в Москву ухаживать за больной матерью. Затем подала на развод.

Считаясь, однако, с интересами сына, дружбы с Юрой не прерывала.

Вячеслав Гулов, узнав от Жилкина о разводе, взял расчёт в больнице и уехал от Раисы к матери, потеряв непрерывный стаж работы, необходимый в то время для начисления пенсии.

Устроился в Белеве обыкновенным врачом, полагая, что свободы заниматься живописью здесь будет больше. А затем сменит профессию врача на художника.

Но в маленьком городке вступить в Союз художников было негде. К тому же отчиму не нравились его занятия живописью. Считал профессию рентгенолога, где доплачивают за вредность – более крепкой и надёжной.

Когда Вячеслав оставался один в квартире, звонил в Москву Ветловой: Молчание с обеих сторон. «Хочу тебе внимать», – голос Гулова. «Да, я слушаю». Кто-то первый вешал трубку.

Прошло полгода его работы в Белеве. К нему явилась гражданская жена Раиса, навезла подарков матери. Собрала через пару дней вещи Гулова, и он без особой радости вернулся рентгенологом в Энск.