Рая, продолжала разглядывать Ветлову, что-то про себя удерживая. Кажется, понимала всё, оценила верно, и ревниво. А Вере радость Солодовниковой, бесстрашная до бесчувствия над занесенным над ней мечом была пока не ясной.

– Скажи, разве можно купить здесь такие забавные тапочки? – спросила Ветлова из неосознанного подхалимажа, когда не хочешь чувствовать себя везде некстати. – Тапочки в золотом сиянии, как с арены цирка, выглядели, однако, странно.

– Друзья из ФРГ привезли. Гулов редко мне что-либо дарит. …Скажи, Вячеслав талантлив? Подавал в Союз – не прошёл. Было много анонимок. Сейчас на зональную две картины взяли. А у Юры?

– Гравюру подал. Диплом был когда-то одним из интересных на выпускном курсе.

– Юра ведь член Союза. Если человек талантлив, должен неплохо зарабатывать? Вячеслав меньше меня получает, – сама понимаешь, алименты на двоих детей. Считается у нас в клинике лучшим рентгено-диагностом по всем внутренним органам. Звали в аспирантуру, отказался. Я, говорит, практик. Всё, что в этом доме есть, почти на мои деньги куплено. А он за каждый вырученный этюд туда, всё туда отсылает! Я не возражаю. Пускай знают, Раечка не только цукерки умеет делать, Рая ещё и человек! …Тебе налить?

Вере захотелось вдруг уйти. Она пригубила ещё из зелёной гранёной рюмки. Такую рюмку, что была у Рафаила Матвеевича, обнаружила теперь в натюрморте, висевшем перед ней. …Краска на холсте начинала перезванивать, бродить, как хмель в янтарной браге.

Заметив Верин взгляд, Рая посмотрела на часы:

– Он на этюдах, скоро не придет, – подлила наливки, взяла две Вериных руки, положила на свои колени. – Сиди, нам надо о многом поговорить.

Вера томилась и, освободив затаившееся меж рук избыточное тепло, …внезапно погладила руку Солодовниковой.

– А-а, ты ещё не знаешь, что Раечка за человек! – В неловкой усмешке возник оттенок, что она не такая уж и достойная особа, добровольно заложившая душу своему повелителю Гулову. А, так себе… И не стоило ей настаивать на том умении жить, какое хотелось разукрасить сейчас в женское своё геройство.

Вера слушала вполуха. На какой-то миг ей показалось, что в Рае возможна обратимость в лучшее. Солодовникова и пыталась сейчас это осознать в себе… проверить, выстроить…

– Ты слушаешь меня? – спросила Рая.

– Да? …Конечно, – полагая, что чувства станут тогда управляемы, как многоместный неторопливый вертолет, который может взлететь и сесть в любом месте. Остановиться, если вероятна катастрофа, и изменить послушно курс…

Рая повторила:

– Ирина, первая его жена, с детьми сюда приезжала. Мой дом для всех открыт. Гулял с Ириной вместе к Оке ходили, рыбу с детьми ловил. Что у них дальше было – не знаю.

– А я знаю, доверять близким надо. …Хотя бы давать аванс.

– Кто близкий, кто чужой, – всё уже непонятно. Если у Ирины от Гулова дети, ещё не значит, что она близкий ему человек. Так и все станут друг другу родственниками.

– …И пацифистами.

– Хм… Так они и не сошлись. Я, говорит, с Ириной и не разговаривал. Мрачнее тучи потом ходил, – всё снасти ладил. Сын к нему просился. И соседи из Казани писали, чтобы Гулов их от матери забрал, – не того вроде бы поведения. Письмо от приятеля со старой работы было. Я заикнулась Митю взять к себе, да мать его побоялась обидеть.

– Обидеть?

– Большой все-таки парень, шестнадцатый год. Спрашиваю, может взять Митю? Гулов взорвался, что ревновать к Дмитрию станет. …Сама рассуди, как с чужим подростком – это ведь не свой!

– Ты много внимания уделяешь мужу? – пытаясь поддержать бессмысленный разговор, потекший по замусоренному руслу.

– Я всё могу для Гулова сделать, лишь бы он был счастлив со своими холстами. От собственных детей ради него отказалась, теперь уж не вернуть. Его детей хотела взять – Диму, Катю! А Гулов не нашел другой благодарности, как бездушной меня всю жизнь называть. Ластится каждый раз ко мне, но я-то знаю, всё равно не ценит!

– Гулов всегда мне говорит, где бывает, – продолжая изучать Ветлову. – Пятки пришёл целовать под утро – ещё тогда, когда от вас явился. И не нужны мне такие спектакли! На моей постели сидел, ноги гладил, просил о чём-то: «Повремени, не позорь…» Глаза у него были красные, как у кролика.

Рая была почти уверена, что Гулов уже успел нагрешить, у медиков это не задержится – физиологи. Предположение злило до невозможного. Но точно установить, не было улик, чтобы вывести Ветлову, лицемерную ханжу и тихоню на чистую воду, стереть в порошок, вышвырнуть за подлость и рассчитаться с ней окончательно, выиграв в своём благородном гостеприимстве.

– Забирай его! Мне и с машиной предлагали, да не на кого было его оставить!

– Что с машиной? – отодвинув пустую рюмку.

– Хату с машиной!.. Погоди, не уходи, сядь, расскажи мне о Юре.

– …Любит выпить, – голова у Веры слегка кружилась, – …скоро купит машину.

– Выпей, будет легче! – предложила Рая.

– …Не подливай, – Ветлова прикрыла ладонью рюмку.

– Сюда он пьяным не приходил. Ты не умеешь с ними ладить, пилишь его. Мне Юра показался тогда таким вежливым, порядочным. В крайнем случае, пристрастие к рюмочке можно подлечить и домашним способом. Но медицинское наблюдение необходимо… Я могла бы Юрию помочь.

– Ты бесстрашная женщина.

– Юра мужик симпатичный, только почему-то женщинами напуган. Неволишь его, а зря. У каждого из нас должен остаться свой интимный неприкосновенный мир. Если отнять это последнее…, – упорно изучая Ветлову.

– Хобби? Слабость Жилкина – рыбалка!

– Неужто?! …Учись у нас, у медиков, на всё смотреть философски, – продолжая испытывать Веру жарким взглядом, чтобы та ей, наконец, раскрылась. Глаза Ветловой не ускользали вбок и в сторону, и тогда можно было проглядеть её насквозь, как тихую морскую воду.

Рая, прикусив губу, разглядывала гостью виновато и умильно, догадываясь, что не может быть у Ветловой дурного, нехорошего Юры. И глаза Раи оказались прекрасно-серыми, грустящими от своей, как можно дальше забитой ею в тайники души лживости, как бьют ночью подушку со злых слез.

– Прости ты меня, грешную, – целиком сейчас доверившись Вере, какой-то иной её правде. (Эта справедливость есть в Раиной профессии медсестры – не удалось врачом). – Но в жизни, где нет точных рекомендаций по исцелению, где всё запутано, и диагноз не поставить, – в нашем бытие такой правды может и не быть.

– Рекомендации по исцелению?…

– Прости, Вера, я говорю что-то не то и не так. Я уже ничего не понимаю в этой жизни. Не могу же я смотреть на мир твоими глазами, всё так скверно кажется кругом, что я бы хотела тебе и Юре только добра.

Вера взяла её за руку прощаться и молчала подавленно:

– Юрка пропадает, – сказала Вера вслух и увидела в глазах у Раи искреннее сочувствие, почти медицинское понимание и желание помочь.

Ветлова продолжала молчать, думая сейчас о Юре. …Я так долго его строила, возможно, не имея на то и права, ошибочно лепила по сочиненному мною образу и подобию. Обласкай его лаской святою. Не предлагай ничего простого и доступного. Утешь, не трогая, допусти, не убивши… – Ветлова встала, произнеся теперь горькие мысли вслух:

– Всё несбыточно. – Не хотела бы сейчас Ветлова столкнуться с Вячеславом Гуловым.

– Почему ж несбыточно? Любовь должна быть свободной, тем она интересна. Любовь не терпит принудиловки, излишних обязательств. Сегодня есть, завтра канула, пропала, как и чувство голода, которое можно заглушить только сытостью.

Ради любви, пускай такой, пускай свободной, сколько приходилось Рае ловчить. Разве Гулов умел когда-нибудь так любить, чтобы жертвовать собой?! И если Рая не хотела больше видеть своих ухажеров, не замечала их, смотрела, как сквозь стену, значит, будет у неё любовь ещё.

– Заходите с Юрой. Непременно. Если хочешь, если ты ещё не любила, сама приходи, когда я дежурю в ночную смену, – и протянула Вере зонтик.

– Зачем?! – догадка ударила в лицо пощёчиной, оставив красный след.