…Плач, Рая, душа от слез вверх поднимается, как поле озимых. Как светлеет небо после дождя, а зелёная трава, распрямившись, дружно всходит от обильного тепла и тяги к свету, восходит много раз; так и человеческая самоценность, умирая, опять зацветает около своего дома. Ведь где-то уже есть такие общины. Какому справочнику по «нормативам общего решения» разумные люди следуют?… Кто подскажет? И вдруг увидела, что небо, вздрогнув под занавеской, освободило зажатые складки, начало светать.

Утром разбудил смех сына:

– Тише, тише, если бы тебе не идти сейчас в школу, я бы показал…

Вера вошла в кухню. В руках Миши была бумажная птичка:

– Смотри, летит! – и она махала крылышками. – Мам, можно я с дядей Славой поеду на рыбалку?

– Мы тут завтрак хотели сообразить…

Горел светло газ, варилась чистая картошка…

– Мама, это дядю Славу армия научила картошку чистить. Когда я в армию пойду, тоже буду картошку чистить.

– Давай, Михаил Юрьевич, расти. Картошку чистить лучше, чем из ружья стрелять, – и ушёл одеваться в переднюю.

– А почему здесь моя фотография? – Вера стоит среди бетонных звёзд.

Вячеслав похлопал себя по карману:

– Давай сюда! – Уже всё на нём было надето, и он замешкался в передней:

– Завтра приходите! С Юрой. Придёте? – поправляя шарф.

Вера прислонилась плечом к плывущей двери:

– …Сейчас разбужу Юру, вина хорошего купим, испеку пирог. А ты натюрморт здесь попишешь.

– Надо пейзаж закончить.

– Рае от меня привет, – спросонок напомнил Юра. – Передай, что я её люблю.

Вера закрыла за Гуловым дверь. Чистые простыни так и остались лежать нетронутыми.

Вячеслав спустился по лестнице, вышел на улицу. Внутри бушующей рекой творился гул и грохот, вспарывая толщу льда, встряхивал всю жизнь, начиная от студенческой скамьи, где считали его одним из лучших начинающих хирургов. Затем первые шаги в хирургии, которую, может быть, и не стоило бросать. Теперь я рентгенолог – в сорок пять по вредности профессии буду списан… Дальше куда?!

Остановился передохнуть и посмотрел на часы, – что со мной? Меня знобит, качает, – запахнул воротник, провел по скулам у чистых глаз и поднял голову. Возникало начало девятого. Светлеющее небо над головой всё было в звенящих бубенцах и заткано легкой пряжей птичьего парения.

Головная боль утихла. На душе у Гулова состоялось теперь порядочное здоровье, которого давно с ним не бывало. Захотелось взять вина, выбросить из головы старые пристрастия, грехи, осесть у Жилкиных и навалиться хавать эту самую картошку. …А после завтрака отправиться всей делегацией к Раисе.

…Гулов вернулся домой. Рая ещё спала. Сел на постель, хотел погладить её ноги, укрытые пледом. «Адресом не ошибись», – сказал себе Гулов и ушёл на диван. Отвернулся к стене, чтобы отоспаться.

…Но отдельные разрозненные мысли начали гнать и гнать безвыходными кругами слипшийся ком сознания второй день кряду. …Никого не надо было спасать – ни Раю, ни Ирину. Произошла диверсия в мозгах, взрыв понятий. Вспомнил изучающий взгляд Ветловой. Где пропадало моё лицо? А вот, …надо брать барьер, получить «корочку» Союза художников и махнуть с ней туда, …где нас пока не ждут.

…Весь день пролежал, не вставая, бредил о каком-то доме.

Рая подала ему бульон горячий, кисель клубничный. Выпил пузырек медицинского спирта, разбавив киселем, и ни к чему больше не притронулся. Выписал себе на пару дней больничный. На третий день поплелся на работу.

Спустя некоторое время Юра, желая разрушить отчужденность, спросил жену:

– Ветлова, что бы ты сказала, если я сообщу тебе один эпизод, о котором поведала на днях мне Раиса? – При упоминании о Рае приподнял брови домиком. – …Дело было в Казани, девушку из области привезли в больницу, – лошадь раздробила стопу. Гулов сделал ей пять операций, все косточки сложил, но хромота осталась. Тогда Гулов решил на Ирине жениться… – Юра посмотрел пристально на Ветлову.

– В Москве сравнили снимки, – работа хирурга Гулова была ювелирной. В Москве подтянули какой-то нерв, и хромота постепенно прошла. Рая жаловалась, такая баба стала, – двух мужиков прокормит, аспирантуру окончила, а он алименты и все излишки туда Ирине отваливает. Крепкий мужик, – Юра закурил через мундштук. – Однако Раечка тоже ничего – возьмешь в руки, маешь – вещь! Не то, что ты, пигалица, – глаза у Юры, терявшегося в догадках куда гнуть, были то скучными, то веселыми.

Месяца через два Юра пришел домой довольно поздно и сообщил:

– Зональная выставка в Туле открылась. У Гулова взяли два пейзажа. …Тебе от Гуловых привет. – Прошёл в свою комнату, лег, натянул простыню до глаз, чтобы не надышать в комнате, на груди у него тут же пристроилась кошка.

31. Визит.

Вера решила нанести Гуловым в выходной день визит. Надела ковбойку, бежевую юбку и мокасины, – так называлась обувь модная в том сезоне. Миновала лесопарк, вспомнила, где находится городок медиков. Нашла их квартиру и позвонила в дверь.

– Здравствуй, – сказала Рая Солодовникова, принимая торт и букет фиалок.

Ветловой показалось, что здесь кто-то был. Однако по лукавой радости Раи поняла, что визит Ветловой ей любопытен.

Рая поставила тарелки в раковину, выбросила окурки и присела. Уперлась в колени ладонями и стала разглядывать Веру вызывающе светлыми глазами, что-то выжидая или выспрашивая.

Ветловой казалось, что в один змеиный миг произойдет что-то скверное и, готовая вскочить с легкостью пружины, незаметно улыбалась, робко взглядывала на её белые руки, мизинцами зажатые между голых колен. На ногах золотые туфельки с красными помпонами. Рая с интересом продолжала созерцать гостью и кончики её губ при этом ползли вверх. Вера чувствуя себя именинницей, слегка опасаясь, поглядывала в стеклотару.

– Это я грибы вымачиваю, – свекровь из Белева приедет. Она любит грибную солянку.

Рая была красива естественною доброй красотой, которая не может не понравиться. На плечах сарафан из венгерского невыгораемого ситца и дурман чего-то родного, близкого. У Ветловой не было ни братьев, ни сестер…

– Хочешь коньячку? – спросила Рая.

– Нет.

– Куришь? …Не возражаешь, я побалуюсь?

– Тебе видней, ты медик.

– Ой, ой, как тебя заносит. – Пододвинула хрустальную вазочку с золотистыми цукатами, бережно налила в зеленую рюмку свою наливку:

– Отведай. Такая уж я бесталанная уродилась, – признавалась Рая, – больше ничего делать не умею.

Наливка густела в рюмке рубином, с каждой каплей колола язык иголками.

Вере надо было сказать, что цукаты ей понравились, всё понравилось. Но вкус был так очевиден, что не требовал похвалы. На столе большое керамическое блюдо со столбиками лесных цветов. На подзеркальнике в дальней комнате тюльпаны.

– Цветы друзья мне подарили. Хоть Гулов и ревнует, но у меня всегда много поклонников. Люблю всех накормить, угостить. А разве у тебя нет таких друзей, которые хотели бы преподнести тебе, например, розы? – оценив вполне изящный Верин вид.

– Друг, это накопленный багаж.

– Багаж знаний о каком предмете? –подстрекательски улыбалась Рая.

– Вот Юра друг, – не очень-то охочь цветы дарить. – Вспомнила, как он упорствовал: «Лучше табуретку починю, чем розочки тебе носить!»

– Муж это нечто…, – вздохнула Рая. – …Меня многие любили, не скрываю этого. – И сама любила. А ты?

– Много раз! – Ветлова начала с готовностью платить Рае почти зловредной откровенностью, чтобы как-то наладить взаимопонимание.

– Много раз…? – и не верила, судя по невесёлому виду гостьи.

Вот жизнь Раи, когда любишь, явно удавалась, была по вкусу, виделась заманчиво интересной впредь, не суля никаких катастроф. От этого Рая ещё больше хорошела. И Вера невольно подумала, уж табуретки дарить Рае в ответ на женскую ласку они не станут, улыбнувшись Солодовниковой той улыбкой, которая истаивает внутрь, а не плывёт наружу.