– Хотите, Вера Николаевна, я принесу вам этот журнал?

– Я не собираю марки, но мне приятно будет убедиться в вашем мастерстве.

Филипп намерился уйти. Сегодня уж не придёт, понадеялась Ветлова.

Не прошло и полчаса, вежливый Филипп, обтирая о коврик ноги, появился в дверях с журналом, где была напечатана его почтовая марка. Делец, ловкач, Филипп оказался к тому же ещё и доверчивым подстать Юре.

Юра, лихорадочно цветущий, собой довольный, доказывал сейчас свою любовь к Секретову:

– Филиппу надо заработать! У него семья, – двое детей. Сын Филиппа учится в музыкальной школе, дочь в английской. К тому же алиментщик. Только меня Бог пока миловал от алиментов, – с ехидством посмотрев на свою жену.

– Мужчина должен быть добытчиком, – наставлял Секретов Мишу. – А женщина – латать и чистить ему шкуры.

– Какие шкуры? – спросил мальчик. – Как у в первобытных людей?

С топчана раздался тихий стон. Уже готов, – подумала Ветлова.

Шторка колыхнулась, Вячеслав Гулов сел на ящике к столу.

– Я трезв, – хотя подобный факт никого здесь не трогал. – …Мы все тут, как лягушки в мешке, на которых ставит опыт сама жизнь, – заметил Гулов. – Кто отдаст концы от инъекций «изм-есс», а кто и выживет.

– Профилактика нужна, – ответила Вера.

– Купанье в проруби? – посмотрел внимательно, и зрачки его, потеряв объект, зависли где-то далеко.

…Вера вспомнила, как приехала зимой к Юре. Была годовщина их свадьбы. Пробежали на лыжах через лес и явились к Гуловым, – Плюшевый, Юра и ещё один художник, звали его почему-то Фикусом. Мокрые от снега, распаренные от мороза, художники ввалились в его квартиру. На диване сидела жена Вячеслава Рая, поджала ноги в тонких чулках, откинув руку на спинку дивана.

Оценив сокровище Гулова, поздоровались, и пошли в кухню без хозяйки пить чай, выложив на стол свои булку и масло. Вере запомнились тогда глаза Гулова: они глядели на неё прямо и открыто, как пустое небо. Смотреть в блеклое небо, которое никогда не сдвинется, попав на тёмную точку зрачка, в котором нарушился поток частиц, было жутковато.

Гулов показал свои маленькие отличные этюды. Лыжники-художники заметили на окне забавные фигурки, вырезанные из дерева. С интересом повертели скульптурки Вячеслава в руках, и ушли опять через лес.

Летом Ветлова встретила Гулова у рынка с авоськой картошки. Вячеслав поставил сумку, картошка раскатилась, но руки не подал, – сквозь забинтованный палец просочилась мазь Вишневского: «Да вот, с Епихиным плот строили. Поплывём с ребятами на «Свее» писать этюды». Вера подняла ему пару картошек и поспешила уйти.

– Люблю Ирину, – откровенничал сейчас перед ней Гулов. Ирина – первая его жена, которую бросил пять лет назад. …Ира Семочкина, дочь главного технолога откормочного комбината в поселке Столбищи, после выпускного вечера в школе, зашла в магазин. Порхнув со ступеней, выбежала с продуктами назад. Лошадь у крыльца шарахнулась от неожиданности в сторону и раздробила ей правую стопу.

Вячеслав сделал Ирине пять операций. Хромота осталась. Тогда Гулов решил на ней жениться, чтобы девушка-инвалид, могла стать матерью.

За полгода пребывания дочери в больнице отец Ирины, (снабжая кое-кого парным мясом), сумел перебраться в областной центр и отхлопотать трехкомнатную квартиру.

Ирина родила двоих детей. Но зять пришёлся Семочкиным не по душе, – его живопись дохода не приносила, да и хирургом он оказался плохим.

Гулов, обозвал тёщу узурпатором и ушёл в общежитие. В больнице ему объявили судилище, которого добился отец Ирины.

Вячеслав взял в больнице расчет и уехал в другой город. Освоил профессию рентгенолога и нашёл себе в сожительницы Раю.

– А кто первая жена? – спросила Вера, сидя сейчас напротив его.

– Ортопед.

Тем временем Филипп показывал Мише фокус. Взял яблоко, гоп – и проглотил. Пожал всем руки и укатил на своей машине цвета крабов домой, – жена у него была крайне взыскательная.

Юра после ухода Филиппа стал жарко говорить, что надобно обновлять худсовет молодыми, свергнуть председателя худсовета, который любит прикинуться, как тяжела ему шапка Мономаха, и назначать новый состав правления! И всё на жену поглядывал, какой он, дескать, теперь молодец.

Кто-то обсуждал за столом производственные дела:

– Я добыл заказ, – тебе шесть, мне четырнадцать, каждая по триста тридцать. Завтра пойду убедю, – шестнадцать мало, двадцать сделаем!

Все начали расходиться. Гулов копошась в стопке своих холстов, обернулся:

– Жилкин, разреши поцеловать твою жену.

– Валяй.

Рот у Вячеслава был жесткий и плотно сжат. Ветлова отстранилась.

– Зачем ты здесь? – проронил Гулов. -…За-ачем ты вообще сюда приехала?!

– Мам, пошли домой!

Когда они спустились на улицу, Ветлова спросила:

– Что за человек Гулов?

– Непонятная личность! …А вобщем-то ничего мужик, всех лечить хочет, всех просвечивать. Приходит как-то в фонд: «Плюшевый разбился! Насмерть! Сам сейчас видел, – с Каменного моста ухнул …головой вверх».

– Гулов талантливый?

– Мужик с размахом, даровит. …Галстук носит! – добавил с умыслом Юра. – У него два больших пейзажа на выставку взяли. Но в Союз не прошёл. Какие-то анонимки на него в Москву в Правление писали.

– Не спи, Миша, сейчас придем. …Юра, твой плащ пахнет килькой. Его надо отдать в химчистку.

– А ещё чего отдать?

17. «Изм-есс», два архитектора и дитя незаконнорожденное.

После нескольких дней, проведенных в дружеских застольях, Юра сидел обычно дома, наверстывая упущенное время. Вымыл противень от газовой плиты, расставил на ней баночки с итальянской гуашью. Затянул до горла молнию на овечьем свитере, надел верблюжьи носки, шапку старую кроличью. Раскрыл настежь окно в холодную осень, взял новую пачку «Примы», выпустил в окно густой дым и …начал рыться в технических журналах, как в шпаргалках.

– Перчатки белые надень, – посоветовала Вера, сожалея о том, что приступать к творческой работе и выискивать подсказки в ходовых журналах, это называется…

Пано называлось: «Социализм-прогресс».

Утром Юра заколол эскиз калькой и начистился уходить.

Пришел к обеду и облегчённо высморкался:

– Вот как надо работать! Бери пример с меня. Утвердили.

Раздался звонок в дверь. На пороге стоял Гриша.

– Мастер производства Додин просил передать, что Еремеев тебя ждёт. Желательно не откладывать до завтра. – И протянул записку Вере.

Юра взял листок, прочитал и вручил жене как пригласительный билет.

– Пусть тебе дорога до Еремеева ляжет ковром из чёрных кошек, – сказал Гриша. – …Жилкин, во сколько твой «изм-есс» на совете оценили?

– Хорошо оценили.

– Мог бы и получше…

– Эту тему, да получше?!

– А как же твои учителя Савостюки-Успенские? – спросил Гриша.

Учителя были классные. Классические – это уже позолота времени. В потасовке с рутиной, со скандалами на худсоветах они подняли значение советского политического плаката на международный уровень. Целая школа «савостючат», – ярких, декоративных, предельно образных была выпущена по стране.

– Ладно, ребята, – сказал напоследок Гриша, – вражья сила хамов и бездарей верх над нами берет. Пошёл ремонт у себя доделывать. Иностранцам квартиру сдам, а сам в партизаны пойду.

– Зое привет, – Вера стала собираться к Еремееву.

Главный городской архитектор Вадим Тимофеевич Еремеев был похож на народного артиста, седеющий, вальяжный, своим видом и известной долей игры старался восполнить свою невольную причастность к высокому искусству зодчего.

Однако Еремеев закончил лишь строительный. А главный областной архитектор Кирьянов окончил архитектурный институт. И пару раз указал Еремееву на его явные архитектурные промахи.

Около года они вообще не подавали друг другу руки, когда Еремеев бетонной доской почета загородил вид на Оку.

Мечтой Вадима Тимофеевича было построить в городе такое здание, чтобы о нём заговорили. Но то ультрасовременное, что принесла Ветлова, совсем не вязалось с его представлениями о красочной теремной архитектуре древнерусских городов. Но забывал о том, что на терем его скучный аквариум не походил вовсе.