– Как что-то, от чего тебе больно, может приносить облегчение?
– У подготовленных людей такие вещи вызывают умиротворенную радость, а непривыкшие могут испытывать покалывания, которые всё же исцеляют.
Мы проходили мимо самого загадочного дома, который так сильно выделялся среди остальных в нашем посёлке. Все коттеджи были однотипные и неброские, лишённые архитектурной изюминки. Дом же, который принадлежал Джавдат-тога, был с темно-серым каменным фасадом; невысокая калитка ограждала здание, внутри которого был двор. Мы успевали его разглядеть в тех редчайших случаях, когда входная дверь была отворена. Джавдат-тога совсем нечасто покидал свою «крепость», что настораживало нас, детей. Ни об одном человеке не придумывалось и не передавалось такое количество легенд и безумных небылиц, как об этом человеке. Бывало, даже взрослые шептались о нем с каким-то загадочным видом.
Дети всегда сторонились дома Джавдат-тога, и именно тогда, гуляя с дедушкой, я приблизилась к нему так близко, как никогда раньше. Дедушка прервал свой рассказ, и я была полностью поглощена изучением дома. Я ожидала разглядеть толстый слой паутины, следы едва высохшей крови на фасаде, как передавалось из уст в уста среди ребят, но, к моему удивлению, всё выглядело чисто и опрятно.
Продолжая искать, к чему можно было бы придраться, я не заметила, как к дедушке подошёл какой-то человек и они заговорили. Я искоса взглянула на брата, изучает ли он дом так же, как и я, но он смотрел на собеседника дедушки. Обернувшись, я чуть не вскрикнула от ужаса: это был он – Джавдат-тога. Я удивилась тому, что он звучал, как ровесник моего отца, хотя Джавдат-тога издалека выглядел гораздо старше. Из его седой бороды можно было заплести косы, а на бледной коже, как оказалось, не было глубоких морщин; традиционный чапан был тщательно отглажен и необычайно изящно сидел на нем; несмотря на слухи, обе ноги, хоть Джавдат-тога и опирался на трость, были целы, и никаких стальных частей у него не было.
– Да, все мои помощники уехали, поэтому сам иду за хлебом… Ничего, никаких сложностей, худога шукур7, – добродушно улыбался Джавдат-тога. Его лицо, ранее казавшееся мне грозным и угрюмым, было открытое и спокойное. Прощаясь, он погладил меня по голове, от чего у меня побежали мурашки.
– Вы не хотите услышать продолжение сказки? – спросил дедушка, потому что мы долго не реагировали на его молчание.
– А Джавдат-тога достойный человек? – внезапно спросил мой брат.
– Более чем. Итак, Фуад сидел на холме, заворожённый открывавшимся видом. Безграничное небо, с каждой минутой обретавшее более глубокий, насыщенный цвет, ближе к горизонту ещё отливало нежными, сиренево-персиковыми тонами. У Фуада было тоскливо на душе, но в ту минуту его грусть обволакивало восторженное преклонение перед неоспоримой красотой.
Фуад размышлял о том, что он мог изменить в своей жизни. Вихрь мыслей унёс его так далеко, что он начал поражаться тому, как в его голове могут возникнуть подобные идеи. Красота перед глазами померкла, он словно падал в яму без дна. Голова закружилась, сердце бешено колотилось, пот струился по лбу. Внезапно недомогание прекратилось, и Фуаду показалось, что в первые жизни он мыслил ясно, хоть и то, что творилось в его уме, пугало его. Он сосредоточился на мысли, которая настораживала его меньше остальных, и пытался держать её на расстоянии от своего сознания, не давая ей себя поглотить. Но в конце концов он поддался ей. На краю деревни, у подножья гор, жила ведьма. Фуад знал, какие дурные слухи о ней ходили, но он также догадывался, что были люди, которые с помощью неё воплощали свои мечты. С твёрдым намерением отправиться к ней, Фуад вернулся в свой ночлег, чтобы отдохнуть пару часов. Так и не сумев заснуть и решив более не откладывать дело, он отправился в путь.
Оказалось, что дорога была не так коротка, как он ожидал. Только ему казалось, что вот-вот он подойдёт к горам, они словно отдалялись от него, давая возможность ещё раз задуматься напоследок. Но приняв окончательное решение после заката, Фуад не хотел размышлять об этом и терзать себя сомнениями. Солнце уже встало, наступало время, когда он должен был проснуться и начать работать. Фуад ускорил шаг. Запыхаясь, он наконец достиг гор, у подножья которых сразу заметил одинокое, мрачное жилище. Сделав над собой усилие, он вошёл в приоткрытую дверь. Никто не откликался. Он разглядывал темное помещение, и ему на глаза бросился сосуд, в котором плыло идеальное сердце, такое яркое, без каких-либо изъянов. Вроде оно и было живым, человеческим, но в то же время казалось ненастоящим, как будто стальным. Фуад дотронулся до груди, где ныло его слабое, растерзанное сердце, и он сразу понял, что ему нужно.
– Кто здесь? Что вам от меня надо? – раздался резкий голос, от которого Фуад вздрогнул.
– Я пришёл к вам за новым сердцем, моё доставляет мне слишком много бед.
– О, за это придётся дорого расплатиться, – отозвался голос за спиной Фуада. Он обернулся и увидел перед собой старую женщину, выпучившую глаза. Она молча смотрела на него, поднеся палец к губам.
– Ложись на кушетку, я готова отдать тебе вот это сердце, – ведьма указала на сосуд с идеальным сердцем.
– Но у меня ничего с собой нет, я не смогу расплатиться, – сказал Фуад.
– Ничего, я решила сделать тебе подарок, ложись. Тебе достаточно будет отдать мне своё растерзанное сердце, – ведьма улыбалась.
– Почему ведьма решила просто так отдать новое сердце Фуаду? – спросила я.
– Потому что сделка была весьма выгодна для неё. Ей захотелось заполучить сердце Фуада. Итак, Фуад повиновался и лёг. Последние мгновения, пока ведьма раскладывала приборы для операции, он чувствовал, как колотилось его родное сердце. И вот ведьма нагнулась над ним с каким-то зельем. Фуад поймал её алчный взгляд, мурашки побежали у него по спине, и наконец он засомневался, не совершал ли он большую ошибку. Но было уже слишком поздно. Ведьма прошептала «приятных сновидений», и в нос Фуаду ударил едкий запах, от которого он потерял сознание.
Когда он очнулся, ему казалось, что прошла целая вечность. Он тут же встал на ноги, без усилий, не чувствуя никакой боли. В помещении никого не было. Фуад подошёл к сосуду, в котором плыло, как он сразу понял, его сердце. Оно было всё израненное, тусклое, больное. «И для чего кому-то может быть нужна эта развалина», подумал Фуад. Боясь, не передумает ли ведьма, он решил бежать, не попрощавшись.
Со всех ног бежал он от мрачного дома, смеясь. Он уже ощущал, какое мощное орудие бьется у него в груди, не дававшее ему почувствовать усталость. За считанные минуты без остановок Фуад смог преодолеть расстояние, казавшееся ему ещё недавно бесконечным. На поле его встретил хозяин, багровый от злости. Фуад поразился тому, что с его лица не сходила улыбка. Хозяин понял, что с Фуадом произошло какое-то существенное изменение. Он побледнел и не знал, что сказать.
– Я ухожу от вас, – продолжая улыбаться, спокойно сказал Фуад. Вот так просто решил он изменить своё положение, когда-то казавшееся ему безвыходным. Не успел бывший хозяин произнести и слова, как Фуад умчался от него, не обернувшись.
Фуад шёл, наблюдая за людьми, которыми когда-то восхищался. «Я добуду для себя всё, что у них есть. Мои вещи будут и лучше», размышлял Фуад. Он шёл мимо дома, к которому никогда прежде не отваживался так близко подойти. В нем жила девушка, за которой Фуад тайком наблюдал. Это была порядочная, трудолюбивая, добрая девушка, когда-то вызывавшая у Фуада трепет. Она работала на огороде, и Фуад впервые решился заговорить с ней. Но он остановился на полпути: он видел эту девушку вблизи и раньше, но только теперь она показалась ему какой-то нескладной и невзрачной. Усмехнувшись про себя от своей глупости, Фуад развернулся и продолжил свой путь.
Близился закат. Расположившись на своём привычном месте на холме, Фуад ждал представления, которое всегда вызывало у него волнение. В тот день закат был невероятной красоты: солнце подсвечивало облака, от чего они выглядели более объемными и нежными. Время шло, но Фуад ничего не чувствовал. Солнце уже село, стали выглядывать звезды, которые Фуаду удавалась видеть так редко, поскольку ему приходилось ложиться спать рано. Но и величие звёзд не смогло пробудить чувства Фуада. Он провёл ночь, так и не сомкнув глаз. Он знал, что должен был быть встревожен, но эта мысль легко покинула его, так и не успев загореться. Фуад ни о чем не думал, но это было какое-то призрачное, нездоровое спокойствие ума. Он дотронулся до груди: сердце размеренно билось в нем, Фуад не сомневался, что это было то самое идеальное сердце.
