А мячик? Мало ли удовольствий дает мячик? Я не знаю комнатных кеглей, о которых ты пишешь, но догадываюсь, что этим кеглям далеко до нашей «лапты». Ах, если б ты знал, мой дорогой, какая великолепная игра эта лапта! Знаешь! Я бы памятник поставил тому, кто ее выдумал!

Отец даже иногда играет с нами в лапту и так с нами бегает что только держись! Иногда, как крикнут: «держи мяч!» — так чуть не в жар бросит! Приготовишься, прицелишься в мячик палкой, а он только свистнет в воздухе…

Как ласточка летит, или как пуля во время битвы.

А как часто руки болят после этой игры. Особенно когда играют твердым резиновым мячиком, обмотанным льняными нитками. Поверишь ли, Карл, просто взвизгнешь иногда от боли и дуешь, дуешь на руки! Да только очень-то нежиться некогда, да и стыдно ведь! Выше всех мяч подбрасывает отец, — да это и не удивительно, ведь он самый большой из нас: недурно подбрасывает и Стасек. У этого мальчика большой талант к игре в мяч!

Ну так пока прощай, дорогой друг! Когда ты приедешь ко мне, мы будем играть вместе. Мама говорит, что мы на головах ходим — такую суматоху мы иногда поднимаем! Да только это ничего, ведь после таких игр и ученье идет живее! Знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты от того скучаешь со своими игрушками, что все это происходит в комнате, за столом, и что ты должен и за уроком сидеть и за игрушками сидеть. Но если б ты набегался так, как я, то не знал бы даже, можно ли скучать на свете.

Я не знаю, хорошо ли я рассказал тебе про все наши игры, но ты попроси папу привезти тебя к нам, тогда я научу тебя всем этим играм. Я познакомлю тебя с моими мальчиками и ты увидишь, что это за молодцы. Целую тебя от всего сердца.

Твой друг и товарищ Юзя.

— Знаете что, дети? — сказал раз Антось, — давайте переоденемся в воскресенье, каждый во что-нибудь другое. Вот это будет весело!

— Хорошо! — крикнули мальчики, — переоденемся!

— Ну так ведь и мы тоже! — закричали девочки.

— Как вы думаете, мальчики? — спросил Феликс. — Переодеваться девочкам, или нет?

— Пусть их переодеваются! — крикнул Карл. — Конечно. Будут танцы.

— Только во что же нам переодеться? — спросил Стась и сильно задумался.

— Ну, экая важность! Есть о чем думать. Я оденусь карпатским горцем, у меня есть палка с топориком, какую носят горцы, ее мне отец купил. Надену белую накидку, с прекрасным шитьем, на ноги — кожаные лапти с длинными ремнями, узкие суконные брюки, расшитые по бокам красным шнуром, широкий кожаный пояс с блестками, сермягу, кожаную суму за плечами, шляпу с лентой, украшенную раковинами. Ну что? Разве плохо будет? А еще палка с топориком!

— Ну так я оденусь его подруженькой! — закричала Юзя. — Надену желтые сафьяновые сапожки, синюю юбку, накидку с прекрасным шитьем, в рубашку у шеи продену красную ленту, заплету косы и повяжу голову белым платком.

— Ну так тебе придется печь овсяные лепешки! — смеялся над Юзей Михась. — Там ведь такая нищета, что хлеба почти не пекут.

— А вот и нет! Мой горец наточит косу, уйдет в долины рожь косить и заработает много денег, а у нас будет белый хлеб! Вот видите?

— Если так, — крикнул Янек, — то я оденусь краковяком. Надену жилет сероватого цвета с синенькими полосками, застегнутый на пуговки, у шеи повяжу красную ленту, надену сверху синюю пелерину, расшитую золотом и серебром, широкий кожаный пояс, на нем сто медных кружочков; уж как они будут звенеть, когда я повернусь куда-нибудь! У пояса нож на ремне, сапожки с подковами, да такими, что от них искры лететь будут, когда я притопну ногой в пляске. На голову надену белую шапку с павлиньим пером и черной барашковой оторочкой… И что вы со мной поделаете?

Тут Янек подбоченился и топнул ногой.

У Гануси заблестели глазки.

— Янек! Золотой мой! — просила она брата. — Так я буду краковячкой! Надену синюю юбку, расшитую галунами и лентами, красный корсетик с золотыми шнурами, у рукавов и у шеи чудные ленты, в косах цветы, белые чулочки, сапожки с пряжками и белый фартук.

— Ну ладно! — сказал Янек. — Только ты научись танцевать краковяк, чтобы мне тебя стыдиться не: пришлось.

— Ты уж не бойся! — храбро ответила Гануся.

— Ну так я оденусь мазуром! — крикнул Петр. — Надену синий кафтан с красными отворотами, под него зеленый жилет, перепоясанный красным шерстяным поясом, шляпу с синей лентой и буду петь мазурские песенки.

— А я чем буду? — спросила Казя.

— Чем хочешь.

— Ну так я буду женою мазура. Надену розовую юбку, цветной фартук с лентами, синий суконный кафтан, застегнутый на пуговицы, с красивыми фалдами и красными отворотами сзади и отложным воротником. А голову повяжу платком и воткну в. него цветок.

— А я оденусь испанцем! — крикнул Генрих из угла.

— Ну так мы с тобой играть не будем! — ответил ему Стась, — все мы будем одеты поляками и испанцев нам не нужно.

— Да! Да! — крикнули дети. — Мы все будем поляками!

Генрих сильно сконфузился.

У Курты не мало было работы на дворе. Даже слишком много, если подумать, что собака была о трех ногах: четвертую она давно уже потеряла в какой-то военной переделке.

Чуть забрезжило утро, Петушок Красный Гребешок крикнул ему через забор со двора: «С добрым утром, сосед!» Курта тут же сорвался, побежал в сени, стал скрести лапой дверь, пока хозяйка не вышла с ведром за водой. Курта весело прыгал вокруг нее: знал он, что вода эта пойдет на похлебку к завтраку, и когда хозяева наедятся, остаток отдадут ему. Но до завтрака еще далеко. Хозяйка внесла воду в избу, вымыла униат, захватила с собой скамейку и пошла доить коров.

Курта знает, что он там не нужен. Чего доброго, молоко разольет. Он и не идет в хлев, а вертится около хозяина, который точит косу на пороге избы и собирается косить луг. Солнце взошло ведреное (в поле так и пахнет росой), жаворонки заливаются в воздухе, как Божьи колокольчики. Хозяин рад такому золотому деньку, посвистывает весело, а Курта машет хвостом и тоже рад-радешенек, хоть и сам не знает, отчего.

— Помни, Курта, — говорит хозяин, — ты мне дом стереги, когда хозяйка понесет завтрак, или обед в поле. Сохрани Бог какая беда стрясется, со мной будешь дело иметь! — Курта знает, что ради спокойствия собственной спины ему лучше дел с хозяином не иметь, поджал только хвост, ласкается, полаивает тихонько, точно говорит: «Уж ты не бойся, хозяин, все тут будет в порядке».

Ласточки из гнездышка на свет Божий вылетели, из избы выходит Мацек — пастух — и подходит к Курте.

— А, здравствуй, Курта! Здравствуй, пес! А что ты нынче ночью делал?

Тут Курта и рассказывает ему, как может, а хозяйка уже подоила коров и идет назад. Мацек подпоясался ремнем, взял в руки огромный кнут и погнал корову в поле. За коровой бежит теленок, задравши хвост. Курта помчался за ним. Известное дело, теленок ведь глуп, еще беды наделает, да и корова не прочь щипнуть то, что совсем не для нее, свежие всходы, или еще что. Мацек кнутом машет, а Курта забегает то с правой, то с левой стороны, пока благополучно не выпроводил их всех втроем за ворота.

Налаялся он за этой работой и устал, — вбежал в избу и сел на задние лапы у печки, где хозяйка уже обед варила. Вода кипит, шипит, а Курта только хвостом помахивает от радости… Вдруг маленькая Марися вздохнула и заплакала в колыбельке. Курта очень любит маленькую Марисю — вскакивает и бежит, похрамывая, от печки в угол, где стоит колыбелька, кладет на нее морду и лижет Марисю красным языком, — раз, другой. Как только увидела Марися Курту, сейчас и рассмеялась; а хозяйка уж выливает дымящийся борщ в миску, режет хлеб, кусок для хозяина, кусок для Мацька; сама поела, подлила немного воды в остальное и крикнула: