– Паша, – едва сдерживая слезы, спросила Вера, – ну как же так можно? Ты хотя бы спросил. Это было для торта, папе на день рождения.
Шальная голова восприняла слова жены как оскорбление. Он даже закричал от возмущения:
– А! Так мне и орехи есть здесь нельзя? Я здесь давно лишний, ты так прямо и скажи! Смотрите все на меня волком, хлебом попрекаете! Я, может быть, к сыну пришел, я друга привел, а ты! Орехов тебе жалко!
– Да нет же, Паша! Мы с мамой чистили их весь вечер, а теперь завтра нужно снова на базар съездить.
Верочка от обиды и неловкости – чужой человек явился свидетелем их мелкой ссоры, грозящей перерасти в скандал – едва сдерживала слезы. Паша наговорил много неприятных слов, обвинил ее в жадности, всю их семью – в негостеприимности, схватил друга за руку и с шумом вышел вон, так и не увидев сына, с тем, чтобы никогда больше не возвращаться. Вера, вначале опешив от несправедливости, потом все же пришла в себя и, набросив пальто, бросилась за мужем следом. Она догнала их на углу дома, Паша, хмельной и глупый, говорил что-то про обиду, Верочка плакала, оправдывалась, объяснялась; друг выглядел при этом безучастным и равнодушно смотрел в сторону, ожидая окончания семейной ссоры. Паша все-таки не вернулся, вопреки всем стараниям жены. Обиженный, он бросил напоследок несколько обидных слов, и ушел к автобусной остановке.
Дома ее ждала мертвая тишина. На кухне, рядом с пустой чашей, Верочку ждала мама. Отец, так и не встав с дивана, продолжал смотреть телевизор. Молча налив горячий чай, Надежда Ивановна подтолкнула вазочку с песочным печеньем и строго сказала:
– Никогда. Слышишь? Никогда не смей бегать за мужчиной. Они этого не стоят.
Верочка в оцепенении смотрела перед собой и беззвучно плакала. В голове кружилось только одно: что я такого сделала? Как я буду жить без него? Перед глазами мелькало искаженное от злости лицо мужа, равнодушный взгляд незнакомого ей человека. Она видела себя в домашнем халате и в наброшенном на плечи пальто, бегущую вниз по ступенькам. Неужели она его больше не увидит? Сейчас Верочка не винила мужа ни в чем – во всем обвиняла только себя. Ну зачем сдались ей эти орехи? Зачем она только сказала? Пашина голубая рубашка, ею подаренная, очень ему шла и выглядывала из-под пуловера свежей и отглаженной. Его запах, сильные руки, голубые глаза – неужели он ушел навсегда? Жизнь закончилась, мир опустел…
Мама видела совершенно другого зятя: ленивого, эгоистичного и самовлюбленного. Истеричного, совсем как юная гимназистка, бренчащего на гитаре и проводящего все выходные перед телевизором. Человек без цели и каких-либо амбиций, совсем не отец семейства. Но она знала: дочка видит другую картину, и объяснять ей сейчас что-либо бесполезно.
Следующую неделю Верочка прожила будто во сне. Ей казалось, что кто-то другой, похожий на нее, ухаживает за сыном, гуляет с ним в парке, послушно гладит детское белье, готовит обед к приходу родителей. Без них, конечно, было бы проще: можно было бы не притворяться и не скрывать, что все ее существо замерло в ожидании звонка в дверь. Свою будущую жизнь она видела, будто на экране телевизора. Несчастная и брошенная женщина, чья жизнь уже окончательно потеряла смысл. Кто она без Паши? Что с ней будет? Ей было больно смотреть на сына: из-за собственной глупости она обидела мужа и лишила общения с малышом. Очень хотелось бежать к дедушке и рассказать ему о случившемся, но он в последнее время часто уезжал: болела его двоюродная сестра, со дня на день ждали трагического финала, и Верочке было стыдно беспокоить деда своими женскими переживаниями. Он был как раз таки единственным, кто не сказал ничего дурного насчет выбора внучки. Дал свое благословение, пожалел, что бабушка не дожила до такого радостного события, и пожелал молодым счастья.
Каждый день она гуляла с сыном у озера и прятала грустные заплаканные глаза от знакомых. Девчонка из параллельного класса тоже гуляла с годовалой дочуркой. Максюша больше всего на свете интересовался детьми и животными, его тянуло к малышке, а Верочка, боясь расспросов про мужа, стала сторониться этого общения. Она намеренно выходила позднее или раньше, чтобы пройти эти два круга вокруг озера в полном одиночестве. Еще она знала, что мамино и папино молчание не предвещало ничего хорошего. Они притихли, даже перестали ссориться, будто искусственно сдерживали свои чувства, щадя ее или выжидая решение, которое дочка примет сама. Вера решать ничего не хотела. Она просто жила ожиданием, но Паша не возвращался. Он даже не позвонил, не поздравил папу с днем рождения. Прекрасно зная мужа, Верочка понимала: не было в этом никакого злого умысла. Он просто забыл. Родители, напротив, усмотрели в этом Пашином молчании демонстративный акт.
Ранним утром воскресного дня, оглянувшись вокруг – улица была совершенно безлюдной, только широкие волны ветра шелестели опавшей листвой и цветное марево неподвижно висело над городом – Вера решила прервать это томительное ожидание и поехать к мужу сама. Закутав сына в теплый комбинезон, она придумала себе длинную прогулку в город. Новое темно-серое пальто ладно сидело на ее стройной фигурке. Бирюзовый беретик, украшенный металлической брошкой, удивительно ей шел, и Верочка сама себе очень нравилась. Родители еще спали в своей комнате, и они с сыном бесшумно выскользнули из квартиры, избежав назойливых расспросов.
Не было терзаний и вопросов (что же такое сказать?). Не было обиды из-за его нелепой выходки и дальнейшего молчания. Только уверенность, что они обязательно бросятся навстречу друг другу и простят все сказанное и содеянное, ведь у них есть сын, который навсегда сделал их родными людьми. Паша, наверное, мучается сам, и только глупое мужское самолюбие мешает ему пойти навстречу, сделать этот первый шаг, а она удивит мужа и порадует таким неожиданным утренним появлением. Они обнимутся с неистовой силой, заплачут и помирятся, а потом, как ни в чем не бывало, дружной семьей позавтракают вместе и пойдут гулять, держа малыша, уже делающего первые шаги, за руки. Он расскажет, как скучал по жене и сыну, как долго тянулись эти дни, какой невыносимой была эта неделя, а Верочка не скажет ничего такого, что может все испортить, ведь она так его любит, своего Пашу!
Дальнейшее она вспоминала как множество фотографий, промелькнувших перед глазами. Она их успела увидеть и запомнить на всю жизнь, прежде чем выбежала с ребенком на руках на улицу. Они, эти кадры, являлись по ночам непрошенными и незваными гостями, теребили ее больную душу и заставляли крепко сжимать в объятиях маленького сына.
Поразило удивленное лицо свекрови, открывшей ей дверь, ее испуганные быстрые объяснения, бегающие глаза, тревожно озирающиеся вокруг. Руки тянулись к маленькому внуку, а глаза чего-то боялись. Нет, Пашеньки нет… Остался на работе, ночное дежурство. Как жаль, и мне пора уходить. Сейчас вместе с вами и выйду: хотела на рынок утречком сбегать. Как вырос внучок, а не видела его всего-то две недели или три… А я все думаю: позвоню и напрошусь в гости, а вечерами сил уже нет. Здоровье стало не то. Отчеты, Верочка, жить мне не дают. Паша не говорил мне, что у вас там произошло, но все обязательно наладится, всякое бывает, дочка. Торопливые нервные руки хватались за пальто и надевали сапоги, даже не впустив их дальше прихожей. Подержи-ка малыша, я оденусь и выйду с вами, по дороге и поговорим.
И вдруг, как в плохом кино, как в старом анекдоте, дверь Пашиной комнаты слегка приоткрывается, и он, румяный, голубоглазый и заспанный, в трусах и в мятой футболке, с торчащими волосами, спрашивает мать, прежде чем успевает заметить Верочку с сыном:
– Кто там, ма?
Валентина Викторовна хватается за сердце, смотрит виноватыми бегающими глазами на Верочку и бормочет:
– Прости меня, девочка. Не со зла я…
Верочка, еще не осознав произошедшего – зачем она так, почему не пустила к Паше? – идет к мужу, виновато улыбаясь. Прости-мол за такой утренний сюрприз. Она краем глаза смотрит на толстощекого сына, с которого только что сняла теплую шапочку, как вдруг дверь распахивается настежь и свет из комнаты падает косыми желтыми лучами на блестящий пол из-за плотных желтых занавесок. И Верочку тянет к любимому заспанному лицу и непослушным светлым волосам – как все глупо, отчего ждали целую неделю? – но она замирает, не сделав ни одного шага в нарядных, мамой купленных сапожках, в темно-сером пальто, в котором она чудо как хороша, потому что видит за Пашиной спиной женский расплывчатый силуэт, лица она не запомнила, в коротких шортах и в светлой маечке, потрясенный не меньше, чем она сама. Паша отталкивает ее, ту девушку, волком смотрит на мать и бежит к Верочке, но она этого уже не видит. Схватив сына, его теплую шапочку и свой бирюзовый беретик, она летит вниз по лестнице, желая только одного: поскорее остаться одной. Ноги в нарядных сапожках несутся быстро-быстро, маленький сын молчит от страха и непонимания того, что происходит. Он чувствует состояние матери и еще не решил, плакать ему или нет. Он, толстощекий карапуз, думает, что это игра, он подпрыгивает на руках у бегущей матери, совсем как на коленках у деда под знакомую песенку «Мы едем, едем, едем в далекие края…». Кто-то кричит им вслед, но они уже на улице, которая осталась прежней, будто ничего не произошло.
