Я видел истинную суть вещей, что зарождалась в рамках моего безграничного поля зрения. Я чувствовал абсолютно все, автоматически отфильтровывая энергию какого бы рода она не была. Казалось, я вот-вот растворюсь в мощнейших потоках Мироздания, стану его неотъемлемой частью. Важной частью.
Я так и простоял с распростертыми руками и умиротворенным выражением лица. В этот момент меня фигурально не существовало. Ни один обитатель станции, под старым номером «Z13» не смел задеть меня, дабы не спровоцировать излишнее волнение моей энергетической ауры. Абсолютно каждый житель этого прославленного сектора чтил внешнее энергетическое поле соплеменника. Абсолютное отсутствие всякого рода дискомфорта связанного с твоим личным пространственным пузырем.
– Мы лишь энергия, брат, заключенная в физическое тело. И лишь у данного нам тела есть способность сдерживать эту энергию в себе. Твое тело есть ни что иное, как кладезь твоего необъятного внутреннего мира. У тела имеется срок. Этот срок напрямую связан со временем, которое необходимо твоему внутреннему миру, чтобы прижиться. И когда твое энергетическое существо всецело входит в резонанс с миром внешним – происходит высвобождение. И тогда ты становишься частью себя самого, бесконечно долго наполняя свою собственную Вселенную самим собой. Этот бесконечный цикл лишь сон. Момент резонанса с самим собой – и есть та самая ярчайшая крупица тебя истинного. Ты словно жемчужина, которую годами создает раковина. И когда жемчужина покидает ее, та неумолимого завершает свое, теперь уже, бесполезное существование.
Как позже выяснилось, Южно-Африканский Сектор в купе с техническим прогрессом спровоцировал (к слову говоря, совершенно непредсказуемо, но вполне очевидно) прогресс и духовный. Ученые умы подобный феномен (а никак иначе сие явление обозвать было нельзя в виду достигнутого невероятнейшего уровня в познании любых известных миру наук. Что называется – дальше изучать уже было некуда) объяснили новой ступенью в эволюции человеческой мысли. Разобравшись с науками точными и более менее понятными, пытливый ум пробивает упругую грань между точным и духовным. В результате чего случается глобальнейший переворот. Переиздаются учебники, заново переписывается мировая литература, представляясь свету в совершенно иной цвете, что называется. Человек смотрит уже на привычные ранее вещи совершенно с другого ракурса. Появляются такие науки как: галограммирование; реулатомия; ауроквитимизация; и самая популярная и всем полюбившаяся – колонизации сверхчувствительных внешних оболочек человеческой составляющей. Люди научились давать ощутить свои ощущения касаемо чего либо. Данная способность являла собой незримую глазу, но ощущаемую фибрами, некую нить, что проходила сквозь левую ладонь каждого обитателя Сектора. Благодаря чему каждый идеально понимал собеседника. Естественно при условии, что нитью КСВОЧСа были объединены оба. Видимо поэтому нам с Тао порою (хотя какой там порою) было так нестерпимо сложно сойтись во мнениях.
Мое воображение было приковано к остаткам здравомыслия разбавленного редкими мыслями связанными лишь с одним: поисками человека, которого я, к сожалению, совершенно бестолково потерял.
Таонга едва-слышно подошел ко мне сзади и его рука тяжело опустилась на мое плечо. Пожалуй слишком грубо одернув его дружескую руку и не произнеся ни слова, я зашагал в сторону местного депо, где дожидались своего часа вагонетки. Я шел, бессмысленно глядя себе под ноги с размеренным гулом в голове, что оставили после себя мысли от недавно пережитого на платформе. Теперь же голова моя была абсолютно пуста. Этот глубокий и далекий гул являл собой словно эхо уходящего. Временами моему взору представлялся образ железной дороги, по которой я шел и, время от времени, пинал щебенку. Сквозь щелканье разлетающегося воображаемого камня, до моего слуха донеслась хищная поступь моего друга.
– Поперся-таки, – подумал я. – А ведь мог и не ходить. По сути, знаемся то ведь и не так уж и много времени. Хотя, столько пережитого… И тогда пошел, когда куст этот треклятый отыскать пытались. А у него должность после того приключения теперь. Видел я его портрет на платформе висел. Он его загородить собой пытался – не хотел, что бы я видел.
Собственно, а вот и ангар. Напоминает мне чем-то подземную парковку, что были на поверхности еще до катастрофы. М-да. Ирония. Теперь это конкретная подземная парковка.
Я остановился возле входа в паркинг. Тао тенью возник подле меня и тоже замер, словно бы дожидаясь разрешения на дальнейшее действо.
– Ну, начинай хвастать, – произнес я, подзадорив тем самым бахвальство своего друга. Таонга умел удивлять и любил это уж точно. Он медленно повернул свою голову в мою сторону, его черное, как утренний кофе, лицо, украсила самодовольная ухмылка. Он медленно, все еще не сводя с меня взгляда, извлек руку из кармана, держа в ней маленький серебристого цвета брелок. «Пик-пик!» – раздалось относительно недалеко от нас и Таонга улыбался уже во всю, так и оставаясь неподвижным.
– Ха-а-а! – протянул я, хлопая себя по коленке. – Где раздобыл? – искренне удивился я, принимая из его рук брелок.
– Подарок. Бугор подогнал. Погнали! – и Тао зашагал впереди меня с присущей ему щегольской походкой. Бугром они называли начальника станции, на которой жил Таонга. Большой поклонник двадцатого века и винила.
Вагонетка Таонги была усеяна отражателями. Металлические пластины, что принимают на себя излишние токи туннелей, тем самым ускоряя ход подушки, что двигает кузов. Такого рода пластины разрешено было устанавливать лишь на патрульные кары. Собственно из-за этих пластин моя вагонетка и столкнулась с его, так как мой бортовой компьютер не успел рассчитать встречную скорость того, дабы избежать столкновения. Расчет исходил из заложенной в базу системы максимально-возможной скорости движения вагонетки. А его максимальная скорость была незарегистрированной и, мало того, неразрешенной, от того и не зарегистрированной. Кстати, именно после нашего с ним случая, Африканский Сектор внес изменения во всеобщую базу. Что вызвало всеобщее негодование Патрульных служб, так как ранее избегать столкновения приходилось вручную, полагаясь лишь на собственный опыт и навыки, что, само собой разумеющееся, придавало негласной чести патрульным, пилоты которой, благодаря чему и считались лучшими.
– Здесь тебе, разве что, – недовольно пробурчал я, – шара стеклянного не хватает.
– Пф! Устраивайся поудобнее!
А удобства в его каре было хоть отбавляй. Привычное неуклюжее противоперегрузочное кресло было обшито мягким бархатом темно-синего цвета. Модернизированный подголовник, наполненный структурированным гелием, который мгновенно принимал форму твоей головы, не забывая при этом изменять плотность вещества в зависимости от скорости передвижения.
Наш путь пролегал по основному туннелю: превосходно освещенному, ни одной прорехи в покрытии, через каждые восемьдесят пять километров обустроенные аварийные стоянки (мало ли что может в дороге случиться). Нам же необходимым было добраться до места развилки, где путь, что был нужен нам, пролегал правее. Развилку я заприметил еще издалека и она мне сразу почему-то не понравилась: бывают такие моменты, места, люди, ситуации, когда с одного только взгляда становится понятным и, что интересно, одному лишь тебе. Словно бы некие невидимые глазу частоты не совпадают и незамедлительно возникает чувство дискомфорта. Окажись кто другой на твоем месте – так и не заметил бы ровным счетом абсолютно ничего. А я заметил. Только не сказал ничего Тао, который, с присущей ему безмятежностью с легкостью управлялся с вагонеткой. Выражение его лица не переменилось даже тогда, когда мы влетели в нужное нам ответвление. А вот я ощутил, словно пересек незримый барьер. Пахло смертью. Таонга сбавил ход до той степени, что стало возможным различить зазоры на месте стыка электрических пластин.
Когда вагонетка наконец остановилась, то я не спешил покидать ее кабину.
