У стены напротив рядком расположились синие чудища. За тем из них, что стояло по центру, виднелась открытая дверь комнаты.

Посреди комнаты высился куб в человеческий рост. Был он прозрачным, как воздух, и лишь отсветы граней делали его доступным взору.

Недолго думая, стоявшее у двери синее чудище перепрыгнуло через куб и подхватило на руки женщину, которая оказалась перед ним. Подняв женщину над собой, оно забросило ее на куб. Грани куба завибрировали, словно он был из желе, и куб стал втягивать женщину в себя. Не в силах ему сопротивляться, женщина страшно закричала, но крик ее оборвался, как только куб сокрыл ее в себе с головой.

В кубе женщина стала выглядеть распластанной над полом, и ничто не свидетельствовало о том, что она жива.

Грани куба вибрировать перестали, и куб пошел вертикальными трещинами, которые поделили его на несколько неравных частей и рассекли женское тело поперек. Образовавшиеся части разъехались, представив на обозрение внутренние органы, кости, кровеносную систему… − все то, из чего состоит человек.

Кровь на срезах не сочилась. Органы бездействовали.

Немного постояв по отдельности, все части куба, кроме той, в которой были ноги женщины, сдвинулись в обратной последовательности и соединились меж собой.

Образовавшая пространственная фигура вытеснила из себя обезноженную женщину, и она упала на пол.

После всего происшедшего невозможно было представить, что женщина еще жива, но, упав на пол, она открыла глаза и взвыла от невыносимой боли.

Из обрубков ее ног хлестала кровь.

Часть куба, в которой оставались ноги женщины, вытеснила их из себя, и они тоже упали на пол.

Две опустевшие составные куба придвинулись друг к другу и соединились. Куб вернул себе подлинный вид.

Возле него в кровавой луже лежали обезноженная женщина и ее ноги. Вконец обескровленная, женщина сделалась бездыханной.

Пол поглотил человеческую кровь, впитав ту, как губка, и без остатка растворил ее красный цвет в своем голубом.

На этом месте жуткая видеозапись прервалась, экран пропал, стена снова сделалась стеной.

− « −

Отходя от шока после увиденного, мама запоздало прикрыла мои глаза рукой. Я горько заплакал. Отец был суров как никогда.

Как же обидно устроены миры…

Греющее солнце в светлых небесах, животворящий воздух, благодатная природа − жить бы, радуясь, и не мешать жить другим.

Так нет, обязательно найдутся такие, которые осквернят счастье существования злобой, ненавистью и жестокостью.

Но “таким” нужно противопоставлять добро, любовь и милосердие!

− « −

Пусть я многого не осмыслил тогда, но мне удалось понять основное: женщина уже никогда не будет живой, она умерла, и синие чудища не пощадят нас тоже.

Смерть представилась мне самосознанием, навечно растворяющимся в абсолютной черной пустоте. На меня стала накатывать паника, но ее победило чувство, что родители обязательно спасутся от синих чудищ и спасут меня.

− « −

− Синие твари. Я буду биться с ними, пока жив, − стиснув зубы, произнес отец.

− Мы будем биться вместе, − полным решимости голосом поддержала его мама.

− Да, мы будем биться вместе, − подтвердил отец и вытащил из кармана своих брюк складной ножик, с которым не расставался на Земле.

“Выпроставшуюся на одежде ниточку срезать, занозу вытащить, карандаш подточить − чем еще, если не дома?” − говаривал он маме во времена былые.

Отец мой − мужчина хозяйственный и аккуратный. Но на этот раз он достал ножик с совершенно иными намерениями.

Щелкнув кнопкой в торце корпуса, отец высвободил лезвие. Длина лезвия немногим превышала длину среднего пальца отцовской руки, но этого вполне хватило бы, чтобы причинить синему чудищу тяжелое ранение (например, если попасть ему в нос или в глаз), и отец смотрел на ножик, как на боевого товарища.

− « −

Тем временем синие чудища вспомнили о нас опять. Дверь комнаты немного приподнялась, и какое-то синее чудище просунуло под нее свои руки, в которых были две маленькие сырые рыбешки и шарообразный сосуд с коротким узким горлышком, закрытым пробкой. В сосуде, наполняя его почти под завязку, колыхалась очень похожая на воду жидкость. Все это было заброшено в комнату, синие руки исчезли за дверью, и она опустилась к полу.

Сосуд, судя по его виду, был из стекла, однако не разбился от удара об пол – лишь немного покачался на нем, как Ванька-Встанька, и замер на крохотном плоском донышке, которое тогда и стало у него заметным.

− Мы должны это есть? − спросила у отца мама, глядя на сырые рыбешки.

Отец вернул лезвие ножика в корпус и ответил:

− Думаю, синие чудища сами едят сырую рыбу и считают, что для нас она съедобна тоже.

− Вот почему люди, которых нам показали, такие истощенные. Они голодали, − скорбно заключила мама.

К ”съестным” подачкам синих чудищ родители не притронулись.

Вода − другое дело. Мы давно не пили, в горле каждого пересохло и першило. В моем − уж точно.

Воду мне начали давать с четырех месяцев. Она мне нравилась, я к ней привык и в ней нуждался.

Спрятав ножик в кармане брюк, отец откупорил сосуд и принюхался.

− Вода как вода, − сказал он, пожав плечами, и отхлебнул из горлышка.

Слегка выждав, передал сосуд маме. Мама сделала пару глотков. Я дернулся к сосуду, и мама дала мне попить из него тоже.

Меня давно мучил голод. Испив воды, есть захотел еще больше и захныкал. Мама покормила меня грудью, а покормив, надумала переодеть.

Она развернула на мне одеяльце и сняла с меня испачкавшиеся ползунки и подгузник. Вместо них обмотала меня хлопковой блузкой, которая до того была на ней, и собралась было снова завернуть меня в одеяльце, но увидела на нем синюю чешуйку. Ту самую, что отвалилась с пупырышка несшего меня синего чудища.

С отвращением взяв чешуйку кончиками пальцев, мама повела рукой, чтобы отбросить эту, как она сказала, ”гадость” куда-нибудь подальше в угол. Но в последний момент не отбросила. Задержав руку на весу, она внимательно чешуйку оглядела, словно о чем-то размышляла, и засунула ее в карман своего пальто.

Завернув меня в одеяльце, мама нашептала что-то на ухо отцу. Вскинув в изумлении брови, отец стал “переваривать” услышанное и чуть погодя сказал маме:

− Хоть бы ты оказалась права.

Родители прилегли на пол, чтобы просто отдохнуть. Из осторожности они не смыкали глаз. Я же заснул подле мамы сном младенца, каковым, собственно говоря, и был.

Когда проснулся, стены, пол и потолок комнаты сияния больше не излучали. Вокруг царил полумрак. Полной темноты не было, потому что снаружи в комнату проникали лучи какого-то светила, из чего родители сделали вывод, что в новом для нас мире имеется своя Луна.

Мама снова меня покормила, и отец сказал:

− Пора нам уже попытаться.

Мама взяла меня на руки, и отец помог ей подняться.

− Забери сосуд с водой, − попросила она его.

Отец подхватил сосуд с пола и зажал его подмышкой.

Мама вынула из кармана пальто чешуйку и с заговорщическим выражением на лице передала ее отцу. Взяв чешуйку рукой, подмышкой которой был зажат сосуд с водой, другой он вытащил из кармана брюк ножик.

Родители подошли к двери, и отец поднес к ней чешуйку. Он даже не коснулся чешуйкой двери, но фантастика: дверь поплыла вверх и пропала в притолоке.

Я не понял, почему так поучилось. Узнал от мамы, когда подрос.

Решив выбросить оказавшуюся на моем одеяльце чешуйку с синего чудища, мама вдруг подумала: ”Все двери открываются перед синими чудищами сами собой. Все синие чудища сплошь покрыты чешуйками, которые являются частью их плоти. А что если попробовать воспользоваться этой одной чешуйкой, обнаружившейся на одеяльце Артемки? Вполне может статься, что двери перед ней и откроются!”

Вот до чего додумалась мама, и вышло, как она предположила.

Ай да мама!