На часах было шесть часов утра, без семи минут шесть …
– Могу, – проглатывая тонкую плоть красного цвета вишни, утонув в открытом настежь холодном окне, спокойно парировал я, не повернув головы. – У меня как раз есть отличный говяжий стейк, лучший в Ирландии, и он уже полностью прожарен, совсем без сока, купил вчера, перед отъездом из Белфаста, в пабе «Soda Popinski’s», у Дуэйна Оллмэна, который подрядился там официантом, празднично одетого в костюм Санта Клауса, в канун Сочельника. Он выбрил себе узоры на висках и покрасил волосы в белый цвет.
– А какой сегодня день? Пятница? – обеспокоенно уточнил математик, резко обхватив своими огромными руками, свою непричесанную голову.
Я утвердительно кивнул, затянувшись вкусом мармеладного «джойнта», обжигающего мои вены солью своей запрещенности …
– Тогда, не буду, – устало бросил в пространство Теодор, улетая неоновым светом, бьющим из самого начала длинного коридора. – Я не ем мясо по пятницам.
«Не волнуйся, Святой Франциск тебя простит», – мысленно кинул я, в ответ. Не произнеся ни слова …
– Я индзи-сан в этом мире, Гийом, и что? Ну, вот играет сейчас музыка. Кто это, кстати, Лу Рид? Гэри Мур? Эд Ширан? И, вдруг неожиданно останавливается. И не понять, то ли – это мир в округ тебя остановился, то ли, ты остановился в округ мира. Или телевизор, бац, вырубился, и вот думай, он сломался, либо ты. Понимаешь? Была нация, Гийом, слушали Синатру, читали Хаксли, восхищались Гейблом… А теперь, что? Восхищаются куриным яйцом в твиттере! Прости им грехи их.
Он как-то комично развернулся, совершив поворот через левое плечо; накинул на свои голые плечи каучуковый макинтош, цветом ультрамарин; прикрепил театральным клеем усы, и пошел себе сумрачной походкой по темным переулкам Гонконга… Выйдя через один из секретных тоннелей, который выходил на пустырь, близ корабельных доков; ни взглядом, ни жестом, он так и не дал понять, о том, что ему действительно страшно, хладнокровно улыбаясь; но, я то, знаю цену этой улыбки …
***
Май 62-го, неохотно просыпался, распоротым брюхом цивилизации XX века, кидая мне в усталое лицо: запахи мяты; вскрытых на ¼, перочинными ножами, иранских лимонов, заваренных в фарфоровых чашках, с черным чаем и молоком; запахи имбиря, ветивера (жалящим вкусом горького шоколада) и герани… паточный запах приготовленной на завтрак тыквенной запеканки и запеченных яблок; резкий запах пачули, выкуренных, маргинальными интеллектуалами, папирос, и выпитого ледяного сорта вина vin de glace их четырнадцатилетними любовницами а-ля винишко-тян; дешевого одеколона и просмотренных спортивных хайлайтов… Запахи сытой стабильности и надежды на порочный секс с безликой вдовой. Запахи классических наборов провинциальных предрассудков, спрятанных, потерянной жемчужиной принцессы Валуа, в янтарную золу индонезийских барханов… И городской спам, из постоперационных обрывков новостных лент катарской радиокомпании «Аль-Джазира», льющихся на этот беспочвенный грунт – эхом мертвых героев, из рупорных громкоговорителей, висевших на минаретах опустевших мечетей: «На дизель-электроходе Индигарка, из Североморска, в кубинский порт Мариэль, начиная с сентября шестьдесят второго, доставили тридцать шесть боеголовок к ракетам эр двенадцать и эр двадцать четыре, к ракетам эр четырнадцать, эр двенадцать. Эр четырнадцать – это баллистические ракеты средней дальности, разработанные… Мэрилин Монро убивает себя!!! Нашли обнаженной в плохой руке на телефоне, приняла сорок таблеток. История на страницах. Звезда эксплотейшн фильмов категории Би, была убита неизвестным серийным убийцей; обнаженное тело Мэрилин было найдено в одном из дешевых мотелей по Натан-роуд, в Гонконге, с перерезанным горлом. В крови американки была обнаружена запрещенная Великим аятоллой барбитуровая кислота и ирландский сливовый ликер» … Я, налил себе в складной металлический стакан ультрамодного зернового виски «Пропер Твелв», предварительно разбавив сладким сиропом «Кока-Кола» – купленным мною в олдскульного вида аптеке на Хэмптон Роуд, где околокриминальный фармацевт, с прической а-ля Билли Бремнер, галлюцинирует под абсентом, «закидываясь» свекольным квасом, стоя у огромной деревянной витрины, заполненной различными аптекарскими принадлежностями: баночками, с латинскими обозначениями, весами разных мер и приспособлениями для изготовления лекарств, многоразовыми стеклянными шприцами, бутылочками и мензурками, пожелтевшими коробками с пенициллином… Выпил быстро, залпом, стоя на самом краю крыши Мухаммед-Сити, где, рядом с вишневым сквером, на берегу реки Темза, под бронзовым памятником пророку Магомеду (салла-л-Ла́ху ала́йхи ва салам) и Рональду Макдональду, высотой с башню Реджинальд, на залитом весеннем солнцем изумрудном табачном поле, под картонными листьями, распустившихся розовым соком, олеандровых деревьев, бродячие кубинские акробаты и вернувшиеся из Гренландии китобои (в брюках-дудочках, сюртуках с двойным воротником из шерстяной одноцветной ткани саржевого переплетения брусничного цвета, почти до колена, галстуках-бантиках) непритязательно завтракали: вареными яйцами, тостами с абрикосовым вареньем, малиновым сорбе, запивая непритязательную снедь фруктовой водой; уютно расположившись под искусственной тенью, исходившей от элегантного девташлара исламскому оккультисту, за чтением Рабле… беспризорные пакистанские дети играли в футбол пустой банкой тушенки, прямо там, на кофейно-золотом полотне песка; французские фаты, с мрачно-растерянным взглядом, в своих архаичных раздумьях, безмятежно бродили рядом с обгоревшими корпусами металлических тел: паккардов, кадиллаков, роллс-ройсов, крайслеров, бьюиков, шевроле и плимутов, смертельно усталые, искав утешения в этой талой, ржавого цвета реке …
Мне отчего-то вдруг стало грустно… Я надел теплый пиджак от «Бёрберри», который пришлось ушивать по ширине и длине рукавов, накинул рюкзак на плечо, и долго думал, съесть ли мне шоколадный батончик «Марс», эгоистично соблазняющего меня в моем правом кармане… Я сделал еще несколько сладких глотков, сложил в рюкзак: белого цвета рубашку от «Мерк», в принте ярко-бордовых вишен; теплый кашемировый свитер, сшитый во Франции; уберредкие джинсовые брюки от «Ливай»; повестку в Ипсвичский суд; приглашение на ланч от Чарльза Мэнсона, написанное на иврите; нож для писем; корсиканский складной нож для вендетты, и несколько консервированных банок томатного супа «Кэмпбелл», головоломку Эрнё Рубика, роман «Дети снеговика», Хиршберга… налил себе еще ультрамодного односолодового виски – опустошил, снова почувствовав себя Человеком …
Люди, по ту сторону постепенно оживающей столицы, там, за условной линией, проходящей через центр Земли, незаконнорожденные эмигранты бывших европейских колоний в Африке, казавшиеся с этой крыши цифровыми точками азбуки Морзе, куда-то бежали, ослепленные лучами майского солнца; лучами, будто расплавленный мёд, в своей надежде успеть первыми в «Хуперс», ведь только ранняя пташка получит бесплатно крабов… всей своей тленностью суеты изобличая свой невысокий культурный уровень; и все их сосуществование – являлось пустой скорлупой, иллюзорной декорацией, нежилой, мертвой и холодной; и эти безразличные улицы Лондона и Кейптауна; Берлина и Парижа; Стокгольма и Москвы; Брюсселя и Мадрида; Рима и Бухареста, которые их окружали, ничего не говорили им о вчерашнем дне, но только о завтрашнем; они оставили своим отцам все сожаления о прошлом, и могилы своих предков… Заурядные дети новой эпохи – они были противоречивы и непоследовательны, как само время; они были услужливы и трусливы; им Великий аятолла дороже их же детей, и предложи он им сейчас кандидатуру Губки Боба на пост Аллаха, они благоговейно уверуют; люди без принципов, свято верящие в финансовый коллапс, который обязательно скоро произойдет, по вине китайцев …
Я не хочу быть частью этого …
– А толку, Крис? Ведь, больший отрезок нашей жизни – это фантазии о лучшей доле… И, вся их суета – это бег лабораторных крыс в лабиринте за мясным шариком. Все в этом городе плоское и сельскохозяйственное; прогорклый кофе и отвратительная еда. Нет, это не Вавилон, Крис, это один большой Шеффилд.
