Я смотрел за горизонт, где реликтовый лес, вылепленный из пшеничного пластилина, золотисто-желтый, словно непричесанная голова Кэррота Топа, выблеванный, суррогатной матерью Ба-Пефа, метамфетаминовой амброй, застыл в позе опистотонус, там, у границы неба, цветом океанской лазури… Я сканировал усталым истерзанным взглядом, дюралевого цвета, архивное фото, снятое на «Поларойд», где Слай широко улыбалась, улыбкой Будды, в образцового кроя черном пиджаке от «Хуго Босс», наброшенным на голое тело; ее тонкие линии девственных губ, были накрашены помадой цветом луговых васильков, веки игривых глаз – тенями цианового цвета; она как-то неловко держала в своих высушенных временем руках небольшой букет из весеннего свойства георгин, кроваво-алых… Меня вдохновляли ее большие, необычайно красивые глаза; нежное, тронутое счастьем лицо, какое-то, полное умиротворения и мудрости, почти святое… И, я похотливо онанировал на эту повседневную красоту, в антиматерии мира, конвертируя свою алчность в липкие брызги сладко-соленой спермы, представляя как кончаю ей на глаза… Большие, необычайно красивые …
Измученные болью годы – крутятся в голове… тридцати секундными флешбэками; воспоминаниями лучших дней; пенициллиновой ненавистью к себе и чувством вины, выбивая из текущего состояния реальности; играет ли, сейчас, знакомая песня, с которой, что-то, да связано… бросает ли, кто-то, в илистую глину Апокалипсиса, знакомое равнодушному сердцу имя, в гавани Гонконга; фильм про африканцев, добывающих вино с верхушек пальм; Новый роман Апдайка … Эти флешбэки – непременно, убьют меня… Пространственные воспоминания, цепляясь за воспоминания, словно бархат внутренней реанимации, латинскими афоризмами, отбрасывали меня назад – неизменно, в мертвую глотку прошлого… голова болела постоянно, и никакие обезболивающие порошки, и даже бионаркотики – уже не помогали; в любом случае, если я и умру, от этого нескончаемого потока моего условного грехопадения, моей эволюции духа… то, на, то воля Аллаха, а к флешбэкам можно привыкнуть, у них даже есть чему поучиться… вращаясь там, внутри, взорвавшегося миллиардом неоновых звезд, ультрамаринового космоса, ушедшим за радугу – майором Гагариным… обнимая пустоту; поцелуем смерти – вышедшей на парад Марди Гра …
Это был трудный для меня период, и я надеюсь, что я сумел преодолеть его; ведь я, по-настоящему не отошел еще от боли этого октября, а впереди уже маячил ноябрь, с его катарсисом и неизбежной эманацией Личности… Но, боль многому учит, когда остаешься один на один с её неизученной парадигмой, многое открывается; личные переживания, почти всегда – подталкивают к критическому анализу ситуации, словно любовь, заставившая искать śmierć …
Почти целый год, я прожил в этом опустевшем доме, в состоянии тяжелого психологического стресса, не выходя из шизофренической плаценты этого бегхауза, пока очередной криз, на фоне психоэмоционального стресса, не выдавил меня отсюда, как выдавливает, обдолбанная ксанаксом инста-телочка, горчичный соус на кофейно-ликерный чизкейк, из индигового пэта …
Это был мой некалендарный адвент – время, данное для того, чтобы признать недостатки, исправить их, возродившись потом из собственного праха и неудач, подобно Патрику Пирсу… я, как и он, отрекся от благополучия этого мира и был низложен;
Когда Смерть стучит в вашу дверь, вы можете сделать только одно: открыть её …
Аллилуйя!!! Motherfucker, и Аллаху Акбар …
***
Школьный автобус, темно-грушевого цвета, скользил по узкому серпантину гравия, скрываясь за тощим телом японских кленов, стоящих в ряд, на азбуке октября… Лондонские рок-н-рольщики и моды из Ливерпуля, разбивали друг другу, пляжными шезлонгами, головы, как перезревшие на октябре тыквы, где-то там, вдалеке, на зернистом побережье Гастингса… Мультипликационные шимпанзе фотографируют моделей в бикини; глухонемые панкахваллы качают ногами подвесное опахало, в домах Нью-Дели, в фирменных кедах от «Дизель»; мусульманские заключенные в Мьянме ногами вращали валы мельниц; проститутки из Глазго, покупают кокаин в капсулах, у нелегального дилера по прозвищу Кокосовый Эмиль, прямо на улицах Лондона, в одну из самых холодных зим последних лет в Англии; Мэри Хопкин и Мэгги Белл копируют антифашистские агитационные плакаты в пост-военных школах Бенина; гуттаперчевая тень от воздушного акробата, идущего по канату между башнями собора Нотр-Дам де Пари, безлико ползет по горе крестов в Латвии, символом веры, надежды и свободы; портреты Виртуального Президента перевернутые вверх головой, околокриминальными людьми в желтых жилетах на мирных акциях протеста в самом сердце Бельгийского Конго; норвежские протестанты, непоколебимые адепты, запрещенных Великим аятоллой П.Государства «404», ультраправых норвежских группировок, с принтом Варга Викернеса на спинах своих камуфлированных в оранжевый песок военных куртках, сжигают Коран на митингах против Ислама; нефтяные танкеры Страны Советов и танкеры Ирана, садятся на мель близ Сингапура …
В углу комнаты, рядом с двумя зеркалами высотой восемь футов каждое, рядом с газовым камином, стояли два плетеных стула, чучело крокодила набитое соломой, и небольшое необитое кресло из еловых досок… Подоконники были заставлены цветочными горшками с цветущими кактусами, и китайскими вазами с букетами фиалок, на одном из которых – фигурка попугая, темно-зеленая, инкрустированная бриллиантами, рубинами и изумрудами, привезенная, когда то из Индии, из Хайдарабада… На полу, холодном деревянном полу, цветом живого коралла, прямо посередине, напротив дискового телефона, обмотанного множество раз тряпичной изолентой, декоративных персидских подушек из яркого иката, небрежно валялась на своем кнопочном брюхе, перевернутая вверх ногами, пишущая машинка «Ундервуд», с зажеванной в ней черновой рукописью «Моя Борьба», за авторством Адольфа Гитлера …
Я осторожно встал, подойдя к зеркалам, откуда на меня смотрело старое, злое и истощенное лицо; широкая и густая борода а-ля Джеймс Харден, немного растрепанная и небрежная, как ветхозаветное благочестие; аккуратная прическа в стиле молодого Дельвеккио, горчичного цвета кардиган Кобейна, купленный на «иБэй»; две тонкие линии бесцветных татуировок: апостол Петр и апостол Павел, вытатуированные древне валлийским шрифтом, у основания большого пальца руки… Свинцовая тень, которая борется с депрессией, травмами и токсикоманией, плотно сидящая на мефедроне …
– Ваш адрес, милостивый сударь!!! Я презираю, Вас!!! – бросаю в скриншот своего отблеска, поднося хрустальный графин с малагой ко рту.
Кто я сейчас? Беглый рекрут? Контрабандист? Сын польского революционера? Декадент контркультуры пост-диссидентства?!!
Моя комната – моя территория… моя Масаи-Мара; абсолютно черный квадрат Малевича, блэкаут Нового Мира; лабиринт галерей и подземных коридоров высеченных эффектом плацебо под уступом скалы …
Розовый свет бил из-за стекла закрытой двери, неоновой голограммой Виртуального Президента, который, прощался по Скайпу с экипажем подводного крейсера «Курск», в образе Мохаммеда Резы Пехлеви; по радио играла тоскливая и нудная музыка по заявкам, как будто, звонившие туда старики, заказывали себе pre-order заупокойной мессы …
Я делаю глоток виноградного вина, засовывая в рот леденец «Монпансье», пытаясь раскусить …
– Театр закрывается, нас всех тошнит, Гийом.
Огрызается маисовый Хрущев, через стекла пенсне, оглядывая пустоту времени, хрупкую стабильность нестабильного мира, изредка, делая тремя пальцами правой руки такие движения, по сукну стола, словно растирая в пыль мякиш хлеба.
Меня раздражал его элитарный снобизм.
Я молчал, глядя куда-то в пол… Пауза затянулась …
– В каком состоянии ты сейчас находишься, Гийом? Каждый из нас? Душа – это музыкальный инструмент. Струны души натянуты до предела. Малейшая неосторожность, и они лопнут. Так и ходим – фальшивя, с недотянутыми. Твоя душа, в твоих глазах, Гийом.
– Как говорил По, и все что я любил, я любил в одиночестве.
