Гудки. Гудки из давнего прошлого… Обалдеть!

‒ А теперь объясни, что случилось? ‒ требует Сероглазка.

Пересказываю то, что услыхал от Алеши.

‒ Не может такого быть! ‒ упоенно выдыхает она. ‒ Мы попали в сказку, Королек!

На Сероглазке здоровенный пуховый бледно-зеленый свитер, в котором она едва не тонет с головой, и обтягивающие джинсики. Мои шлепанцы на ее крохотных ступнях кажутся ластами.

Наша первая ночь. Неужто ‒ на пороге начинающегося века ‒ мы станем самыми близкими людьми?

Разве это – не сказка?

* * *

26 сентября 1971-го года.

Алексей

Голос Королька пропадает.

Озираюсь ‒ и на секунду мутится голова, в мозгу рождается глупейший классический вопрос: «Где я?»

Я ‒ на улочке Бонч-Бруевича, рядом – Алешка и Немая.

‒ Придется возвращаться в Заборье. Не исключено, что отец и неведомая женщина – в кинотеатре «Победа»… Эх, проклятье! Нужны деньги на такси! Можем опоздать.

‒ У меня рубль, ‒ нетвердо заявляет Алешка. ‒ Бабушка дала на обеды в школе.

‒ И у меня рубль, ‒ тихо говорит Немая.

Ловим попутку. Минуты через две у наших ног тормозит обшарпанный фиолетовый «москвичок». Восседающий за рулем мордатый дядька коротко бросает:

‒ Куда?

‒ В Заборье, к кинотеатру «Победа».

‒ Садись.

Я усаживаюсь рядом с пузатым водителем, Алешка и Немая ‒ на заднее сиденье. Центр города накатывается и тут же пропадает невесть куда.

Водила оказывается словоохотливым.

‒ В киношку собрались? ‒ спрашивает для затравки.

‒ Да, ‒ отвечаем хором.

‒ А что за фильм?

‒ Понятия не имеем. Пойдем на первый попавшийся. Воскресенье. Надо как-то развлечься.

‒ В «Победе», похоже, показывают «Белорусский вокзал», ‒ размышляет толстяк. ‒ Смотрели?

‒ Нет еще.

‒ Сходите. Обязательно. Я в конце уревелся! Честно скажу, только после этого фильма уразумел, какую войну сломали. Я ведь и сам воевал в пехтуре. Начал в сорок третьем и протопал на своих двоих аж до самой златой Праги. Там войну и закончил. Трижды ранен, одно пулевое, два осколочных…

У меня отваливается челюсть.

Я уже привык к тому, что ветераны Великой Отечественной – глубокие старики. Самым молодым – за семьдесят, кому-то вообще за девяносто. И вот сидит рядом со мной крепкий мужик с круглыми тяжелыми кулаками, крутит баранку и повествует о том, как бил фашистов. Ему нет и пятидесяти, если и старше меня, то ненамного. Кепка, темно-серый плащ.

А словоохотливый водила уже болтает о том, что в Тольятти выпускают новый автомобиль. По итальянской технологии. Называется «жигули». Сам-то он еще не видел, но, говорят, кузов из тонкой стали, хлипкий. Консервная банка, а не машина. Вот «москвич» ‒ это вещь. Крепкий, надежный, как танк. В двух авариях побывал – хоть бы хны.

Так, слушая россказни веселого левака и только поддакивая, добираемся до кинотеатра.

‒ Счастливого просмотра! ‒ напутствует он и укатывает.

Останавливаемся перед серым конструктивистским зданием кинотеатра. Господи, до чего же он неказистый и грязный!

С первого по восьмой класс я учился в школе, которая была недалеко от моего дома, в десяти минутах ходьбы. Но однокашники и учителя почему-то не вызывали у меня приятных чувств. И я, пересилив свою обычную робость, выбрал другую школу, расположившуюся в Заборье, практически на границе между Заборьем и Оборонкой. Меня зачислили в математический класс, где нас, «оборонцев», было восемь, остальные ‒ заборские аборигены.

И каждый день, за исключением воскресений, я отправлялся из глубинки Оборонного района в сорокаминутный путь. Возле кинотеатра «Родина» мы, две девчонки и шесть пацанов, встречались и дальше отправлялись гурьбой. И так же ‒ ввосьмером ‒ возвращались в свою Оборонку.

Дорога от «Родины» до школы занимала полчаса. И столько же обратно. Итого ‒ час блаженного счастья, сумасбродной трепотни обо всем и ни о чем.

Если какая-нибудь училка болела, и урок срывался, мы ‒ всем классом ‒ удирали в «Победу». А иногда сбегали в киношку просто так, из озорства. И тогда фильм казался немыслимо волшебным – это была сладость запретного плода.

Мое детство и подростковые годы прошли между двумя кинотеатрами ‒ «Родиной» и «Победой».

В «Победе» два зрительных зала, синий и красный. В одном показывают «Белорусский вокзал», в другом ‒ «Возвращение «Святого Луки». Фильм про «Луку» я, кажется, не видел. Во всяком случае, не припомню такого. Судя по афише, детектив.

На моих часах без десяти три. Похоже, сейчас завершится «Белорусский вокзал».

‒ Следите за дверью, ‒ предупреждаю ребят. ‒ Зрители скоро повалят на выход.

Принимаемся ждать. Мысли ‒ лихорадочные, донельзя нелепые ‒ снуют, суетятся в голове…

Наконец-то!

Дверь отворяется…

‒ Гляди внимательно, Алешка!

Держимся в сторонке. Сосредоточенно наблюдаем.

Зрители вываливаются из дверей кинотеатра и движутся мимо нас. Кое-кто, в основном, немолодые женщины, плачут, осторожненько сморкаются в платочки. Да и у остальных лица скорбно-окаменелые.

Смотрим, не отрываясь.

Отца нет.

Стискиваю пальцы. Ладно, теперь дожидаемся тех, кто смотрит «Луку».

Только теперь до меня доходит катастрофический ужас ситуации. Если отца в кинотеатре не окажется, шансов его найти уже не будет! Единственная надежда – на Судьбу. Она отправила меня в прошлое, значит, должна помочь отыскать отца. Но ее терпение не безгранично. Возможно, ей уже наскучило подсказывать мне, куда идти, что делать. Я оказался олухом царя небесного. Каюсь.

Стоим, не произнося ни слова. Во мне растут разочарование и усталость.

Снова отворяется дверь.

Напрягаюсь, чувствуя свое не на шутку разбушевавшееся сердце. Слегка кружится голова. Сейчас все решится! Ну – пан или пропал!..

Но проходит и эта толпа…

На меня наваливается неимоверная тоска. Такое опустошение, как будто вынули внутренности, остались только кости и повисшая спущенным флагом кожаная оболочка.

‒ Что теперь? ‒ тихо спрашивает Алешка.

‒ Что теперь! ‒ раздраженно передразниваю я. ‒ Ну почему ты все время надеешься только на меня?! Скинул ответственность на кого-то и доволен! А я не господь бог… ‒ и, опомнившись, виновато выдыхаю: ‒ Извини, Алешка, сорвался.

‒ Да ладно, ‒ он слабо машет рукой. ‒ Я понимаю.

‒ А ты чего молчишь? ‒ спрашиваю Немую. ‒ Помоги нам, убогим. Ум у тебя светлый, рациональный.

Она краснеет.

‒ Я бы рада помочь, но…

‒ Не ломайся. Сейчас не до политесов. Предлагай. Мой бедный котелок уже не варит.

Опускает светло-русую голову с гладко зачесанными волосами. Молчит. Потом неуверенно предлагает:

‒ Позвоните своему другу. Туда, в 1999-й.

Вздохнув, достаю сотовый…

* * *

31 декабря 1999-го ‒ 1 января 2000-го.

Королек

В моем мозгу, во всех моих расслабленных телесах бродит сухое бордо – подлинное или подделка, ‒ легонько дурманит голову и будоражит сердце.

Блестит нарядная елочка, домашним солнцем сияет люстра, по-кошачьи светятся глаза Сероглазки. Чувствую – немедленно следует совершить нечто эпохальное, чтобы запомнилось на оставшуюся жизнь.

Это желание свербит неотвязно. Новорожденное тысячелетие неслышно отворяется, как исполинские ворота, за которыми – звездная тьма.

Скоро пробьет двенадцать!

Хлопает пробка. Наливаю в бокалы шипящее, пузырящееся шампанское. Включаю телик ‒ только для того, чтобы не упустить время, ‒ и вижу седого усталого человека со слегка гнусавым, мгновенно узнаваемым голосом.

‒ … Я ухожу. Ухожу раньше положенного срока. Я понял, что мне необходимо это сделать. Россия должна войти в новое тысячелетие с новыми политиками, с новыми лицами, с новыми, умными, сильными, энергичными людьми…