Мы встретились, посидели в кафушке. И с этого времени начались наши свидания.

Нашему роману откровенно недостает огненной ромео-джульеттовской страсти, все до предела буднично, незамысловато. Как у большинства.

Сегодня, 31-го декабря, жду ее в своей однокомнатной квартирке. Будем встречать новое столетие. Я нарядил елочку и, как сумел, накрыл стол. Ближе к полуночи выну из холодильника шампанское.

В восемь часов является ‒ с двумя салатами и холодцом, сварганенными собственноручно. Как только дотащила? Сообщает радостно:

‒ Ой, еле добралась, народу в автобусе – как селедок в бочке! Некоторые уже отметили. Пьяненькие – в дым!

Гляжу на нее, румяную, глазастую, сияющую, и нет во мне похоти, лишь умиление и нежность.

Новогодний вечер летит, потрескивая за окнами редкими фейерверками.

Звоню Шузу, давнему приятелю, еще со школярских времен.

‒ Иди на фиг со своими слюнявыми пожеланиями, ‒ зло отрезает Шуз в ответ на мое поздравление. ‒ Ты хоть понимаешь, что случится в следующем столетии, которое ты ждешь с таким щенячьим восторгом?.. Нет?.. Ну, тогда объясняю. Для идиотов. В новом веке ‒ в результате повальной роботизации ‒ человек станет лишним на земле. Будут исчезать целые профессии. К концу века из людей останутся некие особые индивиды. Остальных утилизируют за ненадобностью.

‒ Семь с половиной миллиардов?

‒ Да хоть сто семь. Кому мы, собственно, нужны? Богомерзкая плесень, расползшаяся по планете и испохабившая все, до чего смогла дотянуться.

‒ Спасибо за приятные слова, Шуз.

‒ Не за что, ‒ его голос неожиданно теплеет. ‒ Желаю всего наилучшего, Королек! Праздник встречаешь один?

‒ Нет.

‒ Счастливчик, ‒ вздыхает Шуз и пропадает.

Поросенок.

Собираюсь звякнуть маме, но мобильник сам подает голос.

‒ Привет, Королек. Это Алеша Топилин.

‒ Привет, Алешка! ‒ отзываюсь я. ‒ С наступающим!

И слегка изумляюсь. С чего вдруг Алешка решил меня поздравить? Мы не друзья, даже не приятели. Познакомились около года назад, потрепались, обменялись номерами телефонов, после чего практически не общались.

Любопытный фактик. Когда Алешке исполнилось двенадцать, погиб его отец. Узнав об этом, я малость обалдел: меня двенадцатилетнего отец бросил. Совпадение.

Дальше – больше.

Оказалось, что он женился вскоре после окончания школы ‒ причем, на своей однокласснице. Супружницу его звали Мариной. Через короткое время молодые разбежались – не сошлись характерами.

С нами крестная сила! Это моя подруга жизни звалась Мариной! Это она была моей одноклассницей! Это мы разбежались вскоре после женитьбы!

Наконец, он обмолвился, что когда-то жил на Стахановцев. И я перестал изумляться. Только спросил: «Адрес какой?» И мудро, как древний философ, улыбнулся, когда выяснилось, что в детстве он проживал в соседнем дворе. В домишке, который отличается от моего только цветом. Он отчаянно розовый и оттого похож на громадную детскую игрушку. Или на домик из сказки.

Алешка старше меня лет на десять. Будучи малолеткой, я его не замечал. А уж он-то меня, мелкого шпингалета, в упор не видел.

Возбужденный и растерянный Алешкин голос:

‒ Королек, ты человек здравомыслящий, тебя удивить трудно… Я звоню из 1971-го года.

‒ Откуда? Повтори!

‒ Из 71-го. Считай, что прикатил туда на машине времени… Пойми, я не пытаюсь тебя разыгрывать…

‒ Лично у меня создалось другое впечатление. Извини, Алешка, похоже, ты досрочно встретил двадцать первый век.

‒ Королек, я попал в 1971-й год, в 26-е сентября! В день убийства моего отца. Так случилось. Я должен предотвратить его гибель!

Пытаюсь привести взлохматившиеся мозги в порядок. В голосе Алешки вибрирует отчаяние. А вдруг он психически здоров? А вдруг не разыгрывает?

‒ Ты поможешь мне, Королек? ‒ кричит Топилин сквозь странные гулы и шумы. ‒ Мне больше не к кому обратиться.

‒ Пожалуй, ‒ отвечаю осторожно. ‒ Но я занят. Пойми, Алеша, праздник на дворе. Не самое удачное время для расследования преступления… Ладно, рассказывай. Попытаюсь помочь. Но ситуация ненормальная, согласись… И не забывай, в твоей мобиле может батарейка кончится.

Он повествует, а я стою, сжимаю потной рукой телефончик и чувствую, как понемногу съезжает крыша.

Что это? Прикол? Мистификация?

‒ Поможешь мне? ‒ кричит Алеша.

Почему-то мерещится, что голос его доносится из черной бесконечности пространства, из бездны.

‒ Постараюсь, ‒ буркаю я. ‒ Фактов нет…

Когда отключаю трубку, Сероглазка восхищенно выдыхает:

‒ Какая у тебя удивительная работа!

‒ Согласна потерпеть, если я попытаюсь немного помочь приятелю? Не будет скучно?

Мотает круглой головенкой:

‒ Ничуточки!

‒ Тогда давай вдвоем раскручивать это дело. Не против?

‒ Давай! ‒ охотно, как ребенок, откликается она. После чего добавляет: ‒ А что за дело?

‒ Представь. Живет тридцатидвухлетний мужик. Два года назад пропала его жена, считай, померла. Он находит женщину, примерно свою ровесницу. Однажды видели этих двоих ‒ его и ее ‒ в Заборском районе. Оба завернули в квартальчик «Голубая кровь» и исчезли из поля зрения. По всей видимости, проскочили жилища местной знати и двинули дальше…

‒ В кинотеатр «Победа», ‒ подсказывает Сероглазка. И, опустив глазки, сообщает: ‒ Я сама из Заборья. Заборские мы!

‒ Никуда не скрыться от заборских!.. А ведь ты права! Мужик наверняка отправился с неизвестной дамочкой в кино.

‒ А кто она? ‒ огоньки в глазах Сероглазки так и скачут.

‒ Кабы знать, ‒ вздыхаю я.

А сам вспоминаю Оборонку ‒ океан приземистых домишек, где некогда жил Алеша Топилин, где проскакало и мое босоногое детство.

С Оборонкой соседствует другой район, отрезанный от нее широченным и до невозможности тоскливым Коммунистическим проспектом. Заборский.

Когда-то здесь до горизонта простирался беспредельный сосновый бор. В индустриальной горячке тридцатых годов деревья повырубили, отгрохали гигантский заводище, наскоро выстроили жилища для рабочих и спецов. А в название все же вошел лес с его травами, ягодами, грибами, солнцем, тенями и разной живностью. Заборье.

Вместе оба поселения – Оборонное и Заборское – образуют неделимый Пролетарский район, когда-то, при советской власти, могущественный, ныне основательно захиревший.

Оборонка издавна считалась провинциальной, не престижной. А Заборье числилось образцово-показательным. Чиновники ‒ и городские, и областные ‒ с гордостью привозили сюда столичных начальников. Да и сами аборигены ощущали себя особыми, исключительными. Они практически не выезжали в центр города. Покупали шмотки и жратву в здешних магазинах, праздновали в местных ресторанах и кафушках. Если появлялся в городе новый фильм, не торопились смотреть. Ждали: покажут в «Победе», тогда и поглядим.

Заборье было отдельной планетой, подчинявшейся своим законам.

К концу века ситуация коренным образом изменилась. Заводище, вокруг которого сформировался Заборский район, приказал долго жить. И сам район оскудел и сравнялся в провинциальности с Оборонным.

У нас, Оборонных, была своя подростковая банда, у Заборских – своя, и эти группировки нередко схлестывались до кровищи. «Заборские» оказались покруче. Мало того, в завершающиеся девяностые они подмяли под себя весь мегаполис. Сопротивлялись их мощному натиску только «южане» ‒ братки с другой городской окраины. Остальные бандюганы поутихли и пожухли.

Но бандиты в нашем случае вряд ли при делах.

Стало быть, так. Не имея возможности ничегошеньки проанализировать, примем за основу, что Алешкин папаня и его пассия 26 сентября 1971-го года смотрят (или уже посмотрели) художественный фильм.

Набираю номер Алеши.

‒ Есть шанс, что сейчас твой отец и его мадам ошиваются в киношке под названием «Победа». Возможно, сеанс еще не кончился. Поспеши, друг.

‒ Понял. Как я сам не сообразил?! Еду! До звонка.