Провожая взглядом милую особу в черном одеянии, он подумал о том, что именно её хотел бы усадить на место администратора в своей мастерской. Такие лица украшали пространство. Ему не хватало красоты вокруг себя.

Громадная бабочка, не находя подходящий цветок, продолжала устало поднимать и опускать свои тяжелые крылья. Довольствоваться землей, чтобы передохнуть, она не считала допустимым и продолжала неспешно воспарять ввысь, то и дело вынужденно снижая высоту своего полета.

За мучениями непропорционально большого насекомого наблюдала Ламерия. Крылья бабочки оставляли след в виде частиц, присущих миру Безвременья. Видеть их могли служащие уровня Ламерии. Перенеся взгляд к чашке остывшего чая, она загрустила: внутри виднелась жижа, лишенная привлекательности.

– Заберите, немедленно, – голос Ламерии прозвучал неестественно звонко.

Тотчас подбежал маленького роста паж и выхватил из её рук чашку, расплескивая капли чая. Ламерия проследила за тем, как капли приземляются на землю.

– Вернись, – распоряжение она отдала более тихим голосом, – вылей чай.

Паж исполнил повеление Ламерии, и та громко расхохоталась.

– Какая прелесть. Неси чашку с чаем, буду следить, как он превращается в капли.

Паж прытко убежал, а Ламерия приблизилась к бабочке, чтобы вернуть той прежние размеры крыльев.

– Ничего не успеваю.

Испытывая недовольство относительно самой себя, по ступенькам лестницам побежала высокого роста брюнетка, стремясь попасть в кабинет с минимальным опозданием.

– Она в своем репертуаре, – прокомментировала поведение главного специалиста бдительная вахтер. На своем веку она повидала ни одного специалиста исследовательского центра мозга. И только поражавшая воображение коллег мужского пола роскошная брюнетка конфликтовала со временем, чего не должен был делать человек её профессии.

– Опять опоздала? – со смехом поинтересовалась уборщица.

– И так будет постоянно.

– Ох уж эти умники, все у них не как у людей, – пробурчала пожилая женщина и отправилась на второй этаж мыть полы, исправно справляясь со своими простыми, но как ей казалось, не лишенными значимости, задачами.

– Что с них взять, привыкли в мозгах копошиться, а сами ведут себя, как хотят, – вахтерша покачала головой от возмущения. Нейрофизиолог с внешностью модели вызывала у неё сомнения относительно профессионализма. Прожившая уже немало лет женщина доверяла лишь людям, достигшим зрелого возраста, и желательно мужчинам.

Погода готовилась раскрыть свои планы и разразиться снегом, не дожидаясь декабря. Погодному сюрпризу никто не удивился бы: год выдался удивительно холодным и лета, обязанного баловать жарой, не случилось, и предваряющая его весна оказалась той ещё капризулей.

Беата рассматривала окно, отстранившись от лежавших на столе ведомостей. Чужие деньги никогда её не заботили, а именно такими она воспринимала средства предприятия, на котором работала. Они были всего лишь цифрами.

– Невероятно, – уткнувши руки в боки, возле стола Беаты стояла главный экономист, – что ты ворон считаешь?

– Там нет ворон, – по инерции ответила Беата, совершенно выпав из рабочего процесса.

– Подумать только, она ещё и ерничает.

В отделе послышались вздохи, нарочито громкие, дабы их услышала та, что неоднократно вызывала пересуды среди коллег.

– Я вообще не понимаю, зачем берут на работу в такое серьезное учреждение пигалиц каких-то, – дала выход давно копившимся эмоциям экономист со стажем, пришедшая на предприятие в год его основания.

– Вот спроси нашего директора, решившего разбавить возрастной коллектив молодыми специалистами. Толку от них никакого, – главный экономист отошла от Беаты, не отреагировавшей на громкие обсуждения своей персоны.

Все это уже было. Не понятно, когда, но точно случилось прежде. А то, что происходило только что, казалось каким-то неестественным. Будто понарошку. И не с ней. Беата не стала отвечать сотрудникам: сражение с теми, кто пребывал в большинстве, и кого объединяла общая неприязнь к ней, не дало бы никакого эффекта, кроме потраченных нервов. А нервничать она устала. Хотелось тишины, разбавляемой едва слышным шорохом. Стрелок часов. Переворачиваемых книжных страниц. Порывов ветра за окном. Чем угодно, только не человеческих голосов.

Стены, раскрашенные под гранжевый стиль, резонировали с её платьем, претендовавшим зваться вечерним. Одеваться броско, нарочито подчеркивая женственность, она считала не капризом, а необходимостью. Работа урезала персональное время, полагавшееся ей по праву, но, увы, приходилось пропадать в лаборатории и кабинетах начальника и своем собственном. И она подчинялась профессии, которую сама же избрала, и ни о чем не жалела, кроме редких моментов, когда исследования заходили в тупик. А вот подавлять свою суть она не соглашалась. Феминизм, отовсюду заявлявший о себе, виделся ей недоработкой. Она не возражала против равноправия в плане занятия должностей, обучения и финансовой независимости, но категорически не соглашалась отказываться от подчеркивания, пусть даже культивирования, красоты и сексуальности. Без этого женщина увядала. Нравиться мужчинам и самой себе не мешало ей, получившей докторскую степень, развиваться, как личность и профессионал. Особенное удовольствие доставляло ввергать в двойной шок классических синих чулок и ботаников на очередном симпозиуме, появляясь на сцене в облегающем платье с распущенными длинными локонами и на высоченных каблуках. Она нарочно давала публике возмущенно повздыхать и поохать минуту, после откашлявшись, не спеша приближала к губам микрофон и выдохнув так, чтобы это было слышно, озвучивала тему доклада. И тогда наступал второй этап недоумения присутствующих, не ожидавших от женщины-вамп умных речей.

Эва устроилась за столом, изодранном временем и неаккуратными владельцами, выставившими его на аукцион, где она и приобрела ценный для неё предмет интерьера. На столе хаотично возлегали блокнот в кожаной обложке и, конечно же, изрядно поцарапанный, несколько справочников и пара ручек, вопреки современным требованиям, оказавшихся чернильными. Такой беспорядок и в исполнении именно таких вещей, придавал Эве дополнительный флер странности. Выбивалась из ансамбля папка для распоряжений руководства. Заглянув в неё, Эва загрустила. Директор исследовательского центра приказал изучить феномен дежавю. С результатами следовало отправиться на международную научную конференцию и похвастаться успехами, ткнув носом зарубежных коллег в их неповоротливость. Но она ощущала, что сама усаживалась в лужу, разве что в замедленном темпе.

Идей не имелось, и, Эва опустила голову на стол, упершись в его холодную поверхность лбом. В такой позе ей думалось легче. С детских лет, проведенных в детском доме. Тогда её принимали за девочку с умственным отставанием, в чем она не спешила никого разубеждать. Эва просто знала, какая она и этого было достаточно.

Время ощущалось с каждым днем сильней. Эмилия Яковлевна не стремилась с ним конфликтовать, лишь ощущала разочарование. Каких-то три десятка лет тому назад она имела наивность считать, что сумеет сохранить молодость. Тогда вообще казалось, что старость лишь выдумка и настигает она тех, кто мысленно смирился с её неизбежностью. Но она коснулась и Эмилии, умудрившейся сохранить несвойственную для преклонных лет гибкость тела и даже лицо актрисы при правильном освещении не выглядело изувеченным временем. Иногда ей казалось, что она недостаточно настроилась на вечную молодость. Вернуться назад не представлялось возможным. Отчасти. Она знала немного больше других. Но возвращаться не желала. Прожитая версия отличалась практически идеальными событиями и поворотами судьбы.