Докурив, она включила светильник и села в кресло. Пустота внутри раздражала.

Время – половина одиннадцатого.

Скоро-скоро часы деревянные

Прохрипят мой двенадцатый час.

Строки вспомнились сами собой. Она вжалась в спинку, чувствуя приближение всей прошлой мерзости. Накатило медленное головокружение. Вера откинула голову назад.

Началось.

Помещение резко заплясало вокруг подскакивая вверх-вниз и переваливаясь с одного бока на другой. Холсты повалились с полок. Крышки банок, хлопая, взлетали. Краски, точно рвота, короткими, мощными рывками выплескивались наружу.

Тонкие струи липли друг к другу, косами заплетаясь в тягучие волны. Краска лилась потоками, высясь у свода и закручиваясь разноцветным вихрем.

Вера вцепилась в кресло.

Скрипя, стены пришли в движение. Раздался треск перемалываемого кирпича. Вся мастерская сдвинулась с места, вращаясь по кругу.

Широко открыв рот, Вера хотела закричать, позвать Андрея, когда от громадного вихря отделилась плотная, красная масса, похожая на ленту, и буром влетела ей в горло.

Глаза Веры округлились. Вены на шее разбухли, напоминая толстых дождевых червей.

Жирный маслянистый вкус разлился во рту. Она начала задыхаться. Поток заполнял желудок, больно давя на его стенки.

Пространство вокруг звенело и мялось, хруст кирпича нарастал, давя на уши. А в центре всего этого литым монументом неподвижно возвышался мольберт.

Она буравила его мутными взглядом, цепляясь за единственный различимый предмет.

Сознание потухало. Звуки таяли, серая мгла задымила глаза. Казалось, смерть приходит к ней, когда бурлящий вихрь над мольбертом резко застыл, градом рухнув на пол.

Все стихло.

Удушливый приступ кашля согнул тело пополам. Она глотала воздух. Плевала на пол, стараясь избавиться от жирного привкуса.

Затихнув, Вера отдышалась.

Вокруг все было, как прежде: ни следа безумия. Вещи стояли на своих местах, пол и стены были неподвижны. Разноцветный вихрь исчез. Только холст на мольберте изменился; вместо незаконченного пейзажа, в свете лампы, тянулись багровые линии портрета.

Лицо было серым, щеки осунувшимися. Закрытые глаза впали, будто вдавленные в череп. Уголки губ опушены, а сами губы растянуты подобно двумя тонким веревками. Голова лежала на груди, опираясь на расплывшийся подбородок. Шею стягивала толстая, грубая петля с крепким узлом над затылком.

Это была ее портрет.

Вера с отвращением закрылась руками, прижимая пальцы к щекам.

Момент за моментом прошлое возвращалось к жизни. Она тонула в болоте собственного разума.

Сердцова зарыдала. Ладони взмокли от слез. Вера рыдала, пока не заболели скулы и не стало трудно дышать.

– Немного мрачновато. Не находишь? – скользкий женский голос прозвучал сзади и сбоку. Веру передернуло. Она мотнула головой на звук.

– Вряд ли кто-то захочет себе такое. Хотя… натурально получилось.

Голос плыл вокруг головы, обтекая лоб и затылок.

Вера полезла в карман за агомелатином, но, стиснув зубы, остановилась. Она хотела бороться – время настало. Все эти годы Вика оставалась рядом с ней, но спала, беспокойно ворочаясь в темноте разума.

Теперь она проснулась.

– Здравствуй, сестра.

– Привет Озма. Или мне назвать тебя Ассоль?

Вера прикусила губу. Так они звали друг друга в детстве, начитавшись Баума и Грина. За годы эти имена выветрились из памяти, но голос сестры приоткрыл страницу черно-белого альбома.

– Называй меня Вера.

– А я, значит, Вика?

– Да

– Ты так в этом уверена?

– Да

– Интересно…Тогда здравствуй, Вера.

«Это очередной сон. Или я разговариваю сама с собой», – подумала Вера, вытирая мокрые щеки.

– Это не сон, – тут же отозвалась Вика. – И ты не разговариваешь сама с собой.

– Ты умерла шестнадцать лет назад.

– То есть, меня не существует?

– Нет

– Кому же ты отвечаешь?

– Я не знаю, – Вера вжалась в кресло. – Ты умерла. Умерла. А я схожу с ума. Я выкинула таблетки. Думала, что справлюсь, но стало еще хуже.

Она замотала головой.

Повисла тишина. Ночной ветерок колыхнул шторы.

– Не плачь, сестра, – голос зазвучал точно в ее голове. – Если считаешь меня дефектом собственного разума… Пусть так. Это не главное. Мы связаны друг с другом и должны быть рядом.

Голос была спокойным и расчетливым, с ядовитым оттенком ненависти.

– Что тебе нужно?

– Для начала я хочу кое-что показать. Вернее, ты сама должна увидеть. Хотя ты уже видела, но забыла. Припомни тот день, Озма. И припомни свое обещание. Ведь ты нарушила его.

– Я…

Воздух застрял в горле.

– Тише, сестра, – заботливо прошипела Вика.

Вера захрипела.

– Мне надо закончить, а тебе – слушать внимательно. Договорились?

Мыча, она замотала головой.

– Дыши.

Вера повалилась вперед, падая на колени.

– Извини. Теперь ты веришь, что я реальна?

Хватая ртом воздух, она повернула голову, различая блестящий край стеллажа. Что если, разогнавшись, влететь в него головой? Закончить все здесь и сейчас? Натурально пробить дырку в голове, хорошенько прицелившись в острый уголок?

Нет, ей не хватит сил.

Она взглянула в окно.

Звезды никуда не делись, продолжая свое вечное сияние. Ей захотелось обнять сына, укрыть его рукой, уснуть, чувствуя легкое дыхание на своей щеке.

Вера легла спиной на пол и развела руки в стороны. Все лучшее в ее жизни сейчас – под крышей этого дома, и она не даст ей обрушиться.

– Говори, Вика, я слушаю.

– Прекрасно, сестренка. Но я лучше покажу.

29

Август выдался жарким, очень жарким. Сухой воздух замер на месте, листья на деревьях казались нарисованными в свой неподвижности. Было шесть вечера, солнце тускнело, приближаясь к горизонту. Тот же сон, тот же день.

Вера уже не считала.

– Этот вечер стал поворотным, Озма. – раздражающее шипение обернулось наивным детским голоском. – Ты должна увидеть все сама.

– Я не хочу, – Вера прижалась к сухой, коре дерева.

Она знала – увиденное ей не понравится.

– У тебя нет выбора, как не было и у меня. Мы близнецы, Вера, а близнецы едины. Поверни течение сна в другое русло. Вспомни, с чего все началось.

– Я не хочу смотреть, просто расскажи мне, – молила Вера.

– Не бойся – это всего лишь сон. Все уже произошло, – голос ее стал выше и чище. – Начни мой путь, сестра. Иди.

Голос умолк, и Вика оставила ее. Но ненадолго Вера знала, «милая» Ассоль вернется, как только получит свое.

Из дома послышались глухие стоны.

Искать сестру смысла нет, Вика не пряталась от нее.

Вера медленно подняла взгляд на белое деревянное окно второго этажа. Створки были плотно закрыты, только узкий прямоугольник форточки отходил в сторону.

Ей придется подняться наверх и увидеть все самой.

Тихими шагами она двинулась ко входу. Маслянистый, тяжелый воздух вибрировал от стрекота цикад. Все, что ей удалось забыть, ожило звуками и цветами. Дом, в котором прошла половина жизни, вновь отворял свой зев, приглашая войти.

Она ступила на крыльцо. Первая ступенька. Вторая. Третья. Гладкая, почти скользкая ручка двери. Напряжение в мышцах и жалобный скрип петель. Вера шагнула внутрь, ощущая себя в гнилой утробе умирающего гиганта.

В прихожей густел мрак.

Она встала на деревянный пол. В коротких просветах мелькали серые точки оседающей пыли. Бледные выгоревшие обои с синими фиалками на стенах и приторный, колющий запах цедры. Она скривилась. В детстве все это казалось не таким отвратительным. Особенно запах, он даже нравился. Сейчас Вера брезгливо шла вперед, прижав руки к телу.

У правой стены узкая сварная лестница винтом уходила на второй этаж. В рядах коричневой обуви светились василькового цвета босоножки. Вика даже не забыла снять обувь.