Движения рук стали шире, ноги приподнялись над полом, сгибаясь в коленях, ступни вытянулись вниз. Беззвучно открыв рот, она облизала губы. «Быстрее», – голос мужчины прозвучал хрипло и возбужденно. Она послушно ускорила темп. Край халата между ног подскакивал от плавных круговых движений. Дыхание участилось.

Мягкий прилив накрыл ее. Вера издала тихий стон. Короткая судорога пробежала по телу, ноги затряслись, тяжело опускаясь на пол.

Образ человека растворился.

Мышцы расслабилась, закружилась голова. Вера открыла глаза, морщась от яркого света. Моргнув несколько раз, подтянулась в кресле. Вытащила альбом, трезво глядя на рисунок.

Приятную усталость выдавил стыд. Отвращение подкатило к груди, руки задрожали. Отведя взгляд, она зло вырвала лист, и, смяв, брезгливо отбросила подальше.

Плечи осунулись. Вера подобрала под себя ноги, стараясь укрыть их коротким халатом. Главное – не видеть обнаженного тела. Жар возбуждения сменился ознобом и пустотой.

Мужчина на рисунке был ее отцом.

26

Просидев так около часа, она сожгла рисунок, смыв пепел в раковину.

Возвращается все: не только сестра ломает сознание. Еще и отец показал свои истлевшие кости под слоем песка, разбросанного ветром.

Вера спустилась в зал.

Две последние таблетки лежали перед ней на журнальном столике. Обе по 50 миллиграммов. Целая и порошок. Если принимать по 25 в сутки, хватит еще на четыре дня, но и эффект будет половинчатым. Достать еще упаковку сложно. В обычной аптеке их нет, а где есть, продадут только по рецепту.

Вера скривила губы.

«Господи! Хочешь лечиться – лечись. Езжай к психиатру, расскажи о последних четырех днях жизни и:

– Вы приняты. Располагайтесь».

– Нет! – выкрикнула она.

Идти следом за матерью – никогда. Кем она станет в глазах мужа и сына: сумасшедшей, поехавшей истеричкой? Даже само признание вытянет за собой всю грязь прошлой жизни. Они не должны знать.

Точка.

Вся соль проблемы в ней самой, в ее голове. Шестнадцать лет борьбы за право жить: иметь семью, растить ребенка, заниматься любимым делом. Отступить? Сдаться теперь?

Нет!

Сестра – часть ее, и эту часть следует уничтожить.

Все идет как должно. Рано или поздно она оборвет нити прошлого. Убегать от самой себя нет ни сил, ни желания.

Она примет бой. Воля поднималась, росла. А злость и обида давали крепости.

Вера сгребла крошки агомелатина в ладонь, сдула остатки порошка и бегом кинулась в туалет. Не раздумывая, бросила все в унитаз. Выдохнула, отвернула голову и нажала на смыв.

27

Андрей с Никитой ввалились усталые часов в пять. Голодные, пыльные, в грязной обуви. Она встретила их вяло, пряча глаза. В мыслях шумел близкий вечер. Вера жаждала момента сомкнуть веки и погрузиться в кошмар.

За ужином они наперебой рассказывали, где и что нашли, хвастаясь двумя ржавыми монетами, узкой пряжкой от пояса и тупым наконечником копья. Вера, где надо, задавала вопросы, хвалила Никиту и кивала мужу.

Андрей разошелся приделать к наконечнику древко и повесить на стену; почему-то упорно называя (наконечник) скифским.

Отулыбавшись до десяти вечера, она уложила Никиту спать.

Нужный момент близился, и в животе переливался колючий холодок. Однако в кухне ее ждал Андрей.

Он сидел за столом, сжимая рукой бутылку пива. По зеленому стеклу медленно скатывались шарики влаги.

Вера цокнула губами, подошла к столешнице.

– Что происходит? – голос рубил серьезностью так, что Вера еле сдержала улыбку.

Она ненавидела такие беседы.

Пиво на столе означало: Сердцов крайне раздражен.

– Всегда что-то происходит, – спокойно ответила Вера.

Андрей сделал глоток, не поворачивая головы.

– Ты знаешь, о чем речь.

Она встала к нему спиной. На столешнице ножи в массивной деревянной подставке. Тяжелые, несмотря на глубокий дол, но удобные и хорошо лежат в руке.

– Кажется, я вчера отравилась, – лгала Вера.

Ей захотелось почувствовать приятную тяжесть ножа. Ощутить кожей отполированный прохладный металл.

Губы потянулись в стороны, рисуя впадины ямочек. Ее вновь подогревало возбуждение, слабый холодок занимался в паху. Улыбка стала шире. Рука потянулась к подставке.

– Вера! – крикнул Андрей.

– Со мной все в порядке! – она резко повернулась, убирая руку. Шеки покраснели, веки подрагивали.

Андрей поднялся.

– Ты назло это делаешь? А… Назло? – произнес он негромко. – Я хочу просто поговорить. Разрешить вопросы в голове. Посмотри на себя, – он махнул в сторону зеркала. – Я все вижу. С тобой что-то происходит. На все одна реакция – ноль. Проясни ситуацию, – глаза его округлились, грудь отяжелела.

Вера уперлась задом в край столешницы. Поставила левую ногу на пальцы. «Сказать ему сейчас? Все как есть, без вранья, без скидок и нытья. Выкинуть страх, признаться во всем и, обняв, разрыдаться на плече?»

Никогда!

Она приняла решение и будет следовать ему без сомнений. Это ее прошлое, и только она переломит ему хребет.

– Не молчи! – Андрей хищно следил за ее лицом, стараясь не проглядеть хоть намек на понимание. – За четыре дня ты трижды отравилась? – ему хотелось сплюнуть. – А знаешь, что пугает больше всего – твое равнодушие. Тебе плевать, ты никогда не разговариваешь. Наши беседы – это мои монологи. Как сейчас! – он приложился к бутылке, сделав два больших глотка. – Драя с утра ковер, думал – ты все поймешь. Но… – Андрей усмехнулся.

– Короче, Сердцов. Повторяю еще раз для сентиментальных, – со мной все в порядке. Ты можешь придумывать, что угодно и оправдывать себя как угодно, но все вопросы снимаются сейчас. – Сердце молотило, закладывая уши. – Тогда, за ужином, у меня резко закружилась голова. Вчера утром у меня закружилась голова. Ночью меня рвало так, что грудь болит до сих пор, а в спальню пришлось ползти на четвереньках. Извини, что не убрала. – Сухие губы сложились в линию, пальцы вцепились в дерево. – На этом все мои метаморфозы закончились. Слышишь? – Она вытянула вперед шею и, медленно, по слогам, протянула, – со мной все в порядке.

Капелька пота, скользнул по спине. Андрей чувствовал себя идиотом. Все, что он говорил, даже близко не коснулось ее мыслей.

Иногда он считал жену сумасшедшей. Так было и теперь. Не может нормальный человек не понимать очевидных вещей. Мышление ее, казалось, устроено совершено иначе.

Андрей представил сложную, запутанную схему из крохотных шестеренок, заключенную в прозрачную стеклянную сферу. Шестерни блестели и вращались. Каждая со своей скоростью легко сообщала движение соседке рядом. И так, по цепочке, образуя единую, безупречно выверенную систему. В системе работали свои защитные механизмы. Если одна шестерня выходила из строя, все система оставалась подвижна благодаря обходным путям. Заржавела одна, сломала зубец другая – не беда. Внутри сферы раздавался щелчок, и движение шло по новому маршруту.

У Веры эти пути отсутствовали, или был сломан механизм их включения. В том, что какие-то шестерни попросту развалились – сомнений не было. Так и теперь ее стеклянный взгляд говорил о глубоком дефекте в самом понимании вещей.

– Мне надо работать, – она отвернулась, наливая воду в стакан. На глазах наворачивались слезы.

Андрей обвел взглядом длинную шею и собранные в хвост пряди волос. Каждая линия ее тела оставалась для него родной.

Обхватив горлышко, он стащил со стола недопитую бутылку и пошел к привычному месту.

– Живем дальше, Андрей.

– Живем дальше, Вер.

28

Ловя мягкий сквозняк, Вера стояла у раскрытого окна. Свет луны застыл на полу, заползая кривой линией на мольберт. Она скрестила руки, касаясь плечом теплой стены. Под крышей веранды, внизу, сидел Андрей. Видны были лишь его ноги и плотные, неповоротливые клубы дыма от сигареты.

Вера закурила.

Небо было чистым и черным. Мелкие звезды щурились, поблескивая.