Например, однажды, когда уже стемнело, а дядя Виталик все не забирал его, я спросил:

– Тебя, наверное, в подъезд завести нужно?

– Скажем дружно: «Нахер нужно!», – тут же ответил он, правда еще более невежливо. Это фраза запомнилась мне, и каждый раз, когда баба Тася говорила, что мне нужно погулять или съесть суп, я мысленно повторял ее, хотя еще не решался произносить вслух. Я был в восторге от Толика-Алкоголика, мне казалось, что он больше всех в мире знает присказок и прибауток. У меня появилось ощущение, что мы с ним подружились, хотя я не был до конца уверен, что он узнает меня.

Со старой школой и друзьями я простился легко. От моей жизни в Василевске и так ничего не осталось, я ни за что оттуда не держался. Скучал я разве что по тете Ире.

В каникулы баба Тася водила познакомить меня с учительницей, я знал, куда мне идти, поэтому она не стала провожать меня. Когда я спустился вниз, Толика-Алкоголика уже вывезли на улицу. Вокруг никого не было видно, но на всякий случай я решил оглядеться, чтобы убедиться в этом, и смело перекинуться с моим другом-колясочником парочкой фраз. Вдруг я увидел, что около ступенек чуть лежит зажигалка, заметенная снегом. Мне стало интересно, и я поднял ее. Она оказалась бензиновой, уже потертой, но с виду рабочей. На ее корпусе были нарисованы олимпийские круги. Такими вещами не разбрасываются, ее явно кто-то обронил, доставая ключи. Я чиркнул пальцем по колесику, и появился огонек с чуточку масляным запахом.

– Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось, – сказал Толик-Алкоголик, будто бы узнав о моих намерениях. Я положил зажигалку в карман. Когда я обернулся, он уже снова требовал принести ему «жрать» и никаких жизненных советов мне не давал.

В школе учительница сразу представила меня классу. Она говорила, будто бы тут я найду себе не только друзей, но еще и поддержку, поэтому я понял, что она уже все заранее разузнала про мою жизнь. Ее звали Марина Васильевна, ее волосы походили на парик, и одевалась она как бабка, хотя и не казалась старой. Она рассказала всем, что у меня скоро день рождения и пожелала, чтобы к этому времени я уже успел найти себе друзей, которых бы пригласил в гости. Каждый в классе вставал и представлялся мне, но их было слишком много, поэтому я никого не запоминал. Все они странно на меня смотрели, и никто мне не приглянулся.

На перемене ко мне подошел Зубков, высокий мальчик с обиженным лицом.

– А что это у тебя? – он ткнул розовым пальцем мне в щеку. Я сразу понял, о чем он спрашивает, хотя уже давно не вспоминал о родинках на моем лице. В Василевске у меня редко появлялись новые знакомые, а все старые уже давным-давно спросили о них. Мою левую щеку украшали четыре симметричных родинки, каждая из них была не больше спичечной головки, но они все равно привлекали внимание своим расположением, вместе они будто бы ложились по углам ромба или креста. Как-то мы с Даней даже мерили линейкой расстояние между родинками, выходила погрешность в несколько миллиметров, но все равно результаты казались чудесными. Из-за них в моей прошлой школе у меня была кличка Четверка, и каждый раз, когда мне ставили аналогичную оценку, весь класс хихикал.

– Родинки, – остроумный ответ не лез мне в голову.

– Да ты пятнистый.

– Как оспа.

Несколько ребят посмеялись, а некоторые посмотрели на меня с неодобрением.

– А ты что, болел ею? – послышался новый хиленький голос, и я не смог распознать, смеялся он надо мной или правда был глуповатым.

– Не болел он, – авторитетно сказала девочка, чью фамилию я сразу запомнил – Лабода.

Она понизила голос до шепота:

– Может быть, у него метка дьявола. Я слышала, он может оставлять свои отметины.

– Какая чушь, – возмутилась девочка с толстой косой.

– Это что, он печать свою ставит, что ли? – залился смехом мальчик, чью фамилию я тоже не запомнил.

– Помолчи, Гончаров. Это следы его когтистой руки. Или даже копыта.

Мне казалось, что большинству не понравилась фантазия Лабоды, однако вскоре ко мне прицепилось новое прозвище – Меченый. Я все боялся, что оно может незаметно трансформироваться в Моченого.

Потом меня звали покидать мяч после уроков в зале, просили больше рассказать о себе, спрашивали, какие песни я слышал. Я не волновался насчет нашего знакомства, но вся перспектива общения с ними казалась мне тусклой и бессмысленной, поэтому я не принимал приглашения, а о себе говорил неохотно. У меня сложился образ любимого бабушкиного внука, потому что я всем повторял, будто мне нужно ей помочь, а большинство историй сводил к ней, никому не хотелось долго слушать про стариков.

За день привыкнув к раздражающему вниманию, я вообразил, что кто-то обязательно захочет пройтись со мной, потому что мой дом мог оказаться кому-то по пути. Но это вышло не так, из трехэтажного мокрого кирпичного здания я вышел один. Школа походила на старый форт или остатки крепости. Вокруг она была обнесена металлическим забором из спаянных прутьев, он вызывал у меня ассоциации с коваными воротами замков. Поэтому вместо коробки ржавого цвета с потрескавшимся асфальтом вокруг я смог представить нечто сказочное. Мне даже захотелось с кем-то поделиться моим видением, но была опасность, что мой рассказ не пройдет бесследно, и я мог оказаться вовлеченным в дружбу с этими незнакомыми людьми.

Я пошел по направлению к своему дому. Взглядом я наткнулся на разбросанные окурки под козырьком подъезда. Видимо, вчера около него сидела пьяная компания, либо кто-то один очень сильно нервничал, ожидая чего-то у дома. Козырек подъезда защищал их от моросящего снега. Рядом с ним никого не было, я несколько раз оглянулся по сторонам, подбежал и сгреб охапку бесхозных бычков. Я выбрал самый большой среди них и поджег его своей новой находкой. После первой затяжки по телу пробежала дрожь, все сосудики напряглись.

Издалека я увидел, как со стороны школы идет мальчик с рюкзаком. Он вел пальцем по заборчику вдоль дома и сметал с него небольшие сугробики. Снег скопился на его меховой шапке и слепил волоски воротника зеленого пальто. Я не стал тушить сигарету, мы были с ним одного возраста, хотя он мог и рассказать учительнице, если бы оказался из моего класса. Он все приближался, шел будто намеренно ко мне, но я до последнего успокаивал себя, что он просто живет в этом подъезде. Но мальчик остановился, смотря прямо на меня.

– О, так это ты, Меченый, а я тебя в куртке не узнал. А ты меня узнал, да?

Его лицо казалось мне знакомым, но за день в школе я не успел выучить весь класс достаточно хорошо, чтобы определить, кто это, в уличной одежде. Его бледное лицо и в январе было усыпано веснушками, я подумал, что он рыжий, но заметил клок черных волос, вылезающих из-под шапки. Темные глаза казались смешливыми, хотя он и не улыбался, а по-дебильному трогал языком дырку между передними зубами.

– Я тебя не узнал, и меня зовут Гриша.

– Да, мне не нравится, что тебя Меченым прозвали, просто мы сейчас как раз с чуваками после школы обсуждали тебя, и все так называли, и приелось. В общем, короче, у меня есть друг, то есть у моего брата, его называют Арбалетчиком. Так это потому, что у парня реально есть арбалет и он из него стреляет по мишеням. Это понятно, да, откуда такое погонялово, это прикольно, нормально. А у меня в началке был позывной Синяк, так это из-за фамилии дали, но это же тупо по фамилии только, да? Я даже дрался, чтобы меня так не называли, что тогда вообще стебно вышло, типа из-за этого мне реально можно было такое погонялово дать, когда мне вмазывали и оставляли синяки. Но потом не называли. И вот Меченый – это тоже дебилоидно, только по родинкам, ладно бы шрамы там, и ты их сам поставил.

Я немного оцепенел от потока слов, который он выдал о моей кличке, даже я столько не надумал. Иногда мне нравилось зацепиться языками с кем-то, нести околесицу, но в последнее время мысли стопорились и не успевали развиться.

– Вы обсуждали меня после школы, и ты мне про это говоришь?