Когда дверь стала открываться, я даже с радостью подумал о том, что вернулась бабушка. Но это оказались дядя Кирилл и тетя Надя. В руках они держали белый сверток с ребенком. Он тонул в завязанном вокруг него одеяле, как моя мама в подушках. За эти дни тетю Надю увезли в больницу, из которой вернулась не только она, но еще и новый человек. Это же на два больше, чем, все думали, вернется из маминой больницы. Я вдруг возненавидел их молодое семейство. Их счастье было мне также некстати, как и им наше горе.
– Знакомься, у нас в доме новый человечек, – счастливым шепотом сказал дядя Кирилл.
– А что, мало у нас людей живет? Пусть вам теперь ЖЭК квартиру выдаст, а то втроем в комнате уже перебор жить. И баба Зина любит тишину, плач детей она не любит. А у моего деда вообще туберкулез, вот он выйдет, приедет к нам с мамой в гости, и все. Это очень опасное заболевание, а младенцы быстро начинают болеть, потом вообще умирают.
Тетя Надя ахнула и стала тыкаться носом в верхушку свертка, а дядя Кирилл уставился на меня так, будто бы как минимум увидел спящего алкоголика в своей новой машине. Постепенно его лицо стало вытягиваться, до него начало доходить, что он взрослый и может всыпать мне хотя бы словами, но из-за обрушившихся на его голову трех килограммов счастья он не мог быстро найти в себе агрессию.
Он так ничего и не успел сказать. В незакрытую дверь влетела тетя Ира. Горлышко ее свитера промокло от слез, она даже не пыталась их вытирать. Она бесцеремонно протолкнулась между тетей Надей и дядей Кириллом, но когда увидела меня остановилась, будто бы ее застукали за чем-то нехорошим, и сейчас ей будет стыдно.
– Твоя бабушка дошла утром до регистратуры и узнала,– она снова залилась слезами, спрятав лицо в рукава. Потом, словно спохватившись, она обняла меня.
Я не верил в реинкарнацию даже в одиннадцать лет, поэтому у меня не возникли мысли, что ребенок тети Нади и дяди Кирилла хранил душу моей мамы, тем более, его только привезли в этот день домой, а родился он раньше. Но если бы я обладал хотя бы частичкой паранормальных способностей, экстрасенсам бы пришлось снимать проклятие с этого ни в чем не виноватого передо мной ребенка соседей, появившемся в нашем доме в день смерти моей мамы.
Глава 2. Зорька в картонной коробке
Время тогда творило невообразимые вещи. Вроде бы детство стремительно пролетало, но в то же время дни тянулись тягуче долго, я просыпался и думал, скорее бы снова посмотреть сновидения. Ночи были беспокойные, я часто пробуждался, от этого сны лезли мне в голову один за одним. Нередко мне снились кошмары, будто бы я снова в больнице или мне самому под кожу заползают гусеницы. Но иногда я видел что-то хорошее или даже смешное. Однажды мне снилась и мама, мы стояли с ней в очереди за овощами, а нам взвесили шоколадные конфеты, и она отдала их все мне, только фантики облизала.
Баба Тася на похоронах все говорила – «она же спортсменкой была, как это могло-то выйти?». Мне становилось вдвойне обиднее, раз спортсмены в глазах бабы Таси были почти бессмертными, то у мамы оставалось еще меньше шансов заболеть. Когда баба Тася вопрошала это несколько раз подряд, она начинала выть, и даже взрослые не знали, что делать. Это был не плач и не совсем крик, а какая-то особенная женская, даже не старушеская печаль. Собралось много пьяных маминых подруг, у них покраснели носы, и они качали хмельными головами каждый раз, когда пытались что-то сказать о ней. Дядьки держались спокойнее, цокали языками, вспоминая о том, что ее больше нет с нами, и всех вокруг утешали. Мне не хотелось это признавать, но сам я был жутко напуган в день похорон, плакал будто бы не от горя, а как маленький, от страха. Все вокруг меня утешали, хвалили мою бабку, говорили, что с ней мне будет хорошо, но никто из них не выглядел достаточно доверительно, чтобы я согласился с искренностью его слов.
Когда передо мной склонилась непонятно откуда-то взявшаяся мамина кузина, я уже был уставшим от суеты вокруг. Мне хотелось пойти в кровать, я совсем не знал, что делать на этих поминках, но уж точно не хотелось говорить с малознакомыми людьми.
– Это период, пойми. Когда-нибудь все наладится.
На ней была черная шляпа с полями и перламутровые малиновые губы.
– Это кто тебе сказал? – мой голос прозвучал резко, но мне это понравилось. Мамина кузина, я не помнил ее имя, смутилась, может быть, она не ожидала, что и я обращусь к ней на «ты».
– Это само собой разумеющееся. Это и не надо говорить.
– Вот и не надо.
Я тогда вдруг обнаружил, что взрослым можно хамить, когда у тебя горе. Детям нет, им в основном наплевать на твою жизнь за пределами ваших границ пересечения. Но я больше этого не делал. У меня не хватало сил сидеть здесь и думать о маме, она же все равно больше придет на этот праздник в ее честь. Поэтому я отвернулся от других и никому не отвечал до тех пор, пока ко мне не подошла тетя Ира.
– Душно тут. Прогуляешься со мной?
Я медленно поднялся, как будто мне совсем неохота с ней идти, хотя это было совсем не так. Просто движения мои словно замедлились вровень бесконечно текущему дню.
Выпал первый не растаявший снег, лужи покрывались нежной пленкой. Наступало мамино холодное время, когда она могла танцевать не только на стадионе.
Плечи тети Иры поверх пальто накрывал черный платок, он был траурным, но я все равно на него смотрел, на нем оседали красивые снежинки. Их скопилось целое звездное небо, мне хотелось об этом сказать, но я постеснялся. Вместо этого я спросил:
– А заберешь меня к себе жить?
Тетя Ира вздрогнула, как будто бы испугалась гудка машины, незаметно оказавшейся за ее спиной.
– Я что, буду жить в той квартире один? С бабой Тасей я не хочу.
Хотя дни перед похоронами я жил у бабки в Зарницком, где маму и закопали, я воспринимал это как временную меру.
– Ты не можешь жить со мной, а тем более один. У тебя есть бабушка, я могу помочь тебе только со сборами вещей.
Слова взрослых воспринимались всерьез: раз не может, значит, тут ничего и не попишешь. Конечно, не всех, утверждения многих я ставил под сомнения не задумываясь, просто потому что они мне не нравились, но тетя Ира, наоборот, была мне симпатичнее других. Иногда хотелось, чтобы она меня обнимала.
Она сдержала свое обещание, и мы вместе собрали вещи. А потом я окончательно переехал к бабушке из Василевска в Зарницкий.
Баба Тася жила в двушке в девятиэтажном доме. Она отдала мне комнату деда, ему оставалось еще несколько лет отсидеть в тюрьме, прежде чем он сможет заявить на нее свои права. Мама рассказывала, что она сама в детстве редко его видела: он выходил на свободу, расправлял плечи, набирал побольше здорового воздуха и шел обратно на зону глотать туберкулез. На самом деле ему это нравилось, он намеренно вел себя нагло, совершая очередное воровство. В тюрьме у него имелся свой статус, лучше, чем был бы на свободе. Все его пальцы были изрисованы чернилами, и мама, смеясь над чем-то своим, предлагала мне спросить его об их значении, если я увижу когда-нибудь деда.
Теперь мне приходилось спать на кресле-раскладушке с вонючими вспотевшими подушками. Баба Тася обещала, что, когда выглянет солнце, она вытащит их прожариться на улицу. Мне казалось, что если они нагреются, то будут пахнуть только отвратительнее. Я ненавидел каждый день за то, что мне приходится по утрам собирать кровать, несколько раз я пытался забыть это сделать, но баба Тася новый день начинала с проверки.
Мебель в доме была все лакированная, полы покрашены в отвратительный оранжево-коричневый цвет, а все поверхности увязаны бабушкиными салфетками. Под потолком болталась крохотная люстра с цветочным буктиком, и иногда я кидал в нее сжеванными листочками, в надежде сдвинуть эту легкую конструкцию.
Каждый раз, когда бабы Таси не было дома, я лазил во множественные картонные коробки со старыми вещами. Из одной из них я достал кусочек ткани с вышитой птицей с оранжевой грудкой. Я сразу понял, кто это, птичка-зорька. Мама рассказывала мне, как ей хотелось для выступления на льду яркий костюм, и моя бабушка вышила ей зорьку на платье. Мама тут же полюбила эту одежду, и, когда форма стала ей мала, она вырезала птичку прямо с груди. Мама брала ее с собой на соревнования, потому что ей отчего-то почудилось, будто зорька приносит удачу. Много лет после, когда мама перестала заниматься спортом, она постепенно забросила талисман в картонную коробку к ненужным вещам. Она и забыла о нем, но птичка не улетела, чтобы я тоже смог ее увидеть.
