– Пошли на балкон, и папа, и мама курят прямо дома, так что можно тут.

Балкон оказался не застекленным, но он все равно был захламлен вещами, которые мог завалить снег без ущерба. Я протиснулся в свободный уголок и оперся на стопку банок, прикрытых старой клеенкой. Куртку я оставил в прихожей, мне было холодно, но казалось, что Боре совсем нет, поэтому и я постарался расправить плечи.

– Нормальные сигареты, мне Дима в семь лет дал попробовать, постебался надо мной так, а с тех пор больше не дает.

Этот его брат заранее пугал меня, и я испытывал перед ним трепетное уважение.

– Надеюсь, он правда не заметит пачку.

– Да все равно на него. Ему вообще, может, и не жалко. А что, у тебя отец в разводе был? Нам училка сказала, ты с бабкой живешь, чего не с ним?

Боря выдохнул дым прямо мне в лицо, я думал, он смеется надо мной, но его взгляд оказался кристально чистым и внимательным. Я молчал, а он ждал, несмотря на его говорливость, он это умел. Мне нужно было придумать своего отца, это не должно было составлять труда, но мои мысли застопорились.

– На самом деле зажигалку я нашел, – зачем-то во всем сознался я. Честно признаться, это был один из последних случаев в моей жизни, когда я обличал свою ложь, не будучи застуканным на ней. Знал бы – использовал этот прием с большим умом на более значимые вещи.

– И чего? С отцом-то что?

Казалось, его не волновало, врал я или нет, ему хотелось докопаться до сути моей истории.

– Я не знаю, – честно признался я, – У меня его нет. Мое отчество Ильич, у мамы какая-то своя шутка была, она говорила, что мой отец – отец всему пролетариату. Короче, в честь Ленина у меня отчество, а может, и правда его Илья звали. Я не видел отца никогда. Поэтому и с бабой Тасей живу. Еще у меня есть дед, но он сидит за воровство, а остальные родственники дальние. Про то, что он в тюрьме, баба Тася сказала не говорить никому лишнему, но ведь это так и есть.

– Фига себе, в тюрьме прямо. Моего отца только в ОВД за пьянство возили. Он, короче, много бухает, но не слишком. Это он там сваркой на заводе занимается, а мама – она инженер там, и короче он один раз напился и порвал ее чертежи. А она в милицию позвонила, вот смеху было. Его, значит, забрали, но затем отпустили на следующий день. Потом они вдвоем с мамой сидели над этими чертежами каждый вечер после работы. А потом, как закончили, оба так ужрались. А как умерла твоя мама?

Боря будто бы вовсе не боялся слов. Он живо рассказывал про свою семью, будто не сомневался, что мне может быть это неинтересно или я могу осудить его родителей, его не ставили в замешательство и личные вопросы.

– Не знаю, как точно, в больнице. У нее рак был. Хотя она умерла не старой. Но я не знаю, прямо как на самом деле. То есть мне не сказали, только то, что умерла. Как от него умирают, сердце, что ли, останавливается? Там еще метастазы были, вроде в мозге, я слышал. Но там с головой правда что-то было. Судороги, они от мозга идут. Может, из-за мозга и умерла. Я не знаю, можно же как-то это сделать?

Горло постепенно наполнялось ватой, а голос дрожал, он казался мне каким-то девчачьим, и я очень боялся расплакаться.

– Инсульт, может.

– Может. Ну или просто от рака, от него же умирают. Может, все перестает работать в какой-то момент. В общем, она в больнице была, с ней там никого не было. А мне, может, надо было быть. Можно же было бы как-то пробраться в больницу, так наверняка кто-то делал. То есть, когда я накануне вечером с ней говорил, она не казалась мне прямо умирающей, понимаешь?

Вата в горле, в глазах, будто бы даже под кожей щек все-таки намокла и прорвалась, и я действительно расплакался. Когда я не смог себя сдерживать, я неожиданно перестал переживать о том, что подумает обо мне мой новый друг. Боря достал еще сигарету, вынул из моего кармана зажигалку и подкурил. Когда ее кончик заблестел огоньком, он передал ее мне. Я плакал и выдыхал дым, и даже сквозь свою боль я успевал подумать, какой я взрослый. Вот моего горя хватало на то, чтобы я не переживал о мнении малознакомого, но понравившегося мне одноклассника, а мысли о внешней зрелости все-таки просачивались.

Боря пытался меня утешить, говорил о сочувствии и рассказывал истории о своих родственниках, я слушал его вполуха. Когда я уже начал успокаиваться, сидя на холодном полу, Боря стоял и скидывал пепел со своей сигареты на улицу. Он смотрел куда-то вдаль между домами, рыскал взглядом по многоэтажкам. Вдруг он вздрогнул, затушил сигарету и резко присел рядом со мной.

– Димка идет.

Это меня отрезвило, отчего-то я тут же представил, как этот Димка спускает меня, нежеланного гостя в своей комнате, прямо с седьмого этажа. Мы ползком выбрались с балкона, Боря всунул мне начатую пачку, дал время надеть ботинки и открыл передо мной дверь. Куртку и шапку я натягивал уже в лифте.

У подъезда я встретил Димку. Его длинные волосы прятались под шарфом, за такую прическу в Василевске его могли и побить. Рядом с ним терлась девица без шапки и в тонких колготках. У меня не было сомнений, что это он, так как я успел услышать отрывок из разговора.

– Сабину возьмем и вернемся. Она будет тебя согревать во время просмотра. Да не стесняйся, пойдем вместе зайдем, там только мелкие, выпьешь чаю или кофе, и сразу вернемся.

Они еще над чем-то смеялись, хотя вроде бы ничего веселого и не говорили. Я пробежал мимо них, будто бы они тоже могли меня узнать, и направился к дому. По пути я мучился, что баба Тася учует запах сигарет, и все думал, как бы от него избавиться. Иногда Толику-Алкоголику на улицу давали с собой еду в железной эмалированной миске, как хорошему песику. Обычно он съедал ее в первые полчаса, но я понадеялся на удачу, так как других вариантов у меня не было. Но она оказалась не на моей стороне, сегодня его забрали рано, я еще видел следы от коляски на налетевшем под крышу подъезда снегу. Мне не хотелось, чтобы баба Тася ругалась, но это волновало меня не слишком сильно. Поэтому я не стал думать дальше над решением своей проблемы, поел немного снега, подождал, пока он растает в моем рту, чтобы прополоскать горло, и пошел в дом.

Пока я снимал куртку, она прошла мимо с тазом с мокрым бельем в руках. Я понадеялся, что баба Тася пройдёт на балкон, но она замерла возле меня.

– Сигаретами пахнет, – утвердила она.

Я пошел в комнату, и когда баба Тася возвращалась с балкона, она остановилась в дверях.

– Можно влиться в новую компанию, и не поддаваясь дурному влиянию.

Она покачала головой и пошла дальше. Никакого дурного влияния на меня не оказывали, это все была воля случая и немного моя. Я даже не чувствовал облегчения от ее ухода, потому что ожидал большей нервотрепки. Но во время ужина она все-таки снова вернулась к этой теме. Она только доела гречку с сосисками, и когда ее тарелка осталась пустой, она с читаемым драматизмом положила в нее вилку.

– Спортом никаким не занимаешься. В той школе учился тяп-ляп. Всего двенадцать лет, а уже сигареты куришь. Разве так можно вырасти приличным человеком?

Утром я слушал, как по радио девочка рассказывала про своего деда, ветерана войны. Он был настоящим героем. И она не упоминала, кем он слыл в школе. Я вот тоже, может быть, мог бы защищать родину, без лишней гордости я бы видел себя обезвреживающим мины. Или летящим на Марс. Казалось, что во мне есть потенциал совершить поступок с риском для жизни и благими намерениями. Я не знал, какой конкретно, но я представлял, как обо мне станут говорить по радио, может быть, не только дети, но и взрослые, а баба Тася будет слушать это и жалеть о своих словах, что из меня не вырастет ничего приличного.

Самое интересное для меня было то, что я никогда и не считал себя особенно плохим.

На следующий день в школе я боялся, что Боря засмеет меня за вчерашние слезы. Было обидно, оттого как я так раскис, мы могли бы стать хорошими друзьями. Мне не хотелось разговаривать с ним перед уроком, поэтому я гулял по холлу, дожидаясь, когда останется одна минута до звонка. Вдоль стены стояли шкафы со стеклянными дверями, за которыми прятались у всех на виду дипломы, медали и даже кубки отличившихся учеников школы номер два города Зарницкого. В городе их всего числилось две, и «вторая» в этом случае означало «последняя».