– Я чувствую каждую неровность на твоих косточках. По моим образам в голове можно с точностью повторить твой скелет карандашом на бумаге. Чувствую зажатые комки мышц. Будет немного неприятно.

Цири дёргается раз, потом второй, цокает языком, но он не останавливается. Не останавливается до тех пор, пока полностью не разомнутся твёрдые узлы. Но после всего Геральт не чувствует её хоть сколько-то расслабленной. Он осторожно опускает на неё взгляд и упирается в нахмуренный лоб, сомкнутые глаза, приоткрытые губы.

– Что тебя тревожит?

Яркие изумруды почти ослепляют его, но он концентрируется и читает, что они говорят.

– Ты не хочешь слышать ответ, – еле слышно произносит она, и Геральт игнорирует её, будто подтверждая эти слова.

– Я бы сказал, что ты напугана, если бы для того были причины… Есть что-то, о чём я не знаю?

Цири молчит.

Предположение, возникшее в голове, заставляет его сжать её плечи сильнее, чем необходимо.

– Это связано с Гаэтаном? Скажи мне, – собственный голос почти неузнаваем.

– Боги, нет, – раздосадовано шепчет девушка, сморщившись, будто мысль о нём ей неприятна, – Мне больно, – одними губами. Ладонь касается его сжатых на её плечах пальцев, и он мгновенно ослабляет хватку.

– Извини, – в голосе ни капли сожаления, – Твоё дыхание то замедляется, то ускоряется, – Геральт дотрагивается двумя пальцами до её сонной артерии, а она поворачивает голову в сторону и разрывает зрительный контакт с каким-то болезненным видом. Ведьмаку открывается её тонкая шея, острый профиль, – На самом деле то, что я делаю – не имеет смысла, потому что я и так слышу твой пульс, и сейчас он участился. Сердцебиение ускорилось, температура несколько поднялась. Твоё тело покрылось гусиной кожей, но я знаю, что тебе не холодно…

Он тянет задумчивое «хм» и с холодным любопытством всматривается в детали. Косметический уголь, которым она обводит глаза, немного рассыпался на щеках крошечной пылью, безуспешно скрывая румянец, который сейчас кажется почти лихорадочным. Маленький нос тронут едва заметными веснушками. Губы маняще открыты, уже сухие и немного обветрены; Геральт замечает отшелушенные кусочки кожи. Он скользит взглядом дальше вниз, по изгибам шеи, по выпирающим ключицам, к плотно завязанной верёвке на её блузке, и упирается в две небольших округлости. Горошины сосков вызывающе торчат сквозь её рубашку и бельё, и были бы заметны даже обычному человеку, ведьмак же видит их так, будто никакой преграды в виде одежды вообще не существует. Он рассматривает её грудь с каким-то медицинским интересом, не замечая, как его собственные внутренности медленно скручиваются тяжким, тугим узлом любопытства. Любопытства?

– Тебе всё-таки холодно? Ты дрожишь…

Цири опирается на локти и резко поднимается. «Ты просто болван», шипит она… разочарованно? Сквозь зубы. Хватает себя за плечи, тянет колени к груди.

– …как и мой медальон, снова.

Геральт видит в её позе уязвлённость: сгорбленная спина и поникшие плечи, шумные выдохи, которые она пробует скрыть.

– Ты пахнешь…

– Не надо.

Ведьмак делает глубокий вдох.

– …по-другому. Твой собственный запах смешался с чем-то терпким и вязким. Что-то вроде…

– Всё, хватит.

Но он и не собирается продолжать. Он не может дать определение новому запаху, потому что невозможно точно сказать, чем пахнет возбуждение. Чем-то, что вызывает ошеломительный отклик в нём, чем-то навязчивым, невероятно привлекательным и настолько осязаемым что, ему кажется, он видит цвет этого запаха. Тёмно-красный. Бордово-красный.

Кроваво-красный.

Он не успевает обдумать это открытие, не успевает сделать выводы, рассчитать последствия, и прежде чем разум делает попытку взять ситуацию под контроль, его тело предательски реагирует. Глаза кроет поволокой, отчего он, кажется, даже хуже видит, как Цири поворачивает к нему голову и тихо охает, всматриваясь в его лицо, разворачиваясь полностью, разглядывая в упор. Геральт, словно гончая, взявшая след, не слышит и не чувствует больше ничего, кроме оглушающего, парализующего запаха. Жара, исходящего то ли от девушки, то ли от него самого. Он не слышит, как она беспокойно спрашивает: «Что с твоим лицом?» и только спустя мгновение его снова бьёт током, когда Цири кончиком пальца проводит линию по его щеке.

Геральту удаётся сконцентрироваться на её лице, на горящих невысказанностью глазах и зрачках, что перестают блуждать по его лицу, рассматривая что-то, и замирают на его губах. Он знает, что она сейчас сделает. Она знает, что он об этом знает и поэтому она медлит. Ведь он может остановить её, может остановиться сам, но он… не хочет?

Голос здравомыслия на секунду пробивается сквозь пелену безумия, но этого слишком мало, это не помогает и крик о том, что сейчас он совершит ошибку, глушится, отдаляется ровно настолько, чтобы позволить ему перейти черту. Его голова пустеет, мысли вытесняются.

И это происходит.

Неизвестно, кто первый подаётся навстречу другому, кто из них судорожно выдыхает за секунду до, чьи губы оказываются горячее и обжигающей, а чьи мягче и податливей, потому что, когда они соприкасаются – всё сливается воедино. Именно сейчас Геральт впервые обращает внимание на свои собственные ощущения и, во имя Мелитэле, лучше бы он этого не делал, потому как чувства, умноженные вдвое, разрывают его изнутри.

Столкновение их губ уже через три глухих удара сердца превращается в настоящую борьбу. Он может различить её отчаяние, когда она приоткрывает рот и всхлипывает, после того как его язык грубо сталкивается с её, истязает, выматывает. Она пробует отвечать, с каждой попыткой всё смелее, всё активнее пытаясь перенять инициативу, но Геральт не поддаётся. Он играет с её ртом по собственным правилам, манипулирует её языком, вычерчивая свои траектории. Он переводит внимание к её зубам и обводит широким движением, касаясь дёсен, позволяя ей глотнуть воздуха, которого явно недостаточно. Она дышит урывками и окончательно задыхается с поражённым стоном, когда он прикусывает её нижнюю губу и чуть оттягивает. Этот стон звенит в ушах, отчего он не сразу замечает, как её ладони обхватывают его лицо, и она использует это в качестве небольшой опоры. Кажется, она двигается, потому что её губы перемещаются то выше, то ниже его собственных, и после он чувствует тяжесть и тепло на своих бёдрах, а в его руки, свободно покоящихся вдоль тела, упираются её колени. Теперь она выше, и ему приходится немного задрать голову, чтобы позволить Цири с новыми силами впиться в него, позволить ощутить ей чувство превосходства и начать целовать его гораздо более уверенно и жадно.

Его медальон заходится мелкой дрожью с того момента, как она прикоснулась к его лицу. Он чувствует нити магии, что пронизывают его сильнее всего сквозь места, где они вдвоём соприкасаются; через слюну, через плотную щетину и через его ладони, которыми он ведёт вверх по её ногам, плотно обтянутых тканью. Он точно чувствует текстуру этого материала и его охватывает вспышка гнева за то, что это не то, что ему нужно, что это не её кожа, что он не может прикоснуться к ней так, как хочет. Не сдержанно, он мнёт её бёдра, будто пытаясь проникнуть пальцами сквозь брюки, забирается всё выше и когда его ладони обхватывают ягодицы он, одним точным и резким движением, сдвигает её к себе, прижимает вплотную и ловит губами её удивлённый возглас. Это не удовлетворяет его, не успокаивает, а, напротив, распаляет ещё сильнее. Теперь он чувствует, как её грудь толчками прижимается к его в те моменты, когда она может дышать; он улавливает трение её сосков сквозь их рубашки и вновь подавляет приступ злобы на ненужную, бестолковую одежду; он понимает, насколько возбуждён только тогда, когда Цири делает неловкий толчок тазом в его сторону, задевая член. Он не может вспомнить, сделала ли она это впервые, но сейчас это срывает его с цепи. Он разрывает поцелуй и издаёт глубокий, гортанный звук, из-за которого вибрирует тело и её в том числе, и снова дёргает её на себя, как будто возможно быть ещё ближе, как будто этой тесноты недостаточно. Ловко и нетерпеливо он выдёргивает её рубашку из брюк и забирается под неё ладонями. И это прикосновение кожи к коже сродни эйфории. Он буквально слизывает её стон, жалобный, просящий, проводит рукой по спине, когда та её выгибает, ощущая при этом каждый позвонок. И распахивает глаза, и жалеет, что не сделал этого раньше.