Попятившись назад, замечаю, что все убитые самураи поднимаются и снова идут в бой, доставая новое оружие или подхватывая со снега потерянное. Я застываю, в ужасе наблюдая за ожившими мертвецами. Они окружают меня плотной стеной, опасно размахивая мечами. Ближайший ко мне воин пытается резким выпадом лишить меня головы. Инстинктивно отпрыгиваю назад и сразу же получаю укол в спину. Резкая боль отрезвляет, и я начинаю бешено раскручивать мечи над головой, периодически отражая удары и пытаясь наносить свои. Должно быть, против этих самураев-мертвецов самым действенным будет лишить их конечностей.

Проходит несколько минут, и я, весь залитый кровью, по большей части чужой, продолжаю неистово отбиваться от наседавших мертвецов. Они лежат вокруг меня и словно черви копошатся в красном месиве из крови, снега и частей отсеченных конечностей. И все эти части тоже двигаются в мою сторону, пытаясь помешать! О, боги, что происходит?

Такой неравный бой не может продолжаться долго. В один момент я кричу, когда кто-то из подползших воинов, подкравшись незаметно через нагромождения тел, ударяет мне по ноге чуть выше лодыжки. Теряя равновесие, начинаю заваливаться в сторону. Приподнимая ногу, чтобы переставить ее на другое место и не упасть, с ужасом замечаю, что ботинок вместе со ступней остается на снегу! Тогда я, с криком отчаяния опираюсь на обрубок ноги и отсекаю напавшему воину руку, в которой он держит меч. Однако кто-то сзади пользуется паузой и вонзает в спину клинок. С удивлением наблюдаю, как быстро вырастает из моей груди окровавленное лезвие. К горлу подкрадываются спазмы кашля – меч задевает легкое. Развернувшись уже на коленях, перерубаю ранившего меня воина пополам, а спустя мгновение и сам лишаюсь левой руки вместе с мечом! Прижав кровоточащее предплечье к животу, делаю еще несколько успешных выпадов против мертвых самураев.

Но вскоре силы покидают меня вместе с вытекающей кровью. Моя единственная рука с трудом удерживает меч, а враги всё прибывают и прибывают. “Вот он, бесславный конец! Одно радует, погибаю в неравном бою – а это все же честь для воина, пусть и совершившего позор!” – утешаю себя, слабо парируя очередной выпад.

Напоследок громко закричав, я бросаюсь вперед на нескольких покалеченных воинов. Но один из них встречает мой меч, а второй бьет по плечу. Словно в ночном кошмаре вижу, как падает на красный снег собственная правая рука, продолжающая сжимать рукоятку катаны.

Неожиданно время вновь меняет свой ход, и воины тоже замедляются, как и я. Из моих страшных ран хлыщет кровь, заливая ноги самураев. Стоя перед ними на коленях, продолжаю лихорадочно размахивать культями рук, словно руки всё еще сжимают мечи. Потом, наконец, остановившись, гордо вскидываю голову в предвкушении быстрой смерти. Но самураи застывают на месте, обращаясь в живые статуи. Они опять безмолвно наблюдают за мной, как и в начале ритуала.

Где-то за спинами воинов слышится хлопок в ладоши. Потом еще несколько аплодисментов и уже гораздо ближе. Мертвецы расступаются, пропуская очередного самурая в маске, но целого и даже не запачканного кровью.

– Поздравляю! – начинает он, – Ты превзошел самого себя. Я бы даже сказал самих себя! Ты достоин называться самураем Симацу, и сейчас тебе дается еще один шанс с честью искупить свой позор! Ты должен свершить ритуал!

Я истерически смеюсь, головой кивая на обрубленные руки. Смеюсь долго, пока кровавый кашель не затыкает мне глотку.

– А, не волнуйся об этом! – весело говорит воин, неторопливо снимая с лица ухмыляющуюся маску. От шока схватывает дыхание – на меня смотрит мое же лицо!

Все, кто окружали, тоже снимают железные маски и глядят моими глазами!

– Ты – это я! Мы – это я! Мы – это ты, это я! – хором говорят они и приближаются ко мне.

Каждый из них вонзает катану неглубоко в мой живот, пропарывая его поперек и вытаскивая обратно. Я уже не могу кричать, но и не могу потерять сознание. Лишь беспомощно наблюдаю за воинами и вздрагиваю каждый раз, когда холодная сталь терзает мою плоть. Живот превращается в огромную рваную дыру, откуда вываливаются искромсанные внутренности, обильно сочащиеся кровью, которой нет конца.

Кажется, это продолжается уже целую вечность, пока один из воинов не заходит мне за спину с высоко поднятым мечом. Короткий свист, и я чувствую, как голова отправляется в свободный полет. Изображение странно вытягивается и закручивается сумасшедшей спиралью. Я вдруг осознаю, что еще мыслю! Но вот приближается крутящийся наст, усеянный частями тел, голова врезается в одну из них, и наступает тьма.

…

Вспышка. Яркий свет. Ослепительно яркий свет! Боги, только не это. Когда же этот ад закончится?! Неужели никогда?!

Глаза дико заболели от этого света. Я попытался зажмурить их сильнее, но не смог. Более того, веко правого глаза само по себе открылось, против моей воли. Потекла слеза от обжигающего круга света. Внезапно свет ушел, и глаз снова закрылся.

Я попытался приподняться, но силы покинули меня. Зато почувствовалась боль – она медленно пульсировала во всем теле и постепенно нарастала. Никогда не думал, что боль может быть такой приятной. Да, мне становилось чертовски больно, но болят все конечности! А раз они болят, значит на месте. Но сразу в голову закралась страшная мысль: говорят, даже если, например, нет руки, то она все равно время от времени чешется. Вдруг, у меня сейчас нечто похожее? Вдруг, лежу совсем без рук, без ног, однако все еще их чувствую. Чувствую, как они сильно болят.

В груди родился тихий стон. Не от боли, но от отчаяния! Надо срочно открыть глаза и, наконец, разогнать эти пугающие мысли! Черт! Веки теперь слиплись, не слушаются меня, как и остальные части тела. Напрасно я стараюсь подвинуть хоть какую-нибудь часть тела – все тщетно! Единственное, что получается делать, так это стонать. Тогда я попытался набрать в легкие больше воздуха и выдавить из себя звук посильнее. Получилась какая-то смесь хрипа и стона, но вроде громче, чем в первый раз.

Опять в лицо ударил яркий луч света, опять веко насильно разжалось. На этот раз я начал дико вращать зрачком вокруг ослепляющего круга.

– Очнулся, Самурай? – спросил знакомый голос.

Глава 14

Пробуждение

Ослепляющий круг пропал, и вместо него появилось мужское лицо. Оно было еще сильно размытым, но уже можно различить некоторые черты. Я интенсивно заморгал одним глазом, второй все никак не хотел открываться – изображение немного улучшилось.

– Ты кто? – хриплым голосом выдавил из себя и понял, что восстанавливаюсь – помимо стонов получаются слова.

– Вот тебе раз! Неужели не узнал? – удивился усатый пожилой мужчина в потрепанной ковбойской шляпе, пряча выключенный фонарь в походную сумку.

– Погоди, не говори! Я сам догадаюсь, – сказал уже более уверенно – легкие и голосовые связки наконец-то согласились работать вместе.

Папаша Сян рассмеялся. – Ну, раз ты можешь шутить, значит, жить будешь! На-ка, глотни моего напитка – полегчает…

Достав из внутреннего кармана любимую фляжку, Охотник отвинтил крышку и поднес горлышко к моему жадно раскрытому рту. Я глотал крепкий коньяк, обливаясь и захлебываясь. Огненная жидкость проникала внутрь, приятно обдирая горло.

– Ну-ну! Всё не выпивай! Бочонок-то остался в вездеходе.

– В вездеходе, – повторил я, после того как папаша отнял у меня коньяк.

Приподнявшись на локтях, с трудом подвинулся к стенке пещеры, в которой мы находились.

– Где остальные? Что с вездеходом? И где мы?

– Так ты все-таки не помнишь? – удивленно спросил Охотник, помогая мне прислониться к каменной стене.

Поморщившись от боли в согнувшейся спине, я попытался покопаться в своей памяти:

– Последнее, что помню, так это как вездеход починили, и мы тронулись в путь. Моя голова лежала на коленях у Василисы, и она нежно ее поглаживала…

Закашлявшись, Сян Аристархович произнес, – Даже не хочется портить твой романтический этюд, но тут наш броневик взорвали. Итог такой: водителей разнесло в куски вместе с вездеходом, хорька и девчонку захватили в плен бандиты, а мы с тобой за десяток километров к востоку – прячемся в горах.