2

Бог наградил деда таким носом-гирькой, наверно, за его приверженность к торговому делу. Это сейчас Мошка постарел, все больше дома сидит, бородку чешет, хозяйством помаленьку занимается да сказки-байки охотно рассказывает всякому, кто под руку попадется. А когда был моложе, то слыл среди кунишников отменным купцом – всю шестую часть света изъездил по торговым делам. Перемещался в пространстве шустро, даже проворнее ведьмы на метле. Допустим, в понедельник он был в соседнем селе, к товару приценивался, во вторник его можно было уже встретить в областном центре на рынке, в среду он был уже на Урале, в любимом городе Свердловске, и не удивляйтесь, если к выходным столкнетесь с ним где-то на Сахалине. Или – в Архангельске. Представляете, какие пути-метания! Какие просторы осваивал! Юркий дедок, худощавый, он везде своим носом гирькой вынюхивает, где какой товар продается и почем, в каком количестве, что сейчас в цене, а что и даром не надо. Тут же соображает, где что взять, куда что сбыть, на чем доставить, у кого деньгу получить, чтоб снова в товар её вложить.

Эх, любил Мошка торговать! А с каким удовольствием торговался и мастерски сбивал цены в свою пользу! О, это песня! Нутром чуял, что можно сейчас купить дешево, а через неделю продать втридорога; или смекал в одном месте купить товар по бросовой цене, а в другом городе сбыть его с большой выгодой для себя. Дружил с цифрами, считал, прикидывал, отнимал, обнимал, прибавлял, умножал, – в голове ясность, четкость, будто счетная машинка, которая никогда не ломалась. Иногда загорался какой-нибудь вроде выгодной на первый взгляд операцией, но после тщательных в уме подсчетов ему становилось ясно, что это пустые хлопоты, и дед остывал с сожалением, приговаривая: «За морем телушка полушка, да рупь перевоз».

– Как дела, дед? – спрашивали его знакомые при встрече. А знакомых у него было много в каждом городе, особенно на рынках, в торговой среде.

– Крутим-вертим, – отвечал неопределенно Мошка и загадочно улыбался, округляя щёки, – крутим-вертим.

Отвечал на ходу, не останавливаясь для пустых разговоров – ему некогда, он вечно куда-то спешит, широченные штаны на нем флагами-парусами трепещут от быстрой ходьбы.

– Молодец! Ну-ну, давай-давай… – так же неопределенно подбадривали и одобряли его знакомые торговцы, но подбадривали как-то в спину, так как шустрый дед был уже далеко, вот-вот скроется за углом.

Трудно заподозрить Мошку в жадности – при всем «кручении-верчении» он не был шибко богат, словно не ставил своей целью сорвать куш, «наварить», словно деньги были для него не главным. «Сор», – иногда небрежно-презрительно говорил Мошка про деньги. Можно с большой долей истины предположить, что для Мошки самым большим удовольствием были не столько деньги, сколько желание ощущать себя ловким, удачливым, смекалистым и умение быть таковым. Он не боялся потерять большие суммы, разумно рисковал, не дрожал над пачками денег, торговые операции проводил легко, играючи, с шутками-прибаутками, располагал к себе людей веселым обаянием, и все, кто вступал с ним в торговые сделки, не имели на Мошку обиды или досады, что продешевили. «Пришло-ушло, осталась жизнь – жизнь осталась!», – то ли приговаривал, то ли утешал Мошка и себя, если проигрывал, и того, кого он обставлял. Мудро, очень мудро.

Хотя, правды ради, надо сказать, что черноусые торгаши, всегда досадовали, когда Мошка их ловко надувал, от досады бледнели, готовы были волосы себе рвать не только на голове. Да кто ж виноват, что торгуются они яростно, с оттенком злобности, с каким-то судорожным от жадности цеплянием за каждую сальную деньгу. Черноусые в тайне считали белобрысых дураками, надували их, поскольку белобрысые были доверчивы, не любили торговаться и жадничать, а раз ты доверчив и нежаден, то, по мнению черноусых, ты глуп и достоин презрения. Однако дед Мошка на рынках не раз надувал черноусых, и делал это мастерски, подлавливая их на страсти к дешевке и скаредности.

Вчера, например, Мошка сбагрил черноусым целую машину товара по смехотворной цене. Те по жадности скупили всю партию, рассчитывая перепродать товар в три раза дороже. И только на другой день обнаружили, что дед их крупно надул: продал им такую дрянь, которую перепродать они и за три года не смогут. Этот мусор никому и даром не нужен, а покупатель шарахается в сторону от такого «товара». Стоят черноусые за прилавками, бледные от досады, унылые, будто из окна ночным горшком облитые, скучают без торговли, а дед Мошка, с утра уже пьяненький, веселый, идет меж торговыми рядами рынка и хитро спрашивает черноусых:

– Как торговля? Как товар?!

– Хорошо, дед, хорошо, – отвечают черноусые. Гордые, не признают, что он их надул.

– Ну, раз хорошо, то у меня еще есть такой товар, – смеялся дед, щечки комочком, – приезжайте, дешевле отдам.

– Иди, дед, иди, – еле сдерживались черноусые.

Мошка уходил, довольный, и ехал на другой рынок, где у него были уже другие интересы и виды.

На всех рынках большого города дед был «своим», его тут знали, его уважали, его же опасались – надует, за три копейки надует, глазом моргнуть не успеешь, да еще рассмешит при этом.

За своей одеждой Мошка не следил, не придавал ей значения, ходил в коротком потертом пальто неопределенного цвета, в странных широких штанах с большими карманами и в стоптанных кирзовых башмаках, которым было лет пятнадцать от роду. Когда он, – случалось и такое, – долго и задумчиво смотрел на свои неказистые ботинки, как на чужие, ему в голову отдаленно приходила мысль, что сменить бы надо хоть обувку, на что сам же отмахивался и сам же себе с иронией отвечал: «Свататься не маю», в смысле, не собираюсь. Натянет на свою лысинку дранную шапку или мятый картуз, облачится в старое пальто, нос-гирьку поднимет по ветру и – вперед, торговать и торговаться. Словом, по виду Мошка был бродяга бродягой, но знающие торговцы не без основания полагали, что деньгами дед ворочает крупными, тайные торговые операции проводит, где суммы фигурируют заоблачные, вам и не снилось. Мошка их не разочаровывал, наоборот, держал марку пройдохи, причем пройдохи удачливого, хитрого и веселого.

Кроме крупных сделок не гнушался дед и обычным простым продавцом становиться за прилавок, даже любил это делать, «общаться с народом», как это он называл. С шутками отпускал товар, ловко и небрежно считал деньги, легко возвращал сдачу, играючи вертел весами. Его жестами за прилавком можно было любоваться, как на концерте любуются изящными жестами дирижера. Внимательный покупатель следил, чтоб на весах был килограмм и не меньше, дед честно отвешивал килограмм продукта и даже чуть больше, так сказать, «с походом», но все равно покупатель уносил с собой только 950 граммов. Ой, ловкач, Мошка! Почти фокусник и маг – ловкость рук и никакого обмана! Но особо не наглел – 30-50 граммов недовеса и не больше. «Взять немножко – дележка. Торговля без обману не бывает!»

– Дедуля, ты мне недовесил 50 грамм! – иногда возвращался и вопил шибко дотошный покупатель.

– Правда? – расплывался дед в улыбке, – ай-ай, нехорошо вышло, ошибси, вот тебе двести грамм сверху.

Дед хитро улыбался, а покупатель от щедрости такой смягчался, брал добавку и уходил, купленный. Только и в добавке не было двухсот граммов!

Да, ловкий дедок, пройдошистый, нос маленькой гирькой и щечки комочком.

3

Но нарвался однажды Мошка на цыгана, всерьез его не принял… Эх!..

«Цыган ходит, люльку курит,

А цыганка людей дурит…» -

поется в народной песне. Дурят, ох, еще как дурят! И ведь народ знает, что дурят, а всё равно остается в дураках. «Позолоти ручку, красавец, всю правду скажу: ждет тебя казенный дом, дорога дальняя, король бубновый, валет червовый, шестерка треф и пятерка крест – все сразу, лишь бы затуркать, заморочить, – вай-вай, а дома может быть беда, позолоти ручку, порчу сниму и последнюю с тебя рубаху сниму заодно». Наврут олуху с три короба, все деньги вытащат на позолоту ручек, ножек, плеч, локтей и особенно зубов. Золотые зубы – признак богатства у многих цыган, а если у тебя зубы крепкие, белые, ещё свои, природные, то значит, ты беден, тебе срочно надо выбить все здоровые зубы, чтоб ты не позорил целый табор.