Воскресным утром жидкость, выходившая из моего мочевого пузыря, стала практически прозрачной, и поскольку в субботу я ничего не ел, то почувствовал страшный голод. Вновь обретя способность мыслить рационально, я решил, что низкий уровень сахара в крови был третьим элементом из трио, спровоцировавшего мои галлюцинации: мерло, морфин и гипогликемия. Я задумался, можно ли это повторить. Мог ли я снова пригласить всех призраков на фантомный амбулаторный прием? Такое состояние было захватывающим, и я понял, почему некоторые люди регулярно употребляют наркотики.

Я поглотил сытный английский завтрак, типичный для частных клиник, и застенчиво попросил еще тостов и копченой рыбы. Затем пришла утренняя медсестра, которой, судя по всему, сообщили, что ночью я бредил. Я сказал, что хочу, чтобы жесткую трубку из моего пениса убрали как можно скорее, а затем сам извлек внутривенную канюлю и подал ей. Она ушла звать профессора Крэнстона. Утреннее солнце сияло сквозь занавески, и я решил, что не хочу больше быть пациентом. Я знал, что к чему. Кровотечение уже остановилось, осталось только извлечь катетер, убедиться, что я могу мочиться, и отправить меня домой к моей личной медсестре. Мне не хотелось оплачивать еще три дня пребывания в населенной призраками палате, где ко мне относились как к рецидивисту.

Я пытался понять, как вытащить катетер из мочевого пузыря, когда медсестра вернулась.

– Профессор Крэнстон сказал, что я могу убрать катетер, если жидкость выходит прозрачная, – сказала она.

– Хорошо. Давайте поскорее это сделаем.

Я также в шутку добавил, что потребую вернуть деньги, если спустя сутки после операции у меня еще будет идти кровь.

– Но о том, чтобы вернуться домой, не может быть и речи. Еще слишком рано.

Мне не понравилось, что со мной обращались, как с непослушным ребенком. Завтра больница будет полна людьми, с которыми я когда-то работал, и я не хотел, чтобы весь Оксфорд знал о моей интимной проблеме.

Медсестра вымыла руки и натянула резиновые перчатки с решимостью, которую я посчитал весьма пугающей. Она слила воду из фиксирующего баллона внутри моего мочевого пузыря, а затем вытащила катетер с агрессией, которую едва ли могла скрыть. Мне казалось, будто она пытается сказать: «Получи-ка!» Кровяные сгустки, похожие на фиолетовые водоросли, и странный фрагмент простаты выпали из баллона, а затем вышла струйка свежей крови. Я подумал: а вдруг у меня сейчас произойдет задержка мочи? Насколько сложно будет снова установить катетер в это больное место? Я выпил всю жидкость, которую можно было найти в палате, чтобы создать давление, прежде чем впервые пытаться мочиться через свои обновленные мочевыводящие пути. Затем я стал бродить по коридору в новых с иголочки тапочках и халате, ожидая, когда почувствую нужду.

В это время Оливер Дьяр нанес мне свой обычный послеоперационный визит. Это был цивилизованный и приятный жест, направленный на то, чтобы отвлечь мое внимание от разорванной уретры. Узнав о моем желании уехать из больницы, он встревожился. Через несколько минут Дэвид получил сообщение: «Боже, он собирается домой».

Когда нужда наконец пришла, я вернулся в свою личную уборную, охваченный нетипичным для меня трепетом. Честно говоря, я думал, что мочиться в первый раз будет адски больно. Так и оказалось, но дискомфорт затмило наслаждение от того, что я писал, как конь. Струя была настолько сильной, что я промахнулся мимо унитаза, и мне пришлось затирать пол шваброй. К полудню, когда ко мне пришел профессор, я собрал вещи и приготовился отправиться домой. Возможно, это было рекордно короткое пребывание в больнице после хирургической простатэктомии, но я даже не рассматривал вариант провести еще одну бессонную ночь в больнице за большую плату.

Дэвид отнесся к этому спокойно, как и к большинству других вещей, потому что он собирался на пенсию. Мы жили близко друг от друга, поэтому он всегда мог ко мне заглянуть, если бы со мной что-то случилось. Еще пару дней из меня выходили сгустки и свежая кровь, но это казалось мелочью по сравнению с тем, какое облечение я испытал после устранения обструкции. К тому же мои почки теперь были спасены. Я жалел, что не сделал это много лет назад.

Хирурги не меньше других людей боятся заболеть. Возможно, даже больше, потому что мы слишком много знаем. В одной известной газетной статье говорилось: «Единственный недостаток Национальной службы здравоохранения в том, что она не прилагает достаточно усилий для спасения людей». Основная проблема состояла в том, что служба была создана как национализированная отрасль промышленности, которая должна была сделать медицинские услуги одинаково доступными для всех, но не максимизировать их эффективность. Лично я не возражаю: я не против того, чтобы мы с моей семьей не получали никаких преференций, как это бывает в других областях промышленности, но против того, чтобы не получать вообще никакой помощи. Безрадостная семидесятилетняя годовщина Национальной службы здравоохранения наконец-то обошлась без лживого лозунга: «Нашей системе завидует весь мир!» Это не так.

Мы отстаем от других хороших систем здравоохранения во всем, кроме недостатка финансирования. У нас более высокий уровень детской смертности, а также смертности от рака и сердечных приступов. Наиболее полная статья о статистике выживаемости онкологических больных была опубликована в журнале The Lancet в 2018 году. Там говорилось, что Великобритания занимает сорок седьмое место среди пятидесяти шести стран по выживаемости при раке поджелудочной железы, сорок шестое – при раке желудка и сорок седьмое – при раке яичников. Мы отставали от Латвии, Румынии, Турции и Аргентины. Согласно подсчетам, более 10 000 смертей от рака можно было бы предотвратить, если бы мы были хотя бы в середине списка.

Все это вовсе не связано с тем, что у нас плохие хирурги, терапевты и медсестры. Наоборот. Большинство из них талантливы, трудолюбивы и внимательны к пациентам. Если бы не бюрократия и куча ограничений, они могли бы работать продуктивнее. В лучших системах здравоохранения гораздо больше врачей и медсестер, а время ожидания обследования и лечения значительно короче. У них больше оборудования и спасающих жизнь лекарств, а новая аппаратура закупается своевременно, независимо от ее стоимости. Кроме того, такие системы здравоохранения не зависят от политического пинг-понга.

Я сам все это видел в европейских и американских больницах. Мои племянники с удовольствием работали врачами в Австралии, в то время как мы предлагали австралийским врачам золотые горы, лишь бы они приехали к нам. Но они не соглашались. Только врачи из бедных стран готовы работать на Национальную службу здравоохранения, и это видно. Мы пытаемся привлечь врачей и медсестер из Азии и Африки, но они нужны у себя на родине. Пришло время кардинальных перемен.

Лучшие системы здравоохранения не управляются государством, которое воспринимает пациентов, процедуры и технологии как бремя. Когда в приоритете остается уход за пациентами, а не сокращение расходов, исчезает необходимость ежегодно платить пять миллиардов фунтов, чтобы удовлетворить иски по медицинской халатности, и отказывать людям в лечении остеоартрита, грыжи или варикоза просто потому, что они не несут угрозы жизни. В лучших системах здравоохранения не приходится на месяц отменять все плановые операции из-за так называемой «сезонной нагрузки», как будто зима – это неожиданное явление. Мне, занятому врачу, проработавшему в сфере здравоохранения несколько десятков лет, Национальная служба здравоохранения предложила год ждать операции, а во время ожидания постоянно ходить с катетером и носить с собой пакет с мочой. Неудивительно, что Великобритания находится на третьем месте среди восемнадцати западных стран, в которых пациенты часто умирают по предотвратимым причинам.