Лаима вернулась в возрасте десяти лет. Она не могла бегать или играть с другими детьми в школе. Даже из-за ходьбы по игровой площадке она задыхалась и начинала паниковать. Когда она приходила в эмоциональное возбуждение, в глубине ее грудной клетки возникала сильная боль. Жизнь Лаимы становилась все несчастнее, а ее родителей поглотила тревога, неизбежная при третьей операции на сердце. Сложные повторные операции всегда связаны с неопределенностью и опасностью лишить жизни юного пациента, хотя такое случалось редко. С возрастом мне стало все сложнее собирать постоянную хирургическую бригаду, поэтому я начал больше бояться риска.

Мы обсуждали каждого пациента на мультидисциплинарном совещании, прежде чем принять ответственное решение. К тому времени Нил Вилсон стал лучшим в стране специалистом по балонной дилатации суженных клапанов у детей. Он вводил катетер с баллоном на конце в бедренную артерию и ретроградно (против тока крови) продвигал его по восходящей аорте, контролируя свои действия с помощью рентгеноскопии. Затем латексный баллон надували под большим давлением, чтобы раскрыть створки клапана. К сожалению, створки не всегда раскрывались по линиям срастания. Бывало, что клапан разрывался не в том направлении, а потом сильно протекал. Вилсон был настолько талантлив и смел, что стал с помощью катетеров расширять такие же клапаны, как у Лаимы, у плодов внутри матки. Это было действительно страшно.

Я ожидал, что на собрании другие кардиологи порекомендуют нам провести Лаиме балонную вальвулотомию, но они этого не сделали. В то время магнитно-резонансная томография только появилась, и снимки утолщенного, корявого и жесткого клапана были детальными и удручающими. Не имело никакого смысла снова давать ребенку общий наркоз, чтобы «просто попробовать». Я уже опубликовал статью о первой проведенной на младенце процедуре Росса в журнале Heart, и именно такую операцию мне порекомендовали сделать на совещании.

Оставались ли у меня другие варианты? Хотя Лаима была миниатюрной для своего возраста, можно было попробовать удалить клапан, увеличить выходной тракт желудочка и имплантировать самый маленький механический сердечный клапан. И получилась бы гораздо более простая операция (если третью операцию вообще можно назвать простой). Однако Лаиме до конца жизни пришлось бы принимать антикоагулянт варфарин[43] и через несколько лет лечь еще на одну операцию по установке более крупного клапана. Более того, беременность, хоть и возможная, стала бы для нее настоящим кошмаром в подобных обстоятельствах.

После коллективного обсуждения возможных операций Вилсон сказал: «Из-за механического клапана она все время будет находиться под угрозой инсульта и связанного с антикоагулянтами кровотечения. Это вариант для трусов. Это же вы описали проведение процедуры Росса на детях. Просто сделайте ее».

Именно ее мы и сделали, и, к счастью, все прошло хорошо. В банке аллотрансплантатов нашелся пульмональный клапан, который, как я надеялся, должен был прослужить Лаиме всю жизнь. Наблюдая за пациентами, которые в детстве перенесли процедуру Росса, мы выяснили, что их собственный пульмональный клапан нормально рос на новом месте. В итоге мы получили прекрасные долгосрочные результаты. Более того, донорские клапаны в правой половине сердца прослужили намного дольше, чем мы ожидали, потому что давление там было гораздо ниже.

Итак, поскольку мне не удалось тогда связаться с Лаимой, я публикую здесь мой ответ на ее письмо, которое обнаружил среди своих бумаг в Техасском институте сердца.

Мрачный Жнец неустанно бродил по больничным коридорам со своей косой, надеясь, что я совершу ошибку. Хотя изредка и совершал их, я никогда не давал своим пациентам умереть без борьбы. Моим девизом были слова Уинстона Черчилля, которые он произнес, обращаясь к народу в мрачные дни Второй мировой войны: «Мы никогда не сдадимся». Могила Уинстона располагалась на середине моего маршрута для пробежки близ Бленхеймского дворца (сейчас я стал слишком стар для него). Я сидел на скамье, подаренной участниками польского сопротивления, и разговаривал с ним. На его могиле круглый год лежали букеты цветов, к которым часто прилагались записки со словами «Надежда умирает последней». Надежда жила во мне, в моих пациентах и в их близких. В больнице любовь, надежда и триумф спали в одной постели, в то время как разочарование и горе ждали своего часа, прячась под моим операционным столом. Между этими крайностями стояли умение, стойкость духа и неустанный труд. Существует ли это славное трио сегодня?

Холодным и унылым февральским утром я собирался отключить пациента от аппарата искусственного кровообращения после замены аортального клапана, как вдруг в дверях операционной показалась взволнованная светловолосая голова детского кардиолога-резидента. Могу ли я сейчас же подойти в детское отделение интенсивной терапии? Там катастрофа. Сердце моего пациента неистово билось, поэтому ассистент приготовился меня заменить. С ощущением дежавю я отошел от стола и стянул испачканные кровью перчатки. «Надеюсь, этой действительно срочно», – заметил я.

У моего ассистента были умелые руки, но по горькому опыту я знал, что сейчас не лучшее время, чтобы уйти. Отделение интенсивной терапии находилось всего в девяноста метрах от операционной прямо по коридору, и чтобы туда попасть, я должен был пройти мимо травматологического отделения. Девушка-резидент, которая меня позвала, шагала очень быстро; она явно находилась в стрессе. Когда я подошел, она уже держала мне тяжелую дверь, в то время как медсестра распахнула передо мной вторую, отделявшую комнату ожидания для родственников от святая святых. Это мне о многом сказало. Они явно хотели, чтобы я оказался на месте как можно скорее, и не понимали, почему я задерживаюсь.

Кровать была скрыта за зелеными занавесками, но через щель между ними я заметил бурную деятельность. Показатели на мониторе говорили о близости пациента к смерти. Кто-то сказал: «Он пришел», но никто не поднял глаз. Они пытались реанимировать Софи, худую, смертельно бледную пятнадцатилетнюю девочку. Анестезиологи, кардиологи и педиатры – все собрались вокруг нее. Мой взгляд остановился на большой игле, введенной в ее грудь прямо над сердцем. Большой шприц наполнялся окрашенной кровью жидкостью, которую затем сливали в пластиковый пакет. В пакете плескалось уже пол-литра жидкости, которая до этого сдавливала желудочки сердца. Анестезиолог ритмично сжимал черный резиновый мешок, вдувая кислород через гофрированную пластиковую трубку в жесткие легкие девушки. Я инстинктивно следил за монитором. Пульс 130 ударов в минуту – слишком быстрый; кровяное давление в два раза ниже нормы, но низкое давление лучше, чем его отсутствие. К счастью, девушка находилась без сознания и не видела иглу, пронзившую ее грудь. Мрачный Жнец пытался забрать ее, но реаниматологи не отпускали.