– Ещё чуть-чуть и мои ноги совсем отвалятся, а тебе придётся приделывать их на место – ты же у нас мастер на все руки, – прошептала ему на ухо Юна.
Пар поднял красавицу на руки и понёс её прочь. Он прошёл мимо густых зарослей деревьев, обогнул холм, углубился в лес и дошёл до деревянной резной беседки, укрытой в длинных ветках ивы. Слабым фоном доносилась до них музыка. Юноша посадил свою подругу на скамейку и присел рядом. Аккуратно, стараясь не спугнуть, он положил ей на плечо свою руку.
Юна огляделась и, не узнавая этого места, спросила:
– Где это мы? Ты куда меня принёс? Я уже шестнадцать лет здесь живу, но здесь впервые.
Пар осмотрел стойки и балки беседки. За семь лет здесь почти ничего не изменилось. Лишь стало больше плюща и зелени, а так… Он вгляделся и увидел, как за листвою ан деревянной колонне скрывается вырезанная ножом аббревиатура «П+И». Воспоминания нахлынули на него.
– Это моё секретное место, – признался Пар. – О нём никто не знает. Кроме меня и теперь уже тебя. Для всех мы будто бы спрятались в зарослях леса на окраине деревни. Однажды я смастерил на соседнем дереве дом – обыкновенный деревянный дом, о котором, наверное, мечтают все мальчишки. Я часто приходил сюда подолгу смотрел на море – оттуда берег виден, как на ладони. А потом… – он замолк. – Потом он стал мне в тягость, я разобрал его и сделал из полученных досок ажурную перголу. С тех пор я прихожу сюда, чтобы побыть в одиночестве.
– Любишь быть один? – спросила Юна.
– Одиночество – это плот среди океана непонимания. А здесь есть эта ива, которая всегда выслушает и поймёт меня. Как лучший друг или как брат.
Последнее слово напомнило Пару о его утрате, и он резко замолчал. Юна почувствовала его боль и утешающее положила ему на руку свою ладонь.
– Мне очень жаль, – произнесла она, как будто испытывая чувство стыда за то, что она сейчас здесь, с ним, а не с десятками других похищенных детей.
Пар посмотрел в её красивые глаза. Как много в ней было от Иоры. Мимика, интонация неуловимые движения рук и лица. Спустя десять лет она будто бы воскресла в новом теле.
– Расскажи мне о том дне, – попросил он.
– Хорошо, – кивнула она. – Только, пожалуйста, не считай меня сумасшедшей. Это произошло в день праздника Солнца. Ничто не предвещало беды: у всех настроение было хорошее, а день – светлым и ярким… наверное, даже слишком ярким. Бережливые родители, опасаясь, что их дети получат солнечный удар, не выпускали их из дома. Однако некоторые всё же умудрились сбежать и ушли купаться на речку.
– И ты была в их числе? – спросил Пар.
– Нет, – засмеялась Юна, – я всегда была прилежной девочкой и почти никогда не перечила своей матери… почти, – она искоса посмотрела на Пара. – Эти хулиганы все сгорели, получив солнечные ожоги, и им пришлось сидеть дома до самой ночи, – продолжила она. – Бедные дети, в тот момент они даже не могли представить, насколько им повезло. Они – это те ребята и девчонки, которых ты сегодня видел на застолье. Только они в деревне и остались.
Девушка посмотрела на пробивающиеся сквозь листву деревьев лучи красного вечернего солнца, и память стала относить её в тот день, который ей едва ли удастся забыть.
Она вспомнила, как родители, когда спал зной, отпустили своих детей строить «хлебного принца». И она была в их числе. Уже была готова половина чучела, как кто-то вдруг заметил яркие белые блики, разлетающиеся от солнца. Их было так много и они были настолько странными, что дети совсем забыли о пугале – все смотрели наверх. В определенный момент, как по команде, блики эти разлетелись в разные стороны и с дикой скоростью стали пронизывать облака. Перед взором ребят открылась стая светящихся птиц. Страх охватил их всех, но был это не тот страх, который заставляет людей с криками бежать к своим домам и прятаться в укромном месте. То был страх, от которого немели конечности, грудь сдавливало, то был страх, который вселял в сердце разум и заставлял сходить его с ума, подстрекал выпрыгнуть из тела, разорвав грудную клетку. Никто не сдвинулся с места, никто не закричал – ужас поработил их. Подобно невидимой цепи, это зрелище сковало их. С ясного неба вдруг пошёл дождь – обжигающе холодный дождь. Когда его капли касались лиц, плеч и рук детей, в том месте на их теле будто образовывался незримый тоннель, соединяющий детские мысли с парящей в вышине стаей. Через этот тоннель птицы высасывали все самые светлые эмоции, превращая испуганных людей в холоднокровных марионеток, чьи тела были опустошены и лишены души. Одна из стальных птиц оторвалась от стаи и опустилась рядом на поле. Подобно цветку, её клюв и крылья начали раскрываться, выворачивая создание наизнанку. Если бы хоть кто-нибудь тогда отвёл глаза, закрыл веки или хотя бы моргнул, то тут же его прорвавшийся крик ужаса разбудил остальных, и все бы сумели спастись бегством. Но этого не произошло.
Из птиц вышли какие-то бледные люди, только они были больше, гораздо больше взрослых. Они начали забирать детей: одного за другим, отводя их в самое сердце раскрытого металлического цветка. Никто не пошевелился, никто не сопротивлялся. И Юна тоже. Но когда пришла её очередь, один из бледных гигантов протянул руку, чтобы схватить девочку за плечо, как вдруг резко отдёрнул её, едва коснувшись пальцами кожи. Его взгляд, полный ужаса обратился к соплеменникам. Он, ярко жестикулируя, дал своим товарищам какой-то особый знак, и они оставили её в покое. Все титаны отвернулись тогда от нее, и пошли прочь. Стоило металлической птице закрыться и оторваться от земли, как в тот же момент волной к Юне пришли все чувства, затёкшие ноги подкосились, и она упала на траву. Она пыталась закричать, но во рту не осталось ни капельки влаги, а горло по ощущениям напоминало наждачную бумагу. Единственное, что она смогла выдавить из себя с дикой болью, был невразумительный тихий хрип. Она смотрела на то, как уводят её друзей, и не могла ничего сделать. От отчаяния и горя она заплакала.
– Я смутно помню, как птицы сложились и поднялись в воздух. Я помню лишь, что очень долго плакала, пока не услышала крики за спиной – меня подняли на руки и отнесли домой. После – я отключилась и проспала четверо суток. Почему меня не забрали с ними – я не знаю. Я вообще не могу здраво мыслить, когда вспоминаю те минуты. Возможно ли вообще трезво оценивать такое после пережитого стресса? Порой, в моей душе рождаются лишь смутные воспоминания того страха. Конечно, они намного слабее и тусклее чувств, что я пережила тогда, но я уверена, что даже эти воспоминания на порядок выше любо ужаса, что я чувствовала до этого. Они зовут меня. Днём они принимают облик знакомых мне людей и предметов, но я понимаю, всё, что я вижу – лишь маски. А после захода солнца в моей собственной комнате из теней и выступающих из мрака мебели, одежд и всякой утвари ко мне являются ночницы. От них нельзя спрятаться под одеялом или под кроватью – их взгляд пронизывает всё вокруг… кроме света. Но от свечей трудно дышать – только не от дыма, а от внезапно накатывающего чувства опустошённости. Так и живешь, задыхаясь: то от страха, то от тревожного ощущения надвигающейся безысходности. И ничего не спасает. Разве что луна, и когда я там…
Юна таинственно замолкла. Она глядела впереди себя невидящими глазами. Пар вдруг понял, что она разговаривает уже не с ним, а сама с собой. Она была одна. Нет, не одинока, а именно одна. Между этими понятиями: одиночеством и единением порой очень сложно со стороны найти разницу, в то время как между ними лежит пропасть. Она не закрылась в своей раковине, подобно моллюску, убегая от всех проблем, она не обнесла себя стеной замкнутости. Она была костром, разгоревшимся от своих воспоминаний и нахлынувших на неё чувств и стирающим всё вокруг себя. Не в первый раз она так загоралась, но все, кто были тогда рядом, старались разжечь сильнее в ней этот огонь – они обращались в ветер и дули на неё, как на затухающие угли. И она гасла, потому что ветры эти были чересчур сильными и чересчур холодными. Но так было раньше, не теперь. Пар не был штормом, не был бурей – он был осенним листопадом, незримо присутствуя и одаривая разгорающееся пламя касанием сухих веток своих пальцев и шёпотом пожелтевших листьев. От этого костёр в юной девушке лишь сильнее разгорался, преобразуя всё вокруг не в тихую беседку на окраине деревни, а в свой собственный оторванный от реальности мир – мистическое пристанище, куда она уходила на свидание со своей душой, своими мыслями и надеждами. Пар сгорал рядом с ней, объятый её дыханием, стуком сердца, взмахом ресниц. Но не полностью – он не исчезал в ней, а становился частью неё. Всегда, где бы он ни находился: среди друзей, семьи, однокурсников, в весёлой и шумной компании – он чувствовал себя бездомным, сиротой, ищущим приюта в чужих сердцах и находящего лишь временный ночлег. И даже когда он не был один – он оставался одинок. И вот впервые он нашёл место, куда он может прийти отдохнуть и больше не уходить, место, где он может остаться, место, которое он может назвать своим домом. Это не был уютный уголок среди деревьев – это была душа человека, это была Юна – очаг, готовый согреть его, мир, позволяющий влиться в него, стать его частью. А это уже много – это чересчур много! Это гораздо больше гостеприимности, доброжелательности и дружелюбности, ибо первое видит в тебе гостя, чужака, а второе и третье предлагает добро и дружбу. Пламя Юны не предлагало ничего – оно затягивало в себя, затягивало самоотверженно, безжалостно, ибо не было оттуда иного выхода, как предательства.
